Наши путешественники приехали в Вену – жемчужину Австрии и одну из красивейших столиц мира – не столько для отдыха, сколько по делу. Елизавета Александровна Раневская как новоиспеченный завотделом старинных музыкальных инструментов приехала в Вену в командировку. Архитектор Поташев тоже приехал по работе. Его архитектурное бюро делало проект для заказчика, который пожелал загородный дом в стиле австрийского модерна.
Искусствоведу Раневской, кроме командировочных хлопот, хотелось еще посмотреть великолепные венские музеи и галереи. И потом, она, как всякая правильная женщина, перед встречей с красавчиком Дэвидом Геллертом хотела привести себя в порядок. Тем более что именно сегодня у него весь день был уже занят. Он очень мило пошутил в их разговоре с Лизой по телефону: мол, предполагал, что в первый день прибытия в Вену она сперва насладится городом, потом "Захером" и кофе, затем Музеем искусств, а уже на второй день – блюдом под названием "Дэвид Геллерт". Таким образом, у нее был целый день впереди, и она собиралась потратить его с толком и удовольствием. Поташева не пришлось уговаривать повременить с делами, он, как и его женщина, хотел в первый день насладиться городом, а делами заняться завтра.
Они очутились в Вене в начале мая. Это обстоятельство только усилило их впечатления от города. В это время в Вене цвели каштаны и сирень, и из-за обилия городской зелени у них возникало ощущение какой-то родственности Киеву. Любовь венцев ко всему растущему, цветущему и благоухающему можно было определить не только по роскошным паркам и аллеям, но и по количеству цветочных магазинов. Все эти милые цветочные островки имели невероятно эффектные витрины, и Лиза даже пару раз попросила Алексея сфотографировать ее возле них: то на фоне густой зелени большого бонсая, то рядом с сиреневым водопадом глицинии.
Выйдя на Ринг, они оказались на просторной площади Марии-Терезии с двумя симметричными зданиями – Художественно-исторического музея и Музея естественной истории. Музеи обрамляют площадь, посреди которой сидит Мария-Терезия в своем тяжелом кресле. Вокруг каменной владычицы расположены зеленые шары, кубы и параллелепипеды – так прихотливо подрезаны кустарники, благодаря чему все это напоминает фантастическую игровую площадку под открытым небом для детей-великанов.
Лиза сразу же устремилась в венский Художественно-исторический музей, где предъявила свое удостоверение ИКОМ (Международного совета музеев) и была пропущена бесплатно. Поташев заплатил девять евро и тоже оказался за ограждением с бархатной перемычкой, преграждающим вход. Раневская стремительно неслась по музейному этажу в форме каре, читая на входных дверях таблички. Наконец она увидела надпись "Нидерландское искусство" и нырнула в зал. Двигаясь вдоль полотен, она вдруг воскликнула: "Ну, вот же!.." – и остановилась как вкопанная. Поташев, подошедший спокойным шагом вслед за ней, посмотрел на картину и констатировал:
– Брейгель. "Охотники на снегу".
Он какое-то время полюбовался полотном, а затем пошел рассматривать другие шедевры европейского искусства. Алексей не боялся потерять свою возлюбленную в гуще экскурсантов. Он уже знал по опыту: если у нее появилось такое выражение лица, она от этой картины отойдет не скоро. Кроме необходимости встретиться и поговорить с Дэвидом Геллертом, личной целью Раневской в поездке в Вену было увидеть одну-единственную картину – "Охотники на снегу" Питера Брейгеля. Не то чтобы она не собиралась смотреть все остальные шедевры Венского музея истории искусств, Бельведера, Альбертины и прочих замечательных музеев и галерей столицы Австрии, конечно же, собиралась. Живописные сокровища Вены были важны и интересны, но все же главным, ради чего она отправилась в путешествие, оставались "Охотники".
Еще в ранней юности, когда она вместе с родителями посмотрела в кинотеатре повторных фильмов "Солярис" Андрея Тарковского, она поняла, что очень хочет увидеть это полотно наяву.
Лиза смотрела на "Охотников" и понимала, что Брейгель – абсолютно уникальный художник. Если бы не было Брейгеля, вряд ли гений Андрея Тарковского смог бы раскрыться с такой силой. Более того, вся фантастика Станислава Лема была бы исключительно научным предвидением виртуальной реальности и создания искусственного интеллекта, но в ней не осталось бы места для человека с его эмоциями.
Раневской была памятна сцена из фильма Андрея Тарковского "Солярис". В кают-компании космического корабля висит репродукция картины Питера Брейгеля Старшего "Охотники на снегу". Ее внимательно рассматривает героиня фильма, внешне – прекрасная девушка, по сути – фантом, порождение планеты Солярис. Камера подолгу задерживается на деталях картины, и кажется, что зимний пейзаж вот-вот оживет: зазвучат голоса конькобежцев, хрустнет снег под ногой охотника, залает собака…
А в странном создании, не ведающем, что такое Земля и населяющие ее люди, пробудятся в ответ человеческие чувства. Тарковский сделал символом нашей цивилизации картину с обыденным, ничем не примечательным сюжетом – зимний день, деревня, охотники возвращаются домой, и завороженный зритель безоговорочно ощущает точность режиссерского выбора. Какая картина может лучше объяснить инопланетянам, что такое Земля? Конечно, "Охотники"…
* * *
Тем временем Григорий Петрович Шанаев, прилетевший в Вену на пару дней раньше Раневской, готовил почву для сделки. Сперва ему нужно было съездить на встречу с Мюллером-Мельниченко, а затем – провести предварительные переговоры с Геллертом. Причем Геллерт попросил его, чтоб на этой встрече присутствовал его коллега – художественный руководитель "Ла Скала", известный музыкант Даниэль Берлинер. Такой поворот событий совсем не нравился Шанаеву, ему вовсе не хотелось посвящать в свои проекты третьих лиц, но деваться было некуда.
Встреча с Мюллером на этот раз проходила в парке дворца Бельведер. Герр Николас заявил, что врачи рекомендовали ему больше двигаться, и поэтому для прогулки он выбрал парк, в котором не было ни одной скамейки.
Шанаев здесь был впервые, и хотя он уже настроился на деловую волну, но даже его это место очаровало: и дворец, и шикарные клумбы, и скульптуры, и пруды с фонтанами, и небо – ярко-голубое, словно специально написанное над всем этим великолепием. Хотелось смотреть и смотреть! И во все стороны сразу! Вид на город открывался роскошный: дворец стоял на возвышенности, и вся старая Вена была как на ладони.
Сам дворец был удивительно гармоничен: нежный кремовый цвет стен буквально перетекал в клумбы регулярного сада и в пруды, а зелено-бирюзовая крыша сливалась с небом.
– Позвольте, уважаемый Григорий Петрович, я побуду вашим гидом, – мягко предложил Мюллер.
– Буду рад. Тут так красиво! – приветливо улыбнулся гость.
– Этот дворцовый комплекс появился благодаря… Кому бы вы думали? – Он сделал театральную паузу. – Благодарить надо принца Евгения Савойского. Построили Бельведер по мотивам парижского Версаля. Вы, конечно, бывали в Версале? – Старичок смотрел на антиквара с хитрой улыбочкой.
– Разумеется, – тряхнул головой его собеседник.
– Лично мне Бельведер нравится больше Версаля. Но это так, частное мнение. Весь комплекс был сооружен в стиле барокко и считается лучшим в мире в этом стиле. Он включает два здания – Нижний Бельведер и Верхний Бельведер. Само время благоприятствовало появлению этих архитектурных шедевров – семнадцатый век, время наивысшего расцвета и могущества великой Австрийской империи. Символом и доказательством этого расцвета стал Бельведер. Принц сначала построил себе летний домик, не сидеть же летом в городе? Получился Нижний Бельведер. Но посмотрел – маловат получился. И построил еще один, побольше – Верхний Бельведер. А между ними садик устроил…
– Ничего себе садик! Вы бы еще сказали – огородик! Ну вы, герр Николас, даете! – хохотнул Шанаев. – Вот смотрю и пытаюсь представить себе, какими они были, люди той эпохи? Как они все это задумали, спроектировали, построили, создали такую неповторимую гармонию, что я вот стою здесь, рот забыв закрыть, и немею от восхищения? Ведь века прошли! Да они же при свечах жили, на лошадях ездили, а такие шедевры создали!
– После смерти Евгения Савойского этот комплекс приобрела императорская фамилия Габсбургов, – покивал седой головой добровольный гид. – В те времена, как, впрочем, и сейчас, никто не хотел отставать в богатстве, роскоши, размахе дворцов и парков. Наверно, Бельведер не давал императору покоя – как же, такая красота, да не моя… Ну, ладно, нам-то чем плохо: такие дворцы после себя оставили! В начале двадцатого века здесь наследник престола жил, Франц-Фердинанд. Ну, тот самый, которого в Сараево ухлопали.
– Вот это да! – искренне подивился гость из Киева. – Прям живая история!
– Да! Живая. А как вам сфинксы?! – Мюллер с хитрецой во взгляде обернулся к своему спутнику.
– Впечатляют! Женские торсы с таким крепеньким бюстом и львиные тела! Мощно!
– Да еще крылья за спиной! Хороши девушки! – рассмеялся коллекционер. Но вдруг посерьезнел и произнес: – Кстати, о сфинксах, вы мне по телефону сказали, что у вас ко мне вопросы имеются?
– Совершенно верно, герр Николас! – Антиквар приветливо взмахнул рукой и приложил ладонь к сердцу. – Во время нашей первой беседы речь не шла о финансовой стороне…
– Ну, это было знакомство, понятно.
– Теперь же мне бы хотелось понимать стоимость коллекции и условия дарения.
– Признаться, я еще не определился. Будет ли это дарение или завещание.
Шанаев остолбенел. Это заявление Мюллера-Мельниченко совершенно меняло ту стройную картину, которая уже сложилась в голове антиквара. Все его расчеты и схемы обогащения за счет чудаковатого венца летели под откос. Он до такой степени оторопел, что даже остановился, не в состоянии продолжать прогулку по Бельведеру.
Герр Мюллер повернулся к остановившемуся Шанаеву и успокаивающе произнес:
– Григорий Петрович, да не переживайте вы так! Мне восемьдесят лет, и если я напишу завещание на свою коллекцию, то подождать вам придется совсем недолго. Лет десять-пятнадцать, не дольше! – И он разразился веселым хохотом.
– Вы издеваетесь надо мной? – холодно спросил Шанаев.
– Ну что вы, коллега! Ни в коем случае! – Мюллер придержал Шанаева за локоть и повел по аллее парка. Несмотря на преклонный возраст, рука его была крепкой, а поступь твердой. – Просто таким нехитрым способом я вам дал понять, что я не старый чудак – собиратель старинных инструментов, а достойный соперник, который может стать партнером. При одном условии…
– Каком?
– Таком. Я отлично понимаю, что вы собираетесь проворачивать гешефты с моими скрипками, иначе вы бы не стали меня обхаживать! – Он сделал предупреждающий жест, которым остановил попытку Шанаева отрицать очевидное. – Поймите меня правильно. Я не против. Вы хотите заработать? На здоровье! Но я должен быть включен в число пайщиков! – Мюллер снова хитро улыбнулся.
– Сколько?
– Пятьдесят процентов. Мои инструменты, ваш менеджмент. Это справедливо. – На этот раз взгляд австрийца был серьезен.
– Я должен подумать. – Антиквар не мог вот так с ходу принять решение. – Как скоро я должен дать ответ?
– Час времени у вас еще есть. Пока я посмотрю великолепного Климта. – Старик кивнул и вошел в здание большого Бельведера.
Оставшись в одиночестве, Шанаев двинулся к выходу из парка. Он поймал такси и отправился на нем в центр Вены. Там зашел в первое попавшееся кафе, заказал зеленого чая и стал сосредоточенно просчитывать варианты.
Спустя час они снова встретились.
– Какие потрясающие картины Климта я увидел! "Поцелуй"! Даже в моем возрасте – это нечто завораживающее! – восторженно говорил Мюллер, словно забыв о цели их встречи с Шанаевым.
– Уважаемый герр Николас! – спокойно заговорил антиквар. – Я приехал из Киева во второй раз вовсе не для того, чтобы выслушивать ваши впечатления от Климта. Как-нибудь в другое время. Мы с вами договорились о деле. Давайте его обсудим. Я обдумал ваши слова, и у меня есть свое предложение. Во-первых, я так до сих пор и не видел вашу коллекцию, только фотографии. Хотелось бы посмотреть вживую. Второе, если вы настаиваете на завещании, то я этим заниматься не буду, так как вы можете менять завещание каждые пять минут, и у меня нет мотивации заниматься вашей коллекцией. Только в случае дарения может идти речь о том, что я беру на себя обязательства сдавать в аренду ваши инструменты, а вы получаете свои… тридцать процентов!
Венец стоял в задумчивости и глядел на небо – совершенно безмятежное, точно фарфоровое. Поразмышляв несколько минут, он протянул Шанаеву сухонькую, но вполне еще сильную ладонь и произнес:
– По рукам, я согласен! Но… мы должны подписать документ, куда все наши договоренности будут внесены!
– Безусловно! – облегченно вздохнул Григорий Петрович.
* * *
Лиза и Алексей по-разному готовились к выходу из гостиницы. Раневская одевалась и подкрашивалась с особой тщательностью, ведь ей предстояла встреча с "тем самым" легендарным Геллертом. Поэтому она надела то, что подходило к любому случаю: белый брючный костюм. Брюки были классического кроя, идеально сидевшие на фигуре, а пиджак – изящный, короткий, отороченный тонким темно-синим кантом. Бело-синие пуговицы и алый шелковый платок, повязанный на ручку белой сумки, дополняли образ элегантной молодой женщины. В этом году ей почему-то нравилась морская тема в одежде.
Поташев надел джинсы и футболку и взял фотоаппарат и этюдник, поскольку собирался делать эскизы и фотографировать наиболее интересные дома в стиле сецессии. Они договорились, что встретятся где-нибудь в центре города, после того как Елизавета пообщается со скрипачом-виртуозом, назначившим ей встречу в ресторане "Do&Co". Это был один из самых изысканных ресторанов (девушка прочла о нем в Интернете), который находился на последнем этаже торгового комплекса "Хаас-Хаус" напротив собора Святого Стефана.
Раневская переступила порог ресторанного зала точно в назначенный срок. Геллерт уже сидел у стойки бара и пил апельсиновый сок. Барные стулья, как обычно, напоминали высокий насест с круглой подушкой, они были рассчитаны на людей среднего роста, чьих конечностей хватало ровно до нижней перекладины стула. Но Дэвид был высоким парнем, под два метра ростом, и потому сидел, согнув длинные ноги в коленях. Он был одет в потертые джинсы, белую футболку и кеды. Волосы были собраны в хвост, и на открытом лице, когда он взглянул на Лизу, появилась улыбка. Дэвид предложил пересесть за стол и сделать заказ, поскольку было время обеда. Девушка не стала жеманничать и согласилась перекусить, тем более что, волнуясь перед встречей, ничего не могла заставить себя проглотить за завтраком. Рано утром она лишь выпила чашку кофе и сейчас уже чувствовала, что проголодалась.
Елизавета во время путешествий обычно любила не только рассматривать интерьеры кафе или магазинов, куда заходила, но и часто любовалась видами из окон, интересовалась всеми токами иной жизни, которая проявлялась в мелочах. Хотя сейчас, в обществе Геллерта, она даже не заметила, как съела жареную говяжью вырезку, предложенную ее спутником как типично австрийское блюдо, и поданное в качестве гарнира картофельное пюре, взбитое на вкуснейших сливках. Да и свежие овощи (натертый на крупную терку молодой огурец и тонко нарезанный помидор) проглотила машинально. Очнулась она только тогда, когда Дэвид предложил ей фужер молодого вина, а себе взял пиво.
Роль ведущего в беседе взял на себя гостеприимный австриец, узнавший в начале общения, что Раневская в Вене оказалась впервые. Он с интересом расспрашивал, какие достопримечательности в столице Австрии она уже посмотрела. Посоветовал ей непременно посетить собор Святого Стефана, Хофбург и Императорские конюшни. Потом он стал рассказывать Лизе о своей семье. Так она узнала, что его мама – американская балерина, отец – юрист и аукционист, занимался продажей скрипок. Судя по тому, что рассказывал о нравах в семье собеседник, они были достаточно суровые. Отец был весьма авторитарен. Разговоры дома шли исключительно о музыке и о делах, элемент человечности как-то упускался. Дэвид был решительно настроен учесть ошибки своих родителей. Впрочем, сейчас отношения у них сложились достаточно теплые. Он поинтересовался у Лизы:
– А как вы ладите с родителями?
И ей отчего-то захотелось рассказать этому совершенно незнакомому человеку о своих маме и папе, о том, что они для нее самые большие друзья. Она перестала стесняться Геллерта, а стала вдруг открытой и откровенной, рассказывая о том, что невероятно ценит в своих родителях их способность любить ее не за что-то (например, за то, что она закончила с красным дипломом Академию, или за то, что сейчас возглавляет отдел в Городском музее), а просто любить.
Дэвид, внимательно выслушав девушку, признался, что немного завидует ей. Ведь в его случае для того, чтобы заслужить любовь отца, он должен был стать даже не просто музыкантом, скрипачом, а непременно – виртуозом. Внезапно Дэвид сказал: "Думаю, я буду довольно антиавторитарным отцом и дам своим детям полную свободу. В общем, полная противоположность тому, что пришлось узнать мне в моем воспитании. Но это в большинстве случаев так и бывает".
Разговор перешел на инструменты. Геллерт рассказал, что первую скрипку Страдивари ему подарил президент Германии. С тех пор уникальных скрипок было несколько; как говорил Дэвид, ему нравится менять инструменты, поскольку у каждого из них своя душа и свой голос. Сейчас играет на инструменте Страдивари 1703 года.
Лиза слушала и понимала, что рядом с ней сидит не тот невероятный парень с сумасшедшей энергетикой, ураганной харизмой и бездной обаяния, которые пленили ее, когда она смотрела на него в Интернете. Сейчас перед ней раскрылся совсем другой Дэвид. Они были сверстниками и общались легко и свободно на любые темы. И это было самым удивительным для Елизаветы. Дэвид предложил прогуляться по городу. Она с радостью согласилась.
Сперва они отправились в Штефансдом – собор Святого Cтефана, так называют его австрийцы. Этот символ Вены и Австрии, главную достопримечательность города, они обошли вокруг, прежде чем зайти внутрь. Штефансдом – выдающийся кафедральный собор тринадцатого века – произвел на Раневскую сильное впечатление.