Она всей своей искусствоведческой натурой прониклась художественной ценностью готической постройки. Недра храма хранили несметные сокровища искусства и уникальные реликвии. Среди них – средневековые скульптуры и витражи, надгробные плиты и памятники, алтари, изображения святых и каменные кафедры работы известнейших скульпторов. В соборе Святого Стефана нашли упокоение останки великих императоров и ученых мужей, богатых купцов и епископов: от герцога Рудольфа IV и принца Евгения Савойского до именитых зодчих Фишера и Хильдебрандта.
Выйдя из храма, они пошли по улице Грабен. Геллерт объяснил, что название ей досталось от древнеримского оборонительного рва (в переводе с немецкого graben означает "ров"), который был засыпан землей в тринадцатом веке. После этого на улице, которая по форме напоминала сильно вытянутую в длину площадь, торговали мукой, овощами и другими товарами. Дэвид подвел свою спутницу к "Чумной колонне", возвышающейся на Грабен и посвященной Троице. Она напоминала об эпидемии чумы, обрушившейся на город в 1679 году. Ничего устрашающего в колонне не было. Наоборот, смешная фигурка одного из Габсбургов с выдвинутым вперед подбородком носила карикатурный характер.
Затем они направились к Императорским конюшням. Раневскую удивило, что конюшни (кто бы мог подумать!) выглядели как строения эпохи Возрождения, но Дэвид объяснил ей, что они на самом деле были построены в середине шестнадцатого века специально для проживания сына императора. И данное крыло является частью крупного дворцового комплекса Хофбург. Конюшни в форме квадрата были расположены на трех уровнях. Императоры ценили породистых скакунов и содержали около 900 особей знаменитых липицианских лошадей, которые до сих пор разводятся при дворце и используются испанской школой верховой езды. В крыле конюшен сейчас также располагается своеобразный музей липицианцев. Путешественница из Киева увидела открытые стойла во внутреннем дворе. Все лошади были белой масти. Геллерт поинтересовался, любит ли она лошадей. Получив утвердительный ответ, он заметил, что лошади, как и люди, к старости седеют.
Затем они очутились в центре площади Героев и полюбовались памятником принцу Евгению Савойскому – великому австрийскому полководцу, который разгромил турок.
Незаметно вышли на Ринг, где Лизавета узнала памятник Марии-Терезии и два величественных здания музеев, окружавших монумент со сквером. В Музее искусств она уже побывала, и теперь ей казалось, что она начинает узнавать знакомые места.
Все то время, пока они прогуливались, между ними шла непринужденная беседа. Порой Раневской казалось, что они с Геллертом давно знают друг друга, так легко и свободно протекал их разговор.
– Мама меня очень хорошо воспитала. Уборка для меня кажется чем-то медитативным. Во время уборки можно о многом подумать и дать своим мыслям прокрутиться в голове. Если я дома, то я в основном готовлюсь к концертам. И мне просто необходим определенный порядок вокруг, иначе сложно сконцентрироваться. А как вы настраиваетесь на свою работу?
– Я, когда готовлюсь к лекциям или пишу, обязательно слушаю музыку.
– Какую?
– В последнее время Рахманинова. Еще очень люблю Чайковского. Теперь вот познакомилась с вашим исполнением… Слушаю все, что вы играете… – Лиза улыбнулась, сказав это просто как факт. Не желая угодить, а просто отвечая на вопрос.
– Знаете, Элизабет, я очень рано начал выступать. Уже в восемь лет играл со всемирно известными симфоническими оркестрами, в тринадцать выступал с Иегуди Менухиным.
– А какая музыка вас окружала в детстве? Подпитывала? Что вас формировало?
– Я рос на Бахе, Бетховене и Шостаковиче. А затем открыл для себя "Metallicа" и "Queen". Первым неклассическим альбомом, который я купил, был "A Night at the Opera" легендарной группы "Queen". Какой дома был скандал! – Дэвид расхохотался и прикрыл ладонями лицо.
– Так вы устроили в доме маленький переполох? – Раневская слушала и мысленно представляла его "правильного" папу, который после Баха вдруг услышал группу "Queen", и тоже рассмеялась.
– Это было начало моего бунта, – помотал головой скрипач, словно возвращаясь к воспоминаниям. – Вряд ли это был в полном смысле мятеж, но в семнадцать лет я принял первое самостоятельное решение, определившее всю мою жизнь в дальнейшем. Я отправился в Нью-Йорк, в самую знаменитую консерваторию в мире. Вопреки воле родителей! Мы на какое-то время даже перестали общаться!
– Да, это не просто! – сочувственно вздохнула Лиза, понимая, что не всем так повезло с родителями, как ей.
– Вы не поверите, но я все оплачивал сам, хватался за любую работу. Чем я только не занимался! Вы себе даже не представляете: работал промоутером в клубах, консультантом в магазине женской одежды, мойщиком туалетов… Подрабатывал даже моделью, ну, в смысле, манекенщиком! Это было забавно! Вас это не шокирует?
Лиза сказала:
– Почему бы нет? – Она слушала музыканта, и в ее памяти всплывали прочитанные о нем строки из статей и блогов в Интернете.
Его описывали как "Дэвида Бекхэма классической сцены". Он, по мнению Раневской, и сейчас выглядел скорее рок-звездой, чем классическим музыкантом. Геллерт давно всем все доказал и теперь просто занимался тем, что любит, получая от этого колоссальное удовольствие (и это было очевидно!). "Я не притворяюсь – на сцене я такой же, как в жизни", – с улыбкой сообщил он своей спутнице, и она внутренне с этим согласилась. Правда, Лиза никогда не видела его живьем во время выступления… Но в повседневной жизни он – такой озорной, солнечный – был невероятно, завораживающе обаятелен.
Меж тем Дэвиду очень нравилось развлекать смешными историями приехавшую из Украины девушку, которая была ему симпатична и, судя по ее реакциям, хорошо воспитана и умна.
– Хотите я вас рассмешу? Эта история случилась в одном старом английском отеле. Как всегда, у меня не было времени позаниматься в течение дня (я готовлю к выпуску новый "классический" альбом), поэтому пришлось это делать в номере довольно поздним вечером. Через какое-то время я услышал тихие аплодисменты из соседнего номера и подумал, что таким образом истинные английские джентльмены намекают мне, что уже все-таки четыре часа утра и пора заканчивать… О’кей, я перестал играть… Через полминуты слышу громкий стук из того же номера и крик: "Играй еще!" Ну, меня для этого не надо два раза уговаривать, и я стал играть до рассвета.
Раневская слушала и понимала, что Дэвид не только хорош собой, невероятно талантлив, но еще он – замечательный собеседник и просто умница. Иногда Геллерт говорил очень глубокие вещи, а иногда что-то простое, но такое близкое, человечное.
Они подошли к кафе "Захер", которое знаменито своим вкуснейшим тортом "Sacher-Torte" и не менее вкусным кофе, известным многим туристам из разных уголков мира. Кафе расположено в центре города, а сидя за столиками, можно наслаждаться замечательным видом на Венскую оперу. Было по-летнему тепло, и они присели на открытую террасу кафе.
Их беседа продолжалась. И хотя Раневская несколько раз старалась направить разговор в деловую сторону и обсудить условия аренды у музея скрипки Страдивари, Дэвид мягко, но настойчиво переключал общение в другое русло. Наконец Лиза не выдержала и спросила прямо:
– Дэвид! Почему вы все время, как только я хочу обсудить с вами вопросы аренды скрипки, уводите нашу беседу в иную сторону? Вы раздумали арендовать у киевского музея инструмент? Вы нам не доверяете?
– Элизабет, что вы?.. Мне казалось, это понятно… – Невероятно, но Дэвид Геллерт, секс-символ Европы и всего мира, покраснел от смущения. Он тяжело вздохнул и сказал, глядя на оперный и стараясь не смотреть на девушку: – Вот вы знаете, чем отличается Венский оперный театр от других оперных театров в мире? – Он никак не мог сказать Лизе то, что хотел, и потому начал издалека. – Это здание связано с трагической историей. Когда оно было построено, то венцы его не приняли. Императору Францу-Иосифу он тоже не понравился. И архитектор, не выдержав критики, наложил на себя руки. Но прошло время, и, как это часто бывает, театр полюбился венцам… Наверное, вы думаете: для чего этот чудак все это рассказывает? Да просто я тяну время, чтобы сказать простую вещь. Вы мне нравитесь. Я не шучу. Мне редко встречаются собеседницы, с которыми я чувствовал бы себя так легко, как с вами. Мне совсем не хотелось бы, чтобы мы быстро решили деловые вопросы и вы умчались куда-нибудь… Не знаю, например смотреть новую выставку в Альбертине.
– Дэвид, я не ожидала… Мне, конечно, приятно, но мы можем поговорить о делах, а потом пойти в Альбертину вместе! – Она улыбнулась виртуозу-скрипачу, и ей подумалось: "Если дома кому-нибудь рассказать об этом разговоре, ни одна живая душа не поверит…"
Музыкант повернул к ней лицо, и она увидела, как в его глазах заискрились солнечные блики.
А в это время внутри кафе "Захер" сидел Алексей Поташев и наблюдал, как за его женщиной ухаживает длинноногий австриец с нелепым конским хвостом вместо нормальной мужской стрижки. Он сразу же их заприметил, когда они только переходили улицу, направляясь к кафе. Чтобы его не обнаружили, Поташев прикрылся венской газетой. Но молодые люди и слона не заметили бы, если бы он зашел в "Захер" выбрать один из тридцати видов кофе. Они были так увлечены друг другом, так весело что-то обсуждали, словно, кроме них, не существовало никого вокруг. Алексей с ревностью отметил, что они хорошо смотрятся вместе. Она была ниже спутника ростом, но рядом с очень высоким Дэвидом напоминала какую-то иностранную модель. К ним подбежала стайка девушек с просьбой к Геллерту дать автограф. Он выполнил их просьбу, ничуть не жеманясь.
Те убежали, счастливые, посылая своему кумиру воздушные поцелуи. После этого Лиза с Дэвидом подозвали официанта, сделали заказ и продолжали говорить, словно оказались вдвоем на необитаемом острове.
Архитектор внимательно наблюдал за ними. Он чувствовал себя Штирлицем, который следит за встречей агентов абвера. "Что-то в последнее время мне часто приходится подсматривать за чужими отношениями". Он вспомнил, как совсем недавно выслеживал свою маму, которая отправилась с любимым мужчиной в ресторан. Роль разведчика начинала раздражать Алексея: "Вот сейчас встану, подойду к ним. Интересно, как она прореагирует? Удивится? Огорчится? Смутится?" Уже было решившись, он представил, как подходит к ним и как оба собеседника встают из-за стола. "Пигмей рядом с атлантами", – мысленно произнес Поташев. Он был среднего роста, ниже высокой Лизы, а уж Геллерт – тот и вовсе мог над ним возвышаться, как гигант. Детское чувство обиды и несправедливости природы шевельнулось в нем, и он остался сидеть за своим столиком.
Дэвид и Лиза направились в Альбертину, любоваться великими произведениями искусства. Поташев шел следом, стараясь не попасться им на глаза. Довел парочку до входа в музей и уселся в очередном венском кафе, откуда открывался великолепный вид на площадь. Чтобы отвлечься, Алексей стал листать оранжевый гид по Вене. Из путеводителя он узнал, что в этом замечательном здании были выставлены работы выдающихся представителей различных стран и школ – Дюрера, Рубенса, да Винчи, Рембрандта, Микеланджело и Рафаэля.
"Она сейчас дает ему экскурсию по Дюреру…" – с тоской подумал Алексей и снова стал читать гида:
"Площадь Альбертины – это центр туристической жизни Вены. От Альбертинаплатц начинаются экскурсии, здесь можно нанять фиакр для прогулки, полюбоваться старинными зданиями, посидеть в кафе".
Поташеву казалось, что "Мемориал против войны и фашизма" выглядит архитектурным диссонансом на старинной площади. На фоне благообразных старинных зданий угловатые формы монумента вызывали особые ощущения. Он прочел в путеводителе: "Памятник жертвам нацизма работы Альфреда Хрдлички установлен здесь не случайно. До войны перед Альбертиной стоял жилой дом. В 1945 г. в его подвалах от бомбежки погибли сотни людей. Мемориал увековечил их боль и страдания".
Эти слова внезапно точно разбудили его. Да, именно боль и страдания. Зачем он ждет их здесь, под музеем? Не лучше ли просто уйти, чтоб не видеть их счастливых влюбленных лиц? Он мысленно приказал себе: "Ты должен взять себя в руки. Нет ни одной женщины в мире, которая сможет заставить тебя страдать! У тебя есть своя жизнь. В этой жизни может быть много женщин. И если Лиза выберет этого длинноволосого Геллерта, то это ее дело". Поташев расплатился за кофе и отправился писать этюды старинных зданий Вены.
В гостиницу, где они с Раневской поселились, он пришел поздно. Она уже спала или делала вид, что спит. Алексей принял душ и лег в постель, стараясь не разбудить ее. Но сон не шел к нему. Источник его разгоравшейся ревности лежал с ним рядом, и даже дыхания женщины не было слышно. Он повернулся на бок и, глядя на нее, такую теплую, нежную и родную, тихо спросил:
– Ты спишь?
Она открыла глаза. Села, опершись на стенку широкой гостиничной кровати, и честно сказала:
– Нет. Не сплю.
– Почему бы это? Люди с чистой совестью спят как младенцы! – прокомментировал Поташев. Он чувствовал, как вся его злость, вся его ревность, накопившаяся за день, теперь готова выплеснуться.
– Если следовать твоей логике, значит, у меня совесть не чиста, – холодно повела плечом Лиза.
– При чем здесь моя логика? – повысил голос мужчина. – Здесь моя логика бессильна! Тут вступает в силу женская логика, рядом с которой все выстроенное и созданное мной рассыпается, как замок из песка!
– Какие архитектурные метафоры, кто бы мог подумать! Откуда что берется? – Раневская не чувствовала за собой никакой вины. И ей совсем не нравилась эта сцена, разыгрываемая Поташевым среди ночи.
– Да! Метафоры, гиперболы. И… что там еще?..
– Преувеличения, – подсказала женщина.
– Никаких преувеличений! Я вас видел! Я наблюдал за вами. Мне было очевидно, как вы с Геллертом, словно приклеенные, не могли оторваться друг от друга! Да вы смотрелись, как пара влюбленных голубков! Правда, венский "голубь" из-за своих длиннющих ног больше напоминал страуса! Но, я так понимаю, тебя это вовсе не смущает!
– Отелло рассвирепело! – хмыкнула Лиза, которой было так смешно, что она едва сдерживалась, чтобы не расхохотаться.
– Да, я – Отелло! Я – мавр венецианский! И я тебя сейчас буду душить, неверная ты женщина! – Поташев с наигранной грозностью кинулся вслед за Елизаветой, которая проворно спрыгнула с постели и стала убегать от Алексея. Но поскольку номер был небольшой, а по-настоящему убегать никто не собирался, то вскоре влюбленные оказались вновь на ложе. В объятиях друг друга.
– Вот скажи мне, только честно, ты увлеклась этим… скрипачом? – спрашивал Поташев, крепко обнимая Лизу, так, точно боялся, что вот просто сию минуту прилетит секс-символ Европы Дэвид Геллерт и отнимет у него возлюбленную.
– Какой ты все-таки дурашка!
Ей нравилась его ревность, нравилось осознавать, что она способна произвести впечатление даже на такого мужчину, как Дэвид. Но ему, любимому Лешеньке, вовсе не обязательно знать о ее женской потребности нравиться другим красивым мужчинам. Ведь кроме взглядов и улыбок, комплиментов и вздохов, они ничего больше не смогут себе с ней позволить. И никогда не пересекут ее личную территорию. Но и этого знать Поташеву не нужно. Пусть ревнует, пусть боится ее потерять!
Секс после сцены ревности был страстным, бурным и напоминал любовное сражение.
На следующее утро он еще спал, а ей нужно было срочно уходить на встречу. Она успела только написать записку: "Леша, сегодня у меня весь день расписан. До вечера".
Лизу под гостиницей уже ждало такси. Автомобиль привез ее в "Graben Hotel", где проживал Шанаев. Григорий Петрович очень торопился, поскольку через полчаса должен был подъехать Геллерт, для которого они готовили документы. Для этой процедуры антиквар арендовал небольшой бизнес-зал на первом этаже отеля. Он спешил объяснить Раневской сложности, которые возникли в связи с оформлением договора аренды и передачей денег скрипачом.
– Видите ли, Елизавета Александровна! Мы столкнулись с непредвиденными сложностями, и я даже затрудняюсь… вам объяснить!
– Можно просто Лиза! О чем вы говорите, Григорий Петрович? Объясните мне, чтобы я понимала.
– Хорошо, Лиза, попробую вам растолковать. Если мы внесем деньги Геллерта, переведя их от частного лица в Вене на валютный счет музея в Киеве, то нам придется заплатить высокий процент налога нашему государству за аренду скрипки Страдивари. Мы не можем взять эту сумму – целых десять процентов! – с Дэвида. Это же нонсенс! Мало того что он платит миллион долларов за аренду инструмента, мы еще повесим на него наши дикие налоги?
– Но тогда музей должен уплатить государству эту сумму. – Голос Елизаветы был не очень уверенным, поскольку она ничего не понимала в финансовых вопросах, как и в системе налогообложения.
– Опять плохо. Если музей станет ежемесячно платить налог с валютного счета, вместо заработка начнутся сплошные убытки. Мы просто подставим наш любимый музей! – Взволнованный Шанаев стал прохаживаться по бизнес-залу.
– Что же делать? – встревоженно спросила Раневская.
– Давайте позвоним Яблоковой и посоветуемся! – предложил мужчина.
– Правильно. Кира Юрьевна – опытный чиновник, она же до музея работала в Министерстве культуры. Она непременно что-нибудь подскажет! – воспрянула духом Лиза.
Шанаев набрал телефон приемной музея, включив в мобильнике громкую связь. Трубку взяла секретарь и произнесла дежурную фразу: "Городской музей Киева. Слушаю вас!"
– Олечка, доброе утро! Это Григорий Петрович вас беспокоит. Мы тут с Елизаветой Александровной попали в затруднительное положение, хотели бы посоветоваться с Кирой Юрьевной. Можете нас соединить?
– К сожалению, сейчас Кира Юрьевна проводит совещание, и я никак не могу ее оторвать. Вы объясните мне суть вопроса. Как только директор освободится, я ей доложу, а потом перезвоню и передам ее ответ. Или, когда закончится совещание, свяжу вас с Яблоковой.
– Ой! Спасибо, дорогая Олечка! Дело в том… – И антиквар подробно изложил суть проблемы.
Прошло около десяти минут, и телефон Шанаева издал звук, напоминающий кудахтанье. Он снял трубку, это звонила секретарша директрисы музея.