В одном из подъездов Еревана был обнаружен труп. Следователь, выясняя мотивы и причины убийства, устанавливает личность убийцы, след которого был обнаружен в районах Крайнего Севера.
По ходу повествования автор описывает места заключения на Колыме, Камчатке, Сахалине, условия содержания заключенных, говорит о сложных отношениях между заключенными и администрацией тюрем и колоний.
Нетесова Эльмира
Утро без рассвета. Камчатка
Это слово Аркадию Яровому приходилось встречать довольно часто. И слышать. И видеть. И чувствовать. Аршинными буквами на груди у зэков вписана она, как первое и последнее слово в биографии.
Колыма… Смеются буквы на штурвале, выброшенном на берег. Колыма… Стонут обмороженные руки и дрожат незаживающей болью слабые человеческие пальцы. Колыма… Мертвеют глаза людей. Уж лучше б не жить. Но ведь видели ее. Знали. Холодом, смертью дышит это слово. Да и умеет ли она дышать - Колыма? В это слабо верил всякий, кто хоть однажды, на короткий миг прикоснулся к ней.
Колыма… Плачет русалка на груди. Обнимает выкинутый на берег штурвал. Синие слезы по щекам текут. Не настоящие, не живые. Татуировка. Настоящей была лишь Колыма. Да и была ли?
Деньги на месте. На руке золотые часы не тронуты. Но ни документов, ни единой бумажки с записями. Только Колыма.
Его нашли в подъезде жилого дома в шесть утра. Кто он? Как здесь оказался?
Умер. Но почему так неказисто? В такое время? Хотя… разве смерть спрашивает, где и когда жизнь уступит ей место! Смерть не задает вопросов и не отвечает, ей всегда некогда. Но все же, кто он? Когда вернулся с Колымы? Работал там или отбывал наказание?
Вопросы… Их так много! Будут ли верными ответы? Как просто отвечать, когда спрашивают тебя самого о собственной жизни, в какой нечего скрывать. Легко сказать "да", если знаешь, что нельзя произнести "нет". Так было и после вручения ему, Яровому, диплома юриста: решением государственной комиссии направлен в распоряжение прокуратуры Армянской ССР.
Ереван встретил молодого специалиста вопросами: из России? Поедете в Красносельск? В том районе много русских. И никакой преступности. Будете спокойно жить и работать. Не желаете? Хотите трудный участок? Похвально. А как с армянским? Овладеете языком? И опять было легко ответить "да", хоть сдержать слово оказалось куда труднее.
Теперь он - советник юстиции, следователь по особо важным делам, так называется его должность. Но по-прежнему, как и в первые годы работы, на заданные чужими жизнями и судьбами вопросы ответить настолько же трудно, насколько легко они возникают. Вот и сейчас. Почему оказался незнакомец в подъезде чужого дома, на чужой улице- это уже установил уголовный розыск- и, возможно, в чужом городе? Яровой осматривает труп. На нем - ни одного "чистого" места, сплошь татуировки. Внимание задержалось на пальцах рук: кожа на них почерневшая, в мелких черных точках. Ногти тонкие, просвечивающиеся, все сбитые, лопнувшие. Вены на кистях узловатые, вздувшиеся. Ладони - в мозолях. Жестких, непроходящих.
Кто же он? Кто? Яровой ждал, что в милицию поступят запросы об исчезнувшем. Но их не было. В спецкартотеке не значилось ни одного преступника с внешностью или приметами умершего.
Во всей этой истории успокаивающим было только заключение комплексной судебно-медицинской экспертизы: "…смерть ненасильственная, наступила от приступа сердечной недостаточности в два-три часа утра. Возраст умершего - сорок-пятьдесят лет.
Телесных повреждений, следов воздействия на организм алкоголя или яда - не обнаружено".
Что ж, можно прекращать дело по тривиальной формулировке: "…из-за отсутствия события преступления". Но незнакомец так и не опознан! И не выяснено, почему он умер у чужого порога от того, что называют разрывом сердца. Ведь не был человек предрасположен к сердечным заболеваниям и при жизни не страдал ими! Эксперты и это отметили. "Ну да что там. Не им, а мне, - думает Яровой, - искать дополнительные объяснения. Многому. Вот хотя бы и этой странной татуировке на щеке: точка величиной со спичечную головку!"
Яровой вспомнил специалиста по блатным малинам капитана милиции из уголовного розыска Грачия Симоняна. Тот сразу после войны обезвредил немало банд. С оперативными заданиями не раз выезжал на Крайний Север.
Грачия Симонян только что вернулся из командировки и еще не успел выйти на службу. Писал отчет о поездке.
- Какой труп? - удивился он телефонному звонку Ярового. - Еще не похоронили? Хорошо. Приеду, посмотрю. А чем убит, ножом или пулей?
- Сердечной недостаточностью, - ответил Яровой в трубку. Та умолкла недоуменно и вдруг хохотнула недоверчиво:
- Так и скажи, что просто повидаться хочешь. Шутник…
…В морге было темно и холодно. Тусклая лампочка едва освещала лица покойников.
- Вот этот, - показал Яровой.
Симонян сдернул простынь с мертвого, вгляделся в лицо. Отрицательно покачал головой. Потом татуировки стал рассматривать. Сначала на груди, на руках. Затем внимательно осмотрел наколки на ногах: "они устали", "они хотят отдохнуть".
- Ишь ты, а у кого они не устали? - хмыкнул Грачия. Перевернул покойника кверху спиной, расхохотался, увидев татуировки. Потом снова перевернул. И вдруг ткнул мертвого в щеку:
- Глянь, в "суках" ходил. Во "мушка" какая на щеке! Цыганской иглой сделана. Но он не вор. Штампа нету.
- Штампа? - Яровой изумился, об этом он слышал впервые.
- Ну да, штампа! Воры его, извини за выражение, на заднице до смерти носят.
- Зачем?
- Ну вот у Дяди, к примеру, у бывшего вора, на одной ягодице четвертная выколота, на другой - рука. Когда идет - все эта рука деньгу ловит. А вот у Шила, в Магадане он теперь срок отбывает, на одной - золотая десятка, на другой - русалка постыдная. У иных на одной - пачка денег, на другой - мешок. А у этого, глянь. Псих какой - то. Тоже мне калымщик. Верно, мышь- это зэк, а кошка - он - "сука".
- Ну и метки!
- А что? Для блатного они- как фамилия. У многих есть, а все разные.
- Скажи, ты не знаешь, когда его могли так отделать? - Яровой указал на татуировки.
- Он еще до войны сидел. Тогда вот так писали "Колыма". С закорючками. С форсом. Позже уже иначе. Мастера сменились.
- Скажи, а как ему могли разрыв сердца сделать?
- Этих "сук" блатные всяко изводят. Ты слышал про полый шприц? Так вот, такое просто делается: берут шприц и вводят в вену пару-тройку кубиков воздуха. Через полчаса - крышка.
- А как узнать?
- Внешним осмотром почти невозможно. Отверстие в коже и в вене закрывается через пять часов. Но сердце… Стоило погрузить сердце этого типа в банку с водой, как из него пузыри воздуха пошли бы. Но кто знает? Может, я и неправ.
- Это эксперты уже делали, погружали. Никаких признаков. Ну а трезвый человек проснулся бы от такого? Почувствовал бы?
- Еще бы! Прежде чем вставить "соломку", так называют эту хитрость, человека до визга свинячьего накачать надо спиртным. По трезвой кто же позволит такое над собой утворить!
- А что еще о разрыве знаешь?
- Многое. Да только все это следы оставляет… Разрыв сердца… А может этот тип в своей смерти сам виноват?
- Уточни, - попросил Яровой.
- Все просто. Нередко зэк по освобождении ударяется во все тяжкие. Тот же чай - пей чифир сколько хочешь. А от него разрыв сердца или белая горячка бывают.
- Но при вскрытии было бы обнаружено?
- Конечно. От чифира кишки чернеют.
- Послушай, Грачия, а почему не к водке тянутся?
- Иной за годы заключения напрочь забывает что это такое - водка. Привыкает к своему кайфу. И потом, на свободе, только его признает. Один чифирем балуется, другой - коньяк "три косточки" уважает, третий - мухоморчик предпочитает. А все это не только сердце - желудок разорвет со временем…
- Мухомор пили? Ведь отрава!
- Кому как. А сахалинским и магаданским зэкам - он лучший кайф. Мухомор можно высушить и носить в кармане. Захотел - съел. Но нечетное количество почему-то. И кроме кайфа- никакой другой беды. До поры, конечно…
- ?
- Сколько поколений зэков осваивали мухомор! Иные жизни положили, чтоб другие умели им пользоваться. Знали бы в какое время и какой именно мухомор собирать надо. Где и как сушить. Сколько дней. Из какого можно делать отвар, из какого - настой. Иной и сухим годится. Какой гриб на кого подействует. Как и на какое время. Вот так-то оно…
- А в каком случае от мухомора можно умереть?
- Что тебе, Аркадий, нужно знать? О преднамеренном отравлении или о случайном?
- О том и о другом.
- Ну так слушай. Если это заранее обдумано, то в горячую воду кладут сырой мухомор. Свежий. И настаивают три недели. Или просто собирают мухомор, режут, плотно набивают в банку, закрывают ее и закапывают в землю дней на двадцать, покуда мухомор сок даст. Потом этот сок можно и подмешать куда хочешь. Вот это - умышленно. А случай но проще: съел полусырой недосушенный гриб или собранный в неурочное время и все.
- А узнать при вскрытии можно?
- Даже очень просто: мухомор, убив человека, сам не умирает- пять дней в желудке живет. Да и то… врачи за версту чуют в чем дело. Грибные отравления по запаху узнают.
- А что без следов и запаха может дать разрыв сердца, не знаешь?
- Сложный вопрос. Мне с таким не приходилось сталкиваться. Короче, не знаю, возможно ли такое вообще. Дай-ка я этого типа как следует осмотрю…
Грачия будто читал сложную биографию мертвого: "Сидел двенадцать лет. Вот первая наколка- "Колыма". Ее сделали сразу. Я уже объяснял. А вот эта- последняя. Двенадцать наколок - двенадцать лет. Каждый год отсидки один раз метили. Больше двенадцати не успели. Вышел. Вот так-то".
- А где отбывал?
- Сидел он в Певеке. Бухта на Чукотке.
- Объясни.
- Там такой уголек. Как попал в кожу - зубами не выдерешь. И оттенок от него красноватый, меди много. Вот смотри. Хоть три жизни живи потом - уголек Певека, как татуировка. Не смывается. Итак, он не вор. Но и не работяга. До Колымы физически не работал.
- Как узнал?
- По ногтям. До Колымы ишь как холил! Даже светились. А в лагере, да еще в Певеке, они лопнули, болели. Такое только с непривычки бывает. Кожа на локтях и ягодицах грубая. Привычная к сидячей работе. Но и не растратчик он. Среди них "сук" не было. Те с ворами дружили. И им такого клей ма на зады не ставили. Растратчики это кто? Продавцы, кассиры, бухгалтеры, кладовщики, короче, мелкая, но интеллигенция. А вот ногти так обрабатывают врачи в основном. И этот мог из них быть. Из тех немногих, кто хреновыми специалистами оказались.
- А еще что-нибудь можешь предположить?
- Предположить? - обиделся Симонян. И продолжил, вздохнув - Конечно, мои слова - не доказательства. Ну да всегда проверить сможешь. Слушай. - Симонян снова нагнулся над покойным. Перевернул его на живот. - Наколки ему делали новички, молодые. Вон сколько раз рука срывалась! У мыши глаз получился собачий. Но коловшая рука была сильной. Наверное, вор. Хоть и не из солидных. Матерый вор скорее "пришьет" "суку", чем запачкает руки о его шкуру. Этот же, видимо, карманник. Убивать не умел. Только штампы ставил. Ну да и кто из отбывших срок не умеет делать татуировок? Таких мало. Правда, есть и художники в этом деле. Они человека так отделать могут - медведь заикой останется со страху. А блатному любо будет глянуть на эту колымскую "третьяковку".
- Ну и пошляк же ты, Грачия!
- Да я не о шкуре этой разрисованной. А о жизни искалеченной. Увы, музеем их судеб часто морг становится. Кстати, "мушка" на щеке не только доносчикам ставилась.
- Принудительно, конечно?
- Да. Уголовниками. Так вот, делали такую татуировку и так называемым отколовшимся, "завязавшим" с прошлым своим. В отместку. Ведь носитель такой метки - мишень для ножа любого профессионального вора, убийцы.
- Ну, таких единицы остались, - отмахнулся Яровой.
- От того они не менее опасны. У кого нет будущего, тот живет прошлым. А этот, - Симонян укрыл простыней неопознанного, - явно пришелец из прошлого. Такой мог столкнуться по теории невероятности с себе подобным, последним из могикан организованной преступности, с профессионалом. Мог, - сдвинул брови Грачия Симонян. - К слову, он побывал и на особом режиме.
- Откуда это известно? - удивился Яровой.
- Некоторые наколки сделаны чернилами. Только "особым" не продавалась в лагерном ларьке тушь. Ну да это я говорю так, для полноты информации. Ведь с этим делом осложнений не предвидится? Неопознанный умер своей смертью, не так ли? - прищурился Грачия Симонян.
- Так утверждают эксперты.
- А ты, следователь Яровой, как думаешь?
- С ними не поспоришь о причине смерти. А вот первопричины придется, чувствую, мне доискиваться. После твоей лекции от версии об убийстве никак не отмахнешься, - невесело улыбнулся Яровой.
- Убийство без следов насилия? - Симонян усмехнулся в усы. - Ну что ж, дерзай. Если это "мокрое" дело, то самое необычное. Раскроешь - прославишься. А нет - выговор схлопочешь. За пустую затею. И я прослыву потерявшим чутье перестраховщиком. - И, посерьезнев, добавил: - Ты меня давно знаешь, хоть и редко видимся. А вот почему я с тобой, старшим по должности и званию, фамильярничаю? А ты не обижаешься. Не одергиваешь. Да оттого, что редко ошибаюсь я. И этот самый криминал нутром чую. Вот только доказать толком не могу. Грамотешки юридической маловато. Ну да на это вы, следователи, имеетесь. Зато фартовых и жизнь их я во как знаю! - Грачия Симонян полоснул ребром ладони по воздуху, возле своего худого кадыка. - И давно понял: не надо преступника ишаком считать. Каким его иногда в кино показывают. А то как бы он нас, таких умных, не провел ненароком. Я вот тебе расскажу…
Яровой и Симонян вышли на улицу, свернули в первый попавшийся скверик. Запах кофе! Он привел их к уютному столику под уже зелеными деревьями. Чьи-то заботливые руки тут же поставили перед обоими только что снятые с углей дымящиеся чашки. Грачия Симонян вспоминал вслух:
- Вот Шило был такой. Я тебе говорил о его наколках. Так он, сукин сын, после суда, когда в "воронке" его везли, пел: "Начальник лагеря мне, как отец родной…" Или Дубина. Этот тоже в Магадане. Подвела силушка, что не впрок пошла. Вот если бы к ней разум! Да где его взять…
- Помню такого, - отозвался Яровой.
- Так эти оба- "мокрушники" не только по действиям, а и по психологии своей. Для них жизнь человека- лишь ставка в игре за барыш. А вот, к примеру. Седой не таков, хоть и тоже известным вором был. Как из лагеря пришел, да узнал, что у него кровный сын имеется, сразу на завод подался. Угрюмым стал, молчаливым. С головой в работу влез. Начал хорошо зарабатывать, пить бросил. Из каждой зарплаты откладывает сыну на сберкнижку. На будущее. Как-то встретился я с Седым на улице. Обрадовался тот. Хвалился сыном: "Голова у него светлая. Сам удивляюсь. Пятизначные цифры в уме множит. Да так быстро! Шустрый - весь в меня. Только летчиком я его хочу сделать. Сам-то я тоже об этом мечтал в детстве. Чтоб летчиком… А стал налетчиком. Эх-х-х… жизнь пропащая. И мальчонка помнит, что я вор бывший. Люди это забыли: соседи запамятовали, на работе прошлое мое похоронили. А сын - никак. Он теперь мой единственный и самый строгий судья. Он - моя радость и наказание мое. Язык его молчит. А глаза… До смерти своей виноват я перед ним. За все, что знает и чего не ведает. За каждый день без него, за каждую его слезу. За страх… За то, что не примером - укором стал я ему. Это пострашнее наказания. Любого. Но слишком поздно я это понял. Слишком припоздал. Нет большего стыда, чем непрощенным посмотреть в глаза сыну, родному сыну…" - "Тут я бессилен, - отвечаю я ему, - одна только надежда есть. На время". Он улыбнулся и говорит: "Да я не сетую на судьбу свою. Я говорю, что она мне улыбнулась: подарила сына лучшего, чем я сам. Разве на это можно обижаться? И из праха хорошее дерево растет. Так всегда было и будет в жизни…"
Грачия Симонян, перемежая глотки кофе затяжками сигаретой, продолжал:
- Гниду - был такой вор - тоже недавно повстречал. Тот на базаре мед продавал. В белом колпаке, в халате… Я едва его узнал. А он меня сразу. Расплылся в улыбке. Располневший, краснощекий - он сам стал походить на пузатую медовую бочку.
- Изменился. К лучшему, - говорю я ему.
Соглашается:
- Это точно. Нынче бывшие кенты и те не узнают. Жизнь-то не все под гору катит.
- Доволен? - спрашиваю.
Отвечает:
- Как же? Само собой. Крестьянствую. И чего раньше этим не занялся? Колхоз мне дом выделил. И участок приусадебный. Пасеку я там завел. Трудодень и мед - дело прибыльное. Выгодней воровства.
- Сахарок-то добавляешь? - смеюсь.
Гнида вильнул глазами в сторону. Но не соврал.
- Без того нельзя, - говорит, - все так делают. Но ничего. От этого беды не бывает. Я свой продукт силой не навязываю. Сами берут. Еще и спасибо говорят. И разрешение на продажу у меня имеется…
Я допытываюсь:
- Мать, мол, жива?
- Слава богу, - отвечает, - теперь ей совсем ни к чему умирать. Только свет увидела.
- Семья есть? - спрашиваю.
- Это вы о бабе? - он мне в ответ.
- О жене, о детях, - говорю.
Так Гнида даже руками замахал:
- Нет, не до того. Сам хочу жить. Без забот. Их с меня хватило. Через край. Досыта. Все еще не нарадуюсь каждому дню. Колыма всю душу выстудила. Только и оставила тепла на себя, да на мать- старушку. На других нет его. - И тут достает этот Гнида из-за бидонов банку меда: - Вот. Возьмите- говорит. - Занести все хотел. Да боязно мне в ваш кабинет заходить. Прошлое мешает. Как хвост.
Мне неловко стало. Сказал ему, что не ем мед. А он настаивает:
- У вас семья, - говорит, - имеется. А и самому не вредно. Мед - крови прибавляет. Силу дает. Сколько мы у таких как вы отняли всего этого! Да и не разбавленный он. Чистый. Без сахара. Больше месяца с собой вожу… Для вас, гражданин Симонян.
- За что бы это? - спрашиваю.
А он мне и говорит:
- За день мой нынешний, что сплю без дрожи. А чем благодарить… Возьмите вот. Уважьте. Может, и вам еще доведется спать спокойно. Симонян невесело усмехнулся.
- Спокойно… Спал ли я так хоть одну ночь за эти годы? Нет, не припоминается. Такая ночь была бы подарком. И все потому, что не все из "бывших" вот такими бесхитростными стали. Как Гнида. Вон Мегера, к примеру. Первейшая на весь Ереван фарцовщица была. Притон для банды держала. Так она и сейчас тряпками приторговывает. Эту только старость может угомонить. Но и тогда сама у себя волосы с головы воровать начнет. Привычка - большое дело. А у нее руки… Все к ним прилипает. Как к смоле. Эта и в гробу от соседа-покойника землю по горсти таскать будет…
Яровой улыбнулся. Грачия Симонян прищурился и, подавшись вперед, еле слышно продолжил:
- Я для чего тебе это говорю. Чтобы настроился ты на то, что дело это трудным будет. Ох и тяжелым! Нутром чую. И не хочу, чтоб уподобился ты охотнику, который мелкой дробью ружье зарядил, а ему - медведь-шатун повстречался. Крупный зверь тоже следы маскировать умеет. Так что картечью запасайся впрок.