Целесообразность командировки Ярового в Магадан долго обсуждалась на совещании в прокуратуре республики. Мнения разделились. Одни предлагали ограничиться запросом в спецотдел, установить личность умершего и - дело с концом. Другие поддержали Ярового: тот напомнил, что история криминалистики знавала казусы, когда убийства совершались без следов физического воздействия. К примеру, купальщицу внезапно с головой погружали в воду: шок останавливал сердце, а в легких - ни капли воды…
Всех удивил прокурор республики. Он сказал:
- Спорить не о чем. Версия убийства без следов насилия - не исключена. Мотив мести вполне реален. Но… Предположения- не есть факты. Любое заключение экспертов, не подтвержденное следствием, не имеет обязательной силы. Умерший, как типаж, несколько необычен. Необычной может оказаться и его кончина. Я был уверен, что Аркадий Федорович сам будет искать истину, не удовлетворившись ее моделью. И уже заказал билет на самолет…
Улыбчивое солнце щедро грело землю. Молодые парни не торопятся на посадку в самолет. Сгрудились вокруг магнитофона. Тот поет на разные голоса. На любой вкус и спрос. Тенорок вместе с гитарой тренькает: "Беги от людей, мой маленький гном. Беги поскорей в свой старенький дом…"
Яровому вспомнился рассказ Симоняна о Седом. Тот тоже прятался от жизни в свой старенький дом. Выходил лишь ночами. И если б не люди, умеющие прощать, что было бы с ним?
А вот эти, наверное, геологи. В штормовках, в кедах. Рюкзаки - шире плеч. Лица веселые, загорелые. Вон уже люди по трапу в самолет поднимаются, а парни пляшут весело, лихо. Прощаются со своим городом. Пусть на время. Но хочется оставить здесь не слезы разлуки, а радость за них, вот таких бедовых ребят. Ну и песню они поют! Все пассажиры со смеху надрываются. Яровой тоже приостановился. Стюардесса и та рот открыла.
Ходит грустный медведь,
Бродит грустный медведь,
отчего грустит медведь?
Рано начал он седеть!
Эх, рано.
Никто его травинкой не щекочет, Никто не хочет так, как он захочет, И вот идет один домой
Без шарфа, с непокрытой головой…
Яровой, улыбнувшись, прошел в салон самолета, а вдогонку ему еще неслись обрывки песни.
Веселятся. А завтра захватит их тай га в колючие лапы свои. Стиснет накрепко. И вот тогда не до смеха будет. Но эти выстоят. Выдержат все. Умеющий смеяться, не смеет плакать…
Яровой смотрел в иллюминатор. Как осторожно идет самолет к взлетной полосе, к старту. Каждую песчинку ощупывает. Не торопится. Но вот приостановился, словно задумавшись. И вот загудел. Будто набрав полные легкие воздуха, сделал рывок, помчался по прямой. И взмыл вверх. У людей не всегда так получается. Бывают срывы. Случаются и падения. Не все выдерживают высоту…
Шли часы. Под крылом самолета проплывали горы, реки. Синие, чистые, как глаза ребятишек. Их сменяли поля с еще не везде запаханными траншеями; темные в эту пору, будто обугленные, леса. И опять леса. Но уже строительные. Яркими заплатками по всей россыпи городов и поселков прикрыли они заживающие раны-руины.
…Москва встретила особой подтянутостью, сохранившейся после сравнительно недавней военной выправки. Чашка обжигающего чая и бутерброд на ходу, пересадка из Домодедово во Внуково - на бегу и… Самолет берет курс на Магадан.
Рядом с Яровым сидел старик. Лицо у него в красных прожилках, губы в ленточку, нос сизый, будто обмороженный. Подбородок кирпичом вперед выпирает. Глаза - как оловянные шарики. Старик потирал жесткие руки. Ожидающе поглядывал на стюардессу. Та поняла:
- Сейчас будем обедать. Приготовьте столики.
Сосед засуетился. Снял шапку. Расстегнул меховое пальто, достал из внутреннего кармана "мерзавчик" - стограммовую бутылочку с водкой, сковырнул картонную пробку, булькнув, опустошил. Немигающе уставился на дверь, за которую ушла стюардесса.
Поев, старик подобрел. Заговаривать с Яровым начал.
- Ты откуда к нам летишь, этак налегке?
- С юга.
- А зачем?
- По делам.
- Надолго?
- Пока не знаю.
- Если на заработки, то давай ко мне. На прииск. Золотишка у нас хватает. Три куска чистыми будешь иметь. А там - северные надбавки к зарплате. Тоже приварок. Соглашайся. Робу получишь. Теплую. А то в твоей одеже недолго и дуба врезать. Так и просись: в бригаду, мол, к Сан Санычу. Ко мне, значит.
- На вашем участке много бывших заключенных работает?
- Есть, а то как же! Но фартовых - ни одного. Воров на прииск не пускают. Нельзя. Вот сейчас мы прилетим и поедем в гостиницу. Отдохнуть надо. Выспаться. Поесть. Потом и в город можно выйти. Он у нас особый. Не всем приезжим, правда, нравится. А мы его своими руками строили. Каждый дом, что дитя родное, дорог. У Магадана две истории. Одна довоенная, другая нынешняя. Но они, как два рукава одной рубашки.
- Интересно…
- А ты посмотри в иллюминатор. Вниз. Видишь, это уже Колыма. Наша, сторонка. Вся в снегу. По горло. Мороз такой, что кровь леденеет в жилах. Зимой на охоту ходить нельзя. Ружье не выдерживает. Нажмешь на спусковой крючок, а курок так медленно идет. По бойку не ударит, как положено, а только тюкнет. И выстрела не получается. Смазка замерзает. Заяц сидит и будто смеется, гад. Звери и те знают, что зимой им хорошо. Никто не убьет. Но зато и красива наша Колыма. Уж зима - так зима? Снегу - по крыши. Пурга - так такая, что идти можно лишь по канату. Реки - так реки: рыбу шапкой можно ловить. Зверь- непуганный. Куропатки пешком ходят. Лисы, зайцы - только успевай ставить капканы. А сколько ягод! Усыпано…
- А это что? - Яровой указал на узкую ленточку, тонувшую в глубоких снегах.
- О! Это трасса! Колымская трасса. Дорога жизни. Трасса… Яровой сколько слышал о ней! А она всего-то узенькая змейка в снегу. Карабкается на сугробы, сползает вниз, зарывается в снег. Безлюдная? Нет. Внимательно всмотревшись, Яровой увидел маленькие точки - машины, что торопятся куда-то.
- Вы, Сан Саныч, в Магадане работаете?
- Да что ты! В Сеймчане. А до того в Сусумане вкалывал. Слышал про этот город? Он на Колыме построен. Это по трассе ехать надо. Не так далеко…
- Товарищи пассажиры, наш самолет идет на посадку в аэропорту города Магадана, - прозвенел в динамике голос бортпроводницы.
- Вот и приехали. Ну, так ты со мной? - спросил сосед.
- Нет, Сан Саныч, у меня забот много здесь. Вряд ли получится…
- Адресок возьми на всякий случай, - торопливо царапал на бумажке сосед.
Самолет уже бежал по бетонному покрытию. За иллюминатором мелькали горбуньи-березки, увязшие в снегу, белые-белые сугробы.
- Добро пожаловать на магаданскую землю, - попрощалась стюардесса. В открытую дверь самолета рванулся холодный ветер. Присвистнув, загулял по салону.
- Сколько километров до города? - спросил Яровой у попутчика.
- Тридцать шесть.
Аркадий, спустился по трапу. Ветер подхватил полу плаща, затрепал ее. Холод подкрался тут же. Яровой заспешил к аэропорту. Ботинки проваливались в снег. Ветер дул в лицо, мешал смотреть. В продрогшем зале люди разных возрастов сидели на скамьях, стульях, подоконниках.
Колыма… Она научила ждать долгими часами, а порою и сутками. Прихода самолета. Поездов здесь нет. О них тут не знают. Колымская трасса да самолет. Да и те доступны лишь по хорошей погоде. А сейчас начиналась пурга. Она лизала аэродром, сугробы. Словно хотела убаюкать целый свет. Небо серело, хмурилось. Но вот подошел автобус, и Яровой вместе с другими пассажирами кое-как протиснулся в дверь. Автобус, покашливая на выбоинах, не торопился, но вот, свернув, выехал на широкую ровную, как стрела, дорогу.
Первая пригоршня снега рассыпалась на лобовом стекле. За ней вторая, третья. Шофер включил "дворники". Руки неистово вцепились в "баранку". А пурга уже вовсю заплясала вокруг автобуса. Завизжала, засмеялась, заплакала. Трасса еле проглядывалась в лобовое стекло. По бокам автобуса крутилось сплошное снежное месиво. Казалось, что в этой кутерьме машина перевернулась кверху колесами и едет на спине пурги. Где земля, где небо? Ничего нельзя понять. Как не разобрать слов в чертыханьях шофера. В зеркало видно: нависли на его бровях крупные капли пота. Глаза смотрят в одну точку. Как важно не сбиться с трассы и не заблудиться в пурге! Земля и небо встали на дыбы. Словно повздорили меж собой и схватились, как два исполина. Вокруг потемнело. Все гудит. Зажженные фары выхватывают из темноты взбесившийся снег. Дорогу не видно. Приходится ехать наугад, ощупью. Но это значит самому себя отдать в лапы пурги. Одному бы ладно, не велик урон. Но вот они, шофер оглядывается назад, смотрит на пассажиров, - их надо довезти…
- Сели! Тудыт твою мать, - выругался шофер. И включил заднюю передачу. Автобус чуть подался, но тут же снова, еще глубже зарылся в снег. Шофер оглянулся на пассажиров: - Эгей, братва! Давай тыкнем корыто!
Мужчины, натянув поглубже на глаза шапки, молча выходили в ревущую круговерть. С ними вышел и Яровой. По лицу стегануло колючим снегом. Будто кнутом. Глазам стало больно.
- А ну взялись! Живо!
- Раз, два - взяли! Еще раз - взяли!
Люди облепили автобус. Яровой едва отыскал место для своего плеча.
- Еще раз - взяли! - толчок, мышцы напряглись, стали пружиной.
- Раз, два!
- Давай с этой стороны толкнем!
- Еще раз! - Пот заливает глаза. Комья снега из-под колес - в лицо. - Перемешались дыхания. Ладони вспотели. Плечи горят. В ушах звенит от напряжения.
- Еще раз! - И, вздохнув, автобус выскочил из сугроба, а пассажиры, гогоча, побежали за ним, отряхивая на ходу пальто, шапки.
- Поехали-и-и!..
Все в автобусе улыбались. Разгладились морщины на лице у шофера: до города уже рукой подать. От пурги ушли. Шутейное ли дело!
Магадан… Уместилась горсть современных домов на шести улицах. Остальные постройки старого типа. Деревянные. Одноэтажные. Почернелые. Хмурые. Но освещенные окна приветливо подмаргивали, будто спрашивали: ну, как тебе Магадан пятидесятых? И у Ярового вдруг потеплело на душе. На минуту показалось, что попал он в сибирский городок, где все так знакомо. Таксист, давно выключивший счетчик, - ведь сам вызвался прокатить по главным улицам, не спрашивая, остановил машину у входа в гостиницу "Полярная звезда". И высадив приезжего, подрулил к стоянке неподалеку, - ждать пассажиров. Яровой оставил вещи в забронированном номере и спустился на первый этаж в ресторан: столовая, как ему сказали, была уже закрыта.
- Что будете заказывать? Икру, балык? Есть ромштекс из
оленины, - официант не заставил себя ждать, благо, как успел заметить Яровой, посетителей было не густо.
- Хорошо. И кофе черный.
- Водочки тоже? Есть "столичная".
Яровой, с трудом пошевелив в ботинках озябшими пальцами, кивнул утвердительно.
Кто не бывал в дальних продолжительных поездках, тот не пережил то внезапное состояние полней шей гармонии сердца и разума, когда ощущение оторванности от родного дома уступает место уверенности в том… что ты и не покидал его. А просто задержался на время в этой светелке, а не в иной. Тогда и улыбка соотечественника - будто отблеск большого общего очага, а голос… Яровой часто и далеко ездил, многое повидал, а потому ничуть не удивился, а лишь обрадовался затаенно, услышав знакомое: Укрыта льдом зеленая вода, Летят на юг, перекликаясь, птицы. А я иду по деревянным городам, где мостовые скрипят как половицы…
Бородач из оркестра пел простуженным баритоном так задушевно, будто песня была сложена не давным-давно, не о сибирских, городах, а только что. И непременно о Магадане. Внезапно в зале погас свет и по стенам загуляли сполохи, иммитирующие северное сияние.
…И кажутся докучливым и странным:
Моих товарищей нездешних голоса,
Их городов асфальтовые страны…
Утонули в аплодисментах голос и аккорды. Лишь "северное сияние" не торопилось погаснуть. Как это здорово! Даже здесь, в миниатюре. Интересно, а каково оно в природе? Настоящее…
Утром Яровой поторопился в спецотдел областного управления милиции. Пожилой сухопарый сотрудник взял у следователя фотографии трупа и дактилоскопические отпечатки, передал их в архив на опознание. Потом Яровой разговорился с сотрудником. Игорь Павлович Бондарев много лет проработал в магаданских исправительно-трудовых учреждениях. В Управлении - недавно. Весь архив на нем. Ведь он - большой знаток прошлого Магадана и Колымы.
- Трудными были те времена. Люди на трассу ехали всякие. Кого - привозили, кто - сам по себе.
- Может, вы сами умершего помните? У него точечная наколка на щеке была, - напомнил о фотоснимках Яровой.
- "Мушка"? Из этих я многих знал, - Бондарев умолк, будто застряв в воспоминаниях, из каких по мере приближения старости все труднее возвращаться.
- А интересующего меня? - напомнил о себе Яровой.
- Нет, такого не припоминаю, - будто спохватился Игорь Павлович. И тут же куда-то вышел. Вернулся минут через двадцать. Сказал, улыбаясь: - Сегодня результатов не ждите. Это не бывает так быстро. Как минимум, два-три дня…
- Вот как? А пораньше нельзя? - прервал Бондарева следователь.
- К сожалению, нет. Вы не тушуйтесь. Не думаю, что будете скучать…
- Да я не о том, - поморщился Яровой.
- У меня на завтра намечена проверка спецчасти одного из наших лагерей. Думаю, вам будет небезынтересна…
- Если это в Певеке, то готов ехать хоть сейчас туда. Я обязательно должен там побывать, - Яровой вспомнил о словах Симоняна про Певекский уголек…
- Вы собираетесь в Певек? - не скрыл удивления Бондарев. - Нет, так далеко я вас сопровождать не смогу. К тому же и аэродром там сейчас закрыт. Из-за пурги. Мы посетим лагерь поближе. Завтра я за вами заеду, а пока отдыхай те, знакомьтесь с городом.
- Я его уже видел.
- Что, не понравился?
- Город - как город…
- Не торопитесь с выводами. Вот у меня сегодня относительно свободный день. И я могу побродить с вами по улицам. При условии, что не буду влиять на ваше впечатление, но вы будете внимательным попутчиком. Идет?
- Простите, я хочу знать одно.
- Что именно? - Бондарев улыбнулся.
- Скажите, ну а зачем вам это нужно?
- Резонный вопрос. Будем честны: будь вы обычным приезжим, я ни за что не подарил бы вам ни одной своей минуты. Но вы -
следователь. И как никто другой, должны знать все о нашем крае. Ведь вы отправляете к нам на исправление тех, с кем сами не справились. Так вот вам надо увидеть, понять, как здесь преступники перековываются. Ну а еще я хочу поводить вас по своей молодости. Она у меня здесь прошла. Посмотрите на нее со стороны. Говорят, чужим глазам недостатки виднее. Да и хочется вернуться в нее хоть ненадолго. Так-то, самому - духу уже не хватает. А вместе с вами экскурс этот осмысленнее станет.
Они вышли в белесое утро. Улицы, дома прятались в рыхлом, непроглядном тумане, устало дремавшем на плечах города. Бондарев предложил:
- Пойдемте к пристани. Именно оттуда началась история Магадана.
Пристань Магадана. Совсем небольшая, невзрачная. Причал волнами избит, штормами изгрызан. Съежился под морозом, молчит. Глядя на пристань, Бондарев задумчиво произнес:
- Сколько осужденных, ступив на причал впервые, тут же оглядывались назад! Будто надеялись за мокрым горизонтом увидеть, разглядеть родную сторонушку. Чтоб улыбнулась она ему приветливо. Каждому- своя. Но что увидишь в свинцовой мути Охотского моря? Горе свое? Безысходность? И сверкнут слезы из глаз. Доведется ли, посчастливится ли вернуться обратно?..
Может, поэтому в суровом краю рождались в промерзших бараках сентиментальные песни зэков, известные всему Северу. Отсюда, от просоленного причала, в промозглый дождь, в туманную непогодь уходили переполненные пароходы. Шел 1941-й год. И строители Магадана, трассы, геологи, золотоискатели, охотники рвались на фронт. Старые, молодые, приехавшие сами и по вербовке. А еще-то, кто написали письма с просьбой послать на передовую - из лагеря. Виновные и невиновные писали: "Испытай те в бою. Мы докажем кровью…"
Уходивших в лагере считали счастливцами. Каждый отправленный на фронт отмечался звездочкой на стене барака.
Как воевали? Жизни не щадили. Они не знали, что такое страх. Его они уже пережили. И похоронили. И сами… почти все полегли в том году. Работать умели. Воевать не научились. Не успели. Знаете, был у нас тут один чудак. Но не без царя в голове, песню про зэков Магадана написал. Про фронтовиков.
- Интересно. Впервые здесь узнал, что и осужденные воевали.
- Вот как! Но ведь многие были с территорий, уже оккупированных фашистами. Знаете, как они на фронт просились! Сталину писали, Ворошилову…
- А оставшиеся? Как они в те годы работали?
- Сутками. Без отдыха. Все фронту отдавали. Сами! Их никто не просил, не принуждал.
- То была война, она любого образумит.
- Верно. Но не только это. Сами по себе люди, будь они свободными или зэка, любят не только свои жизни, свои семьи, но и свою землю.
- Воры любят землю? - удивился Яровой.
- Еще как! Зэк - он для свободных изгой. А в лагере - равный среди себе подобных. И вот этот причал, на каком вы стоите, они зимой строили, в пятидесятиградусный мороз! Рукавиц не было. Они и не просили. Знали: не до них сейчас. Без полушубков и валенок, в телогрейках с темна и до темна. За себя и за ушедших на фронт старались. Чувство самосохранения…
- Вот это верно. Большего нет у них, - перебил Яровой, которого начинала злить амбиция Бондарева.
- Ошибаетесь.Я хотел сказать, что этот инстинкт уступил место чувству коллективизма.
- Ну как же! Групповые ограбления…
- Вы, мил человек, следователь. А мы еще и людьми обязаны быть. И не забывать, что любой преступник способен к исправлению.
- Можно подумать, что здесь все перевоспитываются.
- Не все. Но и преступниками они становятся не у нас. Здесь они лишь отбывают наказание. По-разному сказывается Север на их судьбах…
- Вот и я об этом. Не каждый покидает этот причал переродившимся.
- Я не спорю, но сюда они приезжают сплошь уголовниками. Я имею в виду осужденных. И перековывают их не только режим, климат, но и тот самый коллектив, какой вы высмеиваете. Отправляя их сюда, вы ведь не ждете чуда! А просто хотите, чтоб возвращались к вам не рецидивисты, а относительно нормальные люди. Пусть с искалеченной судьбой, но с человеческим сердцем. Ведь так?
- Так, - кивнул Яровой.
- Ну так почему же тогда столько недоверия? Знаете, сюда попадают не только случай но оступившиеся, а и профессиональные воры разных категорий. Но даже и они не смогут украсть у смерти хоть одну минуту жизни. И с годами начинают это понимать, многое переосмысливать. Потому я - за длительные сроки наказания.
- Сомнительный вывод. Бывает, что и после пятнадцати лет отсидки те же воры принимаются за прежнее. Вероятно потому, что не было фактора эффективности наказания.
- Очевидное не отрицаю. Но рассмотрим и этот вопрос?
- Согласен.
- Здесь, да и в иных местах лишения свободы, любому преступнику гарантированы питание, кров, работа. А когда они выходят от нас, то порою подолгу не могут найтн работу, жилье. И к чему это приводит? К тому, что иные вскоре снова к нам попадают. И тут уже возникает вопрос об эффективности освобождения, - Бондарев хитровато прищурился.