15
"Любви все возрасты покорны", – вспомнил строчку Пушкина из школьной программы Николай Щербак, сидя напротив старичка Ремизова. В чистенькой квартирке был такой идеальный порядок, что Николай сразу решил: Ремизов в прошлом военный. Он слушал хрипловатый голос Вениамина Осиповича и удивлялся, как в старом теле сохраняется молодой дух. Взгляд Ремизова перебегал с фотографии Заботиной на собеседника, и он комкал в руке носовой платок, но так ни разу и не воспользовался им. Старик умел владеть собой.
– Мы с Зиночкой знакомы уже четвертый год, удивительная была женщина. Знаете, добрейшей души человек. Когда она мне рассказывала о своем бывшем муже, а он же самодур, типичный тиран, никогда не осуждала его. Говорила – войну прошел, Берлин брал, чудо, что жив остался. Он же впереди танков в атаку ходил. А там такой расклад был – из сотни бойцов выживал только один. Вот она и объясняла его тяжелый характер тем, что в молодости ему пришлось много хлебнуть. Только я думаю, она его просто оправдывала. Хотя видите, прожила с ним чуть ли не шестьдесят лет, а все-таки не выдержала, развелась. Решительная женщина. Нужно ей было, конечно, раньше от него уйти, тогда бы и с сыном отношения не испортились. Но на то время она еще, видимо, не созрела.
Щербак понимал, что старику хотелось говорить о Зинаиде Михайловне, чтобы не чувствовать одиночества, которое наступило после ее смерти.
– Жила она скромно. Но гордая была женщина, я же ей пытался помогать, но она твердо сказала: привыкла рассчитывать только на себя. У нее месяц назад был день рождения, тут уж я решил подарить ей хороший телевизор, потому что у нее был старенький, с маленьким экраном. Даже спрашивать у нее не стал – просто купил и доставку оформил на ее адрес. Вы не представляете, как она была потрясена, когда мы сидели за столом и отмечали ее день рождения, а тут привезли телевизор. Она так растерялась, пыталась объяснить, что ошибка произошла, но я ей сказал – не ошибка, это подарок. Уж она меня ругала! Говорила – такие расходы, это безумие…
Ремизов грустно улыбнулся, вспоминая события того счастливого для них обоих дня.
– Муж ведь ее не баловал, держал в черном теле. Скупердяй был. Я такого не понимаю. На что откладывать деньги? В гроб забрать с собой, что ли? Вот я и старался компенсировать ее вынужденную бедность. Как она ни упиралась, всегда приносил что-нибудь вкусненькое. Отговаривался, что сам принес – сам и съем. Это чтобы она не чувствовала неловкости.
– А внука ее вы видели?
– Да, он иногда приезжал. Неприятный тип. Просто не укладывается в голове, что у такой удивительной женщины такой никчемный внук. Но она его очень любила, он ведь единственный из родственников, кто ее навещал. Дочь Зиночки, мать Дмитрия, умерла уже давно, сын из Москвы уехал вместе с женой. Ведь муж Зины выгнал их, вы знали это? Бедная Зиночка, сколько же выпало на ее долю! – опять вернулся к прежней теме Ремизов.
– А как Дмитрий относился к бабушке?
– Потребительски. Приезжал поесть, попить, телевизор посмотреть. И всегда на прощание просил у нее денег на дорогу.
– Как – на дорогу? – не понял Щербак.
– Он так говорил: "Бабуля, подбрось на дорожку". Она ему и давала, притом немало. Я видел – то пятьсот, а то и тысячу. На всем экономила, чтобы для внука приберечь денежки. Я ее убеждал, что Дмитрий – взрослый мужчина, он должен ей помогать, а не она из последних отдавать. А она мне в ответ, что у него жизнь сложилась неудачно, что сирота… В тридцать пять лет сирота, – с иронией сказал Ремизов. – Он же и не работал толком. То там, то сям, прыгал с места на место.
– Он знал, что у бабушки появился новый телевизор?
– Да. На следующий день после ее дня рождения заходил якобы поздравить. С бутылкой водки и батоном хлеба. Правда, колбасы граммов двести принес.
– Он один был?
– В тот раз один. Дмитрий всегда предварительно звонил. И когда знал, что я у нее, приходил один. Но без меня приводил дружков. Зиночка кормила всю ораву, потом посуду мыла, убирала после них. Я хотел поговорить с Дмитрием, что некрасиво использовать пожилого человека, но она мне запретила. Говорила: мой внук – мой крест. Редкой доброты была женщина.
В глазах Ремизова появились слезы, и он промокнул их платком. Его кадык заходил над расстегнутым воротником рубашки.
– Я думаю, что ее… – его голос прервался, но он овладел собой, – убил Дмитрий с дружками.
– Почему вы так думаете, Вениамин Осипович?
– А больше некому. Она же составила завещание на квартиру на его имя. И я сам предложил ей хранить у меня завещание, когда понял, что от Дмитрия можно ожидать всего. И не только потому, что он сидел в тюрьме. Это уголовник по образу жизни. По убеждению, если хотите… Я ему в глаза смотрел и все про него понял. Эх, не уберег я Зиночку, – голос у Ремизова опять дрогнул. – Так и не удалось убедить ее переехать ко мне. Не хотела быть мне в тягость, говорила, что не хочет расстраивать своими болячками. А я ведь как чувствовал что-то, когда меня дочка к себе пригласила погостить. Не хотел я уезжать, но дочка так уговаривала, да и внучат я уже год не видел. А Дмитрий как будто дожидался этого момента, чтобы у Зиночки поддержки не было. Нужно было ее уговорить поехать со мной, дочка не возражала. Но Зиночка такая деликатная женщина, не хотела осложнять жизнь моей дочери. У той квартирка маленькая, деток двое, муж… Вот встретил я на старости лет свое счастье да и потерял его.
Ремизов опустил глаза и сцепил пальцы. Видно было, что он пытается взять себя в руки, и ему это опять удалось. Щербаков оценил мужество старика, он сочувствовал ему, но нужно было узнать побольше о внуке Заботиной и его дружках.
– Вы не запомнили случайно, как зовут дружков Дмитрия?
– Я их видел всего несколько раз. Имен не знаю, но они такие же, как и Дмитрий. То есть того же пошиба. Как жаль, что я ничем не могу помочь следствию.
– А вы не знаете, где живет сын Заботиной?
– В Липецке, она мне говорила.
– Мы не нашли в ее бумагах ни одного письма от сына.
– У них сложные отношения, это из-за ее мужа. Но в этом году он ей звонил дважды – на Новый год и день рождения. Она была так счастлива. Когда пришел Дмитрий, сказала ему о звонке.
– И что?
– Он спросил, живет ли его дядя по прежнему адресу. Зиночка сказала, что он живет там же, где и прежде. У меня сложилось впечатление, что Дмитрий спросил неспроста. Вы ведь не знаете, где он сейчас? Я думаю, вам нужно его искать в Липецке. Когда-то он останавливался у дядьки, тот пригрел его, мне Зиночка рассказывала. У них там что-то произошло, я толком не знаю. В общем, дядька его выгнал. Но это было давно. Если сын не пошел характером в своего отца, то, может, и принял племянника.
Щербак собрался было уходить, но Ремизов вдруг спохватился.
– А ведь в папке с завещанием Зиночка вроде бы оставляла мне на хранение еще какие-то бумаги. Давайте посмотрим, может, там адрес сына.
Адреса в бумагах не оказалось, но зато был телефон. И внизу приписочка: "Веня, если нужно будет сообщить что-то срочное, вот телефон моего сына Сергея Степановича".
– Я ни разу не заглядывал в папку, необходимости не было, – виновато сказал Ремизов, пока Щербак записывал номер телефона в свой блокнот.
– А ведь вы нам помогли, – пожал руку старика Щербак.
"Ох, лоханулся я", – подумал с тоской Гринев, когда его вместо лекционного зала привели в кабинет следователя. Петраков сразу слинял, словно не он придумал эту засаду. Громила хоть и оказался не бандитом, но от этого Гриневу легче не стало. Потому что следователь встретил его как старого знакомого, даже пошутил непонятно о клиентах, которых кто-то у него отбивает. Гринева усадили и безо всяких предисловий сняли отпечатки пальцев.
– Это еще зачем? – встревоженно спросил Гринев и получил отлуп.
– Надо!
Надо им – и все тут! Гринев запаниковал. А когда эксперт подошел с какой-то палочкой, похожей на те, которыми чистят уши, и велел открыть рот, Гринев струхнул. Неспроста на него насели, что-то им известно. Нет, не на лекцию его привезли. И никакие соседи на него не жаловались. Его, как младенца, обвели вокруг пальца и заманили в ментуру. А он, дурак, повелся на их наглую ложь, приоделся, побрился. Не зря Петраков откровенно ржал, наблюдая за его сборами. Что они знают? Если бы пришли к нему домой из-за барахла, то начали бы обыск. Значит, с этой стороны ему ничего не грозит. А грозит совсем другое, еще хуже. Старуха! Они взяли его из-за бабки! Откуда следакам известно то, чего знать никак не могли? Квартира старухи на другом конце Москвы, считай за городом, к тому же должна была сгореть. Как они вышли на его след? Кто его сдал? Ведь Митька залег на дно, Кирпич уехал к бабке в Локтево, а тот, третий, вообще попал в их компанию непонятно откуда. Какой-то старый знакомый Митьки, с которым они несколько лет не виделись, а он прилепился к ним и потащился с их компанией к Митькиной бабке.
Громила вышел следом за лейтенантом и больше не возвращался. Следаку позвонили по телефону, и он коротко ответил:
– Давайте.
"Что давайте?" – хотел спросить Гринев. Но через минуту зашел мент и так же коротко скомандовал:
– Пошли, Гринев.
Он еще на что-то надеялся, гнал от себя нехорошие мысли, но когда перед ним распахнули дверь в "обезьянник", все надежды мгновенно испарились. Будут держать, пока не проверят "пальчики". А они же пили у бабки, бутылки оставили. Но ведь квартиру подожгли, Митькин кореш посоветовал. Как же его зовут-то? Почему-то Гриневу это сейчас показалось очень важным – вспомнить имя Митькиного дружка. Он обхватил голову обеими руками и наклонился, упершись локтями в коленки.
– Плохо тебе, мужик? – услышал чей-то сочувствующий голос. Поднял голову. В углу сидел приличный с виду мужик с портфелем на коленях и смотрел на него. Отвечать не хотелось, но интеллигент ему явно сочувствовал.
– Хреново, – признался Гринев.
– Вот и мне хреново, – вздохнул тот.
– А тебя за что? – спросил Гринев, чтобы хоть как-то отвлечься от тяжелых мыслей.
– За мошенничество, – махнул рукой мужик. Он тоже пригорюнился и умолк.
Гринев так и не вспомнил, как зовут дружка Митьки.
Они сидели уже довольно долго, у Гринева заурчало от голода в животе. Вот, блин, он же ел последний раз вчера вечером. Из-за ментов даже позавтракать не успел. А уже и время обеда прошло. Сколько же его здесь держать будут?
– Жрать хочу! – заорал Гринев дурным голосом и так неожиданно, что мужик с портфелем подскочил на лавке.
– Сдурел? – вскрикнул он. – Так и кондрашка хватить может.
– Я не жрал со вчерашнего дня! – зло пояснил ему Гринев.
– Ну сказал бы, я б тебе дал, – проворчал сосед и открыл портфель. Вытащил пакет с пряниками и честно поделил на двоих.
– Попить только нету. Не успел купить, – извинился он и откусил пряник.
– Спасибо, кореш, – поблагодарил его Гринев и с жадностью впился в пряники.
К решетке подошли два мента. Один с ключами, второй уставился на Гринева неприятным взглядом.
– Потом доешь. Вставай.
– Куда идти-то?
– Не бойся, не заблудишься, – мент с непроницаемым лицом пропустил Гринева вперед и пошел за ним. "Протокольная морда", – обозвал его про себя Гринев.
Рядом со следователем сидел тот самый бугай, который дуриком выманил Гринева из его квартиры.
Пока Гринев сообщал о себе обычные анкетные данные, он решил, что признаваться ни в чем не будет. Даже если его пальчики засветились у старухи, это еще ни о чем не говорит. Он не раз бывал с Митькой у бабки, следы могли быть и старые.
– Гражданин Гринев, где вы были двенадцатого июня между десятью и двенадцатью часами ночи?
– Дома был.
– А свидетели могут подтвердить?
– Какие еще свидетели? Я один живу.
– Значит, никто подтвердить ваше алиби не может. А вот у нас другие сведения. В этот день, то есть ночь, вы с дружками находились в квартире Заботиной, бабушки Клесова Дмитрия.
– Я бывал у нее раньше, это да, но не в тот раз.
– А когда же вы у нее были в последний раз?
– Да вроде за неделю до ее дня рождения.
Следователь сделал стойку, как охотничья собака при виде дичи.
– Какого числа у Заботиной был день рождения?
Гринев подумал, что нужно быть осторожнее, контролировать каждое свое слово. Вот черт, он не помнит число, хотя у этой чертовой старухи день рождения точно был. То ли месяц, то ли два назад.
– Забыл, но Митька мне говорил. Еще советовался, что бабуле подарить.
– А что вы посоветовали?
– Говорю – купи ей тапки. Всегда пригодятся, – нашелся Гринев и даже загордился собой, что так ловко выпутался из щекотливой ситуации.
– Нестыковочка, гражданин Гринев. Во-первых, на бутылках и стакане обнаружены свежие следы ваших пальцев. А день рождения у нее был пять недель назад. Во-вторых, Заботина – женщина аккуратная, она не стала бы пять недель держать на кухонном столе бутылки в количестве двенадцати штук и грязные стаканы. Не говоря о грязных тарелках и столовых приборах.
Гринев пожал плечами.
– Вроде Митька говорил, что бабуля приболела. Наверное, потому и не убирала со стола. Лежала.
– И что, он ни разу не навестил ее за это время?
– Откуда я знаю? Он мне не докладывал.
– Что вам известно об убийстве Заботиной?
Следователь резко сменил тон, и они с громилой уставились на Гринева.
– Как, ее убили? – постарался изобразить на лице искреннее изумление Гринев. – За что ж ее, старушку?
– Да вот у вас хотели спросить, Гринев. Видимо, те, кто устроили в ее доме пирушку, решили ее убить и ограбить.
– А я тут при чем? – занервничал Гринев.
– Да при том, что вы подозреваетесь в убийстве. На одном из изъятых у вас ножей обнаружены следы крови Заботиной.
Гринев от изумления открыл рот. Он же мыл нож, точно помнит, с мылом и даже содой. Не может на нем остаться кровь старухи. Такого не бывает. На понт берут! – мелькнула спасительная мысль.
– Что вы там нашли, не знаю. Но я у нее был давно. И бабулю не убивал.
– А как же следы крови на ноже?
– Да откуда я знаю? Я вам не верю! Хотите навесить на меня убийство? Небось чужой нож подсунули.
– С вашими отпечатками?
Гринев мгновенно вспотел. Да что ж такое? Так и ловят на каждом слове.
Следователь не стал дожидаться ответа Гринева и зачем-то выдвинул ящик письменного стола. Достал оттуда шкатулку и поставил на стол перед Гриневым.
– Эта шкатулка вам знакома?
– Впервые вижу.
– На ней отпечатки пальцев Клесова и ваши. А знаете, где она прежде находилась?
– Ну? – мрачно спросил Гринев.
– Не нукай, не запрягал, – оборвал его следователь. – Эта шкатулка из квартиры Заботиной. На ней отпечатки ее пальцев. А нашли мы шкатулочку у вас в шкафу, – перешел он опять на подчеркнуто уважительное "вы". – Как вы можете объяснить такое неожиданное перемещение шкатулки с золотыми изделиями, которые принадлежат Заботиной?
– Кто-то меня подставил! – взорвался Гринев. Он стал лихорадочно соображать, как выпутываться из очередной засады. Обложили, гады. И нож его, и кровь на нем бабки, и шкатулка ее. И всюду его отпечатки.
– Гражданин Гринев, мой совет вам – пишите явку с повинной. Ведь все равно приперли вас уликами.
– Не буду ничего говорить. Я там не был, бабку не убивал. Откуда нож и шкатулка, не знаю.
– Тогда подумайте еще. Нам спешить некуда, у нас улик на вас – вагон и маленькая тележка. Кстати, пока подумаете, эксперт подготовит результат еще одной экспертизы. Ма-аленькой такой, но очень важной.
Гринев вспомнил палочку, которой эксперт ковырялся у него во рту, и подумал, что наука, конечно, далеко пошла, но вряд ли будет какой-то прок от этого ковыряния. Никакой связи между убийством старушки и собственной слюной он не видел.
– А теперь о компании, с которой вы устроили у Заботиной приятное застолье. Кто с вами был кроме Клесова? Ведь вы не станете отрицать, что были там с Клесовым. А то странно было бы, если б вы пожаловали к Заботиной без ее внука.
Гринев помолчал, подумал. Раз на бутылках обнаружили следы его пальцев, Митька, конечно, тоже отметился. А ведь он срок отмотал. А раз так, то отпечатки его пальцев вполне могут храниться у ментов. Вот они и сличили пальчики. Так что он не заложит дружка, если признается, что они были вместе.
– Не стану отрицать, – согласился он после длительной паузы. – Мы пришли к ней в гости с Митькой. А что, нельзя было? С каких это пор запрещается ходить в гости? Но кто там был – не помню. Напился.
– Если вы еще задумаетесь, а это у вас процесс продолжительный, – издевательским тоном продолжил следователь, – то вспомните по именам и остальных участников.
– А я их не помню, – Гринев смотрел на следователя очень честным взглядом.
– Что, не помните, с кем там гуляли?
– Нет, не помню. Когда напьюсь, ни черта не соображаю.
– А с кем Заботину убивали? Это вы, наверное, помните? Потому что очень глупо брать на себя чужую вину.
– А я и не беру. Ни чужую, ни свою не признаю.
– Гринев, вы же умеете думать, я же вижу. Вот вы отправитесь скоро в тюрьму, потому что нет сомнений – вы соучастник убийства. А вся ваша компания будет гулять на воле. И какой вам от этого прок? Какой навар? Кстати, о наваре. Где телевизор, который вы вынесли из квартиры Заботиной?
– Я телевизор не брал.
– Клесов вам и золото передал, чтобы вы его толкнули?
– Ни про какое золото ничего не знаю, – быстро ответил Гринев.
– Ну, это вы зря. Я вам только что шкатулку показал. А ведь ее нашли у вас дома. Есть этому объяснение?
– Есть. Подкинули.
– И кто же?
– Эти… Недоброжелатели.
Следователь покачал головой и выразительно взглянул на Демидова, который возвышался рядом на стуле и тяжелым взглядом гипнотизировал Гринева.
– Ладно. Допустим. Каким-то образом в вашу квартиру проникли недоброжелатели и подсунули золото. А где телевизор Заботиной? Вы ведь телевизор тоже вынесли. У Клесова его нет, у вас тоже. Неужели уже продали?
Гринев понял, что у Клесова менты уже побывали. И дома его не застали, раз не устраивают им очную ставку.
– Я про телевизор ничего не знаю.
– Так кто его взял?
– Да откуда я знаю? Кто взял, кто взял… Говорю – пьяный был. Мы выпили, закусили и – по домам. А дальше я ничего не знаю. Может, кто-то потом приехал к бабке и пришил ее. Что вы на меня все вешаете?
– Почему только на тебя? Вас четверо было. Кстати, рассказывая про то, как выпили, закусили и – по домам, ты пропустил самое интересное. Кому пришло в голову убить Заботину? Это Клесова идея?
– Старуху мы не убивали!
У следователя на столе зазвонил телефон. Он поднял трубку, выслушал кого-то, потом положил трубку.
– Устал, Гринев? Сейчас отдохнешь. Поскольку у меня есть основания подозревать тебя в причастности к убийству, я вправе задержать тебя. Прокурор дал добро на заключение тебя под стражу.
– На каком основании? – возмутился Гринев. – Я же ни в чем не признался! У вас нет права!