Настоящая фамилия его была Шитов. Но чиновник из Консульского отдела МИДа решил, что она неблагозвучна по-английски. И хотя в Италии мало кто догадался бы об этом, фамилию ему все-таки изменили. И в паспорте вместо положенного "Shitov" красовалось "Chitov". Это было и смешно, и даже обидно, потому что в посольстве его жену и дочку сразу стали звать "Читами", как легендарную обезьяну Тарзана. Но он молчал. А лет через пять так привык к новой фамилии, что уже во время отпуска в Москве сам себя называл Читовым.
Читов встретил меня у входа. Человек разумный, деликатный, он не стал расспрашивать о Москве, о семье, а сразу повел в зал заседаний. По дороге я рассказал ему о цели визита.
Мы прошли через большой холл, где на полу мозаикой (все-таки это Рим!) было написано Food and Agriculture Organization of the United Nations и поднялись в большую комнату.
Собрание уже закончилось, и заседавшие, в основном женщины, разбившись на группки, что-то продолжали обсуждать. Говорили тихо, не горячась.
Все слушали полную седовласую даму.
- Это она, - шепнул мне Читов.
- … движимые лучшими и благородными порывами, мы хотим в силу своих, пусть даже вполне ограниченных возможностей, хоть каким-нибудь образом внести посильный вклад в мир без голода…
Когда она закончила, меня ей представили. Дама обрадовалась:
- Вы из России? Я должна вас поздравить. Мы все очень любим вашу первую леди, она очень современна и одевается с большим вкусом. У вас такие замечательные перемены! Я видела синьора Горбачева по телевизору и могу сказать твердо: этому человеку надо дать шанс.
Тростников восторженно посмотрел на меня. Какова?
Дама продолжала говорить. Быстро и одно и то же. И вдруг:
- Чем мы можем помочь вам?
А вот это интересно. Я даже растерялся. Выручил Тростников:
- У нас в Культурном центре на следующей неделе будет просмотр советского фильма. Если бы вы выбрали время…
Дама обрадовалась:
- Я приду.
Когда мы спускались вниз, Тростников меня спросил:
- Ну и как?
- Дура, - прокомментировал я.
- И какая!
Следующим на очереди был прогрессивный художник.
- Я ему позвоню.
Но художник не отвечал.
- Появится он. Никуда не денется.
Подождем.
- Поедем в "партком", - предложил Тростников.
"Парткомом" еще лет десять назад стали называть забегаловку около виллы Ада. Там бармен подавал местную водку, совершенно отвратительную, крепкую, но, что немаловажно, дешевую. А "парткомом" именовали это заведение потому, что вместо того, чтобы сказать "поедем в бар", говорили "поедем в партком".
- А как цены? - спросил я.
- Понимаете, Евгений Николаевич, мерзавец однажды их поднял. Но мы забастовали.
- Как?
- Обыкновенно. По рабоче-крестьянски. Целую неделю никто к нему не ходил. Тогда он прислал к нам гонца и обещал больше никогда цены не повышать. И слово свое держит.
С тех пор, как лет пять назад я был там в последний раз, "партком" не изменился. Бармен все тот же. По глазам я понял, что он узнал меня, но виду не подал.
- Я пойду позвоню.
Тростников улыбнулся. Все знали: телефон-автомат около бара. Отсюда звонили в посольство и говорили: "Я в консульстве" или в консульство: "Я в посольстве". От посольства до консульства езды минут двадцать, а "партком" находился точно на полдороге от того и другого.
Я набрал номер Лоретты. Она сразу взяла трубку.
- Сегодня ужасный день. Но я с больным связалась. Он у меня будет завтра в десять.
- Спасибо. А сегодня?
- В семь часов вечера жду тебя там же, где в прошлый раз. Не забыл?
- Не забыл.
Вернувшись, я сказал Тростникову:
- Операция завтра в десять.
- Заметано.
И скомандовал бармену:
- Два стакана.
Напиток был все тот же. Стакан - целый стакан - за тысячу лир. Но гадость ужасная. Второй пить не хотелось, но пришлось.
Потом пошел звонить Тростников. Вернувшись, сказал:
- Художник будет в Культурном центре через полчаса.
* * *
В кабинете директора Центра сидела та же дама и жевала бутерброд. Расценив, и не без ошибки, взгляд Тростникова как "А ну, живо отсюда", она поспешно ретировалась.
Через пять минут Тростников спустился в холл и вернулся с небритым патлатым субъектом в синей замшевой куртке и коротких джинсах.
- Это наш друг из Москвы, - представил меня Тростников и вынул из письменного стола бутылку "Абсолюта".
Художник принялся трясти мне руку и рассказывать о том, какое впечатление на него произвел Горбачев, которого он видел месяц назад, когда был в Москве. Я услышал и про "исторический подвиг этого человека", и про "ожесточенное сопротивление консерваторов". Потом мастер кисти приступил к проблемам более общим, не утруждая себя плавными переходами с "идиотов из местной компартии" на "сталинский террор", а потом сразу на "общедемократическое движение в мире".
Я знал таких людей. Им надо дать возможность выговориться. Но на это нужно время, а у меня каждая минута на счету. Я подошел к художнику, положил руку на плечо:
- Вы наш верный друг.
Стаканы опустошались по-артиллерийски. Залп - и сразу же подготовка к новому.
Прогрессивный художник дал слово нарисовать такую картину, что все поймут, во-первых, что он гений, а во-вторых, что капитализм обречен.
Я сказал Володе:
- Ты заканчивай с ним. Поеду в номер. Отдохну.
Перед встречей с Лореттой я хотел принять душ.
36. Лоретта
Лоретта сидела на террасе у самого тротуара.
- Ну, наконец-то, здравствуй.
- Здравствуй.
Я поцеловал ее в щеку, уселся рядом:
- Уф!
- Боже мой! Ты пьян!
Все женщины одинаковы.
- Ешь!
Она подвинула к мне тарелку с зеленью.
Я набросился на салат.
Руки действительно не совсем слушались. "Как у алкоголика!". И голова не то чтобы кружилась, но…
- Как ты здесь без меня?
Банальные фразы первых минут встречи, когда торопятся выяснить, не произошло ли чего-либо экстраординарного, в корне меняющего прежние отношения.
- Все по-старому.
Подошел официант. Я не стал мудрить:
- Суп страчателла, телячий бифштекс с жареным картофелем по-французски. И кружку пива. Холодного пива.
Лоретта вмешалась:
- Синьор пошутил. Он не хочет пива. Принесите стакан холодного чая.
Официант удалился.
- Самое лучшее для пользы дела - сохранить здоровье. Выглядишь ты плохо. Где ты сегодня обедал?
- В двух местах перекусил.
- У тебя больше нет изжоги? - в ее голосе промелькнула ирония.
- Почти нет.
- Почти? - она покачала головой. - Ты принимаешь мои таблетки?
- Давно кончились.
- Я тебе говорила, ты взял слишком мало.
Я решил перевести разговор на другую тему:
- Ты выглядишь усталой.
- Много работаю. По две-три операции в день.
- Плохо.
Она удивилась:
- Почему плохо?
- Какая ты хорошенькая!
- Была бы хорошенькая, бросил бы все и остался здесь.
Это было новым оборотом. Я не знал, что ответить.
Мне принесли суп.
- Связаться было нетрудно?
- Нет. Завтра в десять. У меня в кабинете.
- У тебя сегодня были сложные операции?
- Операций легких не бывает.
- А ты можешь человеку совершенно изменить лицо?
- Ты думаешь, тебе уже пора?
"Что она имеет в виду? Так постарел? Или - сделать пластическую операцию, чтобы уйти?"
* * *
Потом поехали к ней. Знакомый дом, знакомый подъезд, тот же почтовый ящик - две чахлые рекламки, тотчас выкинутые в рядом стоящую коробку - та же дверь с двумя замками.
Она пропустила меня вперед. Было темно, но выключатель я нашел сразу, и веселые бра, похожие на уличные фонарики, осветили прихожую. Одновременно зажегся свет на кухне. Все было по-старому, как два года назад. Над дверью в спальню меня приветствовал зевающий рыжий котенок, пушистый и голубоглазый, он, казалось, вот-вот выпрыгнет из рамки. У входа в салон раскачивалась ваза с цветком; она всегда раскачивалась, когда хлопали дверью. Цветок был из шелка, в последнее время делают их - просто не отличишь от настоящих, и я любил трогать лепестки пальцем, как бы отдавая дань искусству.
Лоретта прошла в спальню, а я остался в салоне. Она вскоре вернулась:
- Я сварю кофе.
И удалилась на кухню. Я немного посидел один, потом поплелся за ней:
- Тебе помочь?
- Помели зерна.
Она протянула два пакета.
- Почему два?
- Тебе без кофеина.
Я сделал вид, что удивлен:
- Почему?
Лоретта не ответила. Потом вынула из шкафа два маленьких кофейника, две вазочки: одну для печенья, другую для сахара.
Вернулись в салон.
Потом кофе, музыка. Женщина, организованная во всем, она не допускала изменений раз и навсегда заведенного порядка и традиций. Этих традиций, я, по крайней мере сегодня, нарушать не собирался.
Потом я заснул.
37. Крокодил
В кабинет к Лоретте можно пройти тремя путями: через регистратуру, общую для троих докторов, через дверку "частный вход доктора" или кружным путем: больничное отделение, лифт для больных и служебный коридор.
Сегодня я пошел через официальный вход. В приемной дежурила Виктория. Я знал ее уже лет десять. Хохотушка и фривольница, с копной роскошных рыжих волос и не менее роскошным бюстом. Я не помнил, чтобы этот бюст когда-нибудь полностью умещался в ее белом халате.
В приемной посетителей не было, и Виктория скучала. Увидав меня, она вскочила:
- Синьор Евгений! Как давно вас не было! Надолго к нам?
- На неделю.
- Вы к госпоже докторессе с личным визитом или хотите воспользоваться нашими услугами? Мы теперь многое можем. Улучшить, удлинить. И не только нос, синьор Евгений.
- Удлинить, говоришь? Это хорошо. Скажи мне, Виктория, что длинное составляет разницу между мужчиной и женщиной?
- Вы меня заставляете краснеть, синьор Евгений.
- Воинская повинность, Виктория. Ничего, кроме воинской повинности. Где синьорина докторесса?
- У себя.
Я прошел во внутренний коридор. Налево - рентгеновский кабинет и перевязочная, направо - физиотерапия и отделение Лоретты.
Занимала Лоретта три комнаты: одна - просто салон, никакого намека на медицину, если не считать толстые медицинские книги в шкафу, здесь она беседовала с пациентами; другая - процедурная, со специальным креслом, диваном, шкафами и третья, маленькая, что-то вроде подсобки, всегда запертая. Здесь я в последний раз встречался со своим агентом. Я открыл дверь кабинета - никого, в процедурной - никого, подсобка и на этот раз оказалась запертой.
- Пошли, - услышал я за спиной голос Лоретты и от неожиданности вздрогнул.
- Ты меня испугала.
Она не ответила. В голубом халате, с раскачивающимся на груди блестящим, странной формы прибором, она выглядела внушительной, серьезной, не домашней, даже выше ростом.
Через служебную дверь вышли в коридор.
- Он уже ждет, - и голос у нее был серьезный, не домашний.
Через минуту мы оказались в кабинете, где кроме агрегата внушительных размеров с дисплеями и трубками ничего не было, даже стульев.
- Мой коллега на стажировке в Хьюстоне. Теперь сюда.
И она открыла еще одну дверь.
* * *
Увидав меня, Крокодил вскочил с кресла:
- Очень рад вас видеть, Евгений Николаевич.
- Здравствуй.
Он подскочил к мне, протянул руку:
- Отлично выглядите, Евгений Николаевич, прямо Ален Делон.
- Стараюсь.
Ну, а кто действительно выглядел великолепно, так это сам Крокодил: пышущее здоровьем загорелое лицо, безмятежная улыбка первого любовника, невообразимых расцветок куртка, огненного цвета спортивные туфли. Не верилось, чтобы такой человек когда-нибудь болел (что верно, то верно, болел он редко) или был в плохом настроении (и это тоже правда). Лоретта никак не могла взять в толк, почему такого веселого и незлобивого на вид парня зовут Крокодил. И хотя я убеждал ее, что все дело в сказке про доброго крокодила Гену (а Крокодила звали действительно Геной), она не верила.
На самом деле все так и было. Или почти так. Гена женился еще до кэгэбэвской школы, когда учился в МАИ. Рядом с ним, красивым рослым парнем, его супруга, маленькая, с носиком пуговкой, большими круглыми глазами, действительно походила на Чебурашку. Он и звал ее Чебурашкой. Ну, а его, соответственно, прозвали Крокодилом Геной. Ушла от него Чебурашка еще до того, как серьезные дяди из кадров начали готовить его в Италию. Про нее забыли, а прозвище Крокодил осталось. А вскоре он совсем перестал быть Геной и превратился в человека с банальной итальянской фамилией Манини. Дама, которую он привез в Италию в качестве супруги, заболела; ее пришлось откомандировать в Москву, а ему разрешили продолжать работу одному. Местным он представлялся канадцем, родившимся в Канаде и получившим образование в США.
- Что нового на чужбине, Гена?
- Все на свете или новое, или старое, как на вещи смотреть.
- Ты, смотрю я, философом стал.
- Жизнь такая, Евгений Николаевич. Тяжелая.
- Сейчас станет еще тяжелей. Где кейс?
- Какой кейс?
- Тот, который ты получил от Сэма Дулиттла.
- Я вас не понимаю, Евгений Николаевич.
- Что непонятно? Кейс ты получил?
- Получил.
- И что с ним сделал?
- Как всегда передал Топалову.
- И дальше?
- Все. Я больше его не видел.
В дверях показалась Лоретта. Она кивнула головой, что должно было означать: "Все спокойно". Я тоже кивнул головой: "Спасибо". Она бесшумно исчезла.
- Начнем сначала. Когда и где ты получил кейс?
- Я летал в Виндхук. Там ребята Нуйомы действуют почти открыто. Однако кейс мне там не дали. Пришлось лететь в Луанду. Там я встретил Дулиттла, он передал мне кейс.
- Где это было?
- В правлении банка "Ангола Минерал".
- Кто это видел?
- Я не первый день этим занимаюсь. Прошло все нормально. Я сразу поехал в аэропорт. Спокойно прошел в самолет и прилетел в Рим. Никаких проблем с таможней не было. Кейсы они не вскрывают.
- Сколько времени у тебя был кейс?
- Три дня. Я как прилетел, сразу позвонил Топалову. Он явился через день. Я ему передал кейс.
- Где?
- Как всегда здесь. У докторессы. И все. Больше я кейса не видел.
Он помолчал, потом спросил:
- Из ваших вопросов я понял, что кейс пропал.
- Деньги не поступили в банк.
- Где-то обрыв цепи?
- Да.
Крокодил подсчитал в уме.
- Прошло уже много времени. Если не поступили, то…
- Что "то"?
- Надо допросить Топалова. С пристрастием. Лучше в моем присутствии. Тогда он не скажет, что кейс от меня не получил.
Интересно, знает ли он, что Топалова убили почти три месяца назад. Он продолжал:
- Скажу вам честно, Евгений Николаевич, он мне никогда не нравился. Я все время удивлялся, почему вы ему доверяете.
- Он уже почти двадцать лет работает безупречно.
- Двадцать лет… А сейчас времена другие. Кроме того… Тогда я не обратил внимания. Но сейчас, когда вы мне рассказали… Дело в том, что Топалова видели в Риме через несколько дней после того, как я передал ему кейс. А он должен был, получив кейс, сразу уехать.
- Кто видел?
- Мой агент.
- Кто твой агент?
- Сосулька.
Я обалдел:
- Какая еще Сосулька?
- Это ее кодовое имя. Она работает на меня.
- Ты о ней докладывал в Центр?
- Нет. Это мой агент, так сказать, по личной части.
- Где работает твой агент по личной части?
- Секретаршей у президента компании, выпускающей рыбные консервы. Она подслушивает разговоры патрона и пересказывает мне. Она уверена, что у меня небольшой консервный заводик. Так сказать, коммерческий шпионаж. Она это называет "маленькая услуга большому развратнику".
- Ты себя славно зарекомендовал.
- Стараюсь. Но я ее люблю не только за это.
- Уже понял. Где она видела Топалова?
- На художественной выставке. Он же художник. Точнее, скульптор. А отец у Сосульки тоже скульптор. Но скульптор, я вам скажу, странный. Каждая скульптура величиной с памятник на площади. При случае можно внутри от полиции спрятаться.
- Она прямо так тебе и доложила: "Вчера видела человека, с которым вы вместе работаете на Советский Союз"?
- Не совсем так. Года два назад я был на выставке вместе с Топаловым. Она нас видела вместе и теперь сказала, что встретила человека, с которым я был на выставке.
- Не ошиблась?
- Она описала его: пробор посередине головы и глупый вид. Топалов. Абсолютно Топалов.
- Она с ним говорила?
- Нет. Просто увидела - и все. Я не придал этому значения, но после того, как вы мне рассказали…
- Давай по датам. Когда ты получил кейс от Дулиттла?
Крокодил подумал, потом сказал:
- В апреле. Сразу же после первого апреля я полетел в Виндхук. Это было второе. Четвертого я был в Луанде и получил кейс. Вернулся в Рим пятого в пятницу. Восьмого прилетел Топалов, девятого мы с ним встретились у докторессы, и я передал кейс.
Уж больно точно он называет даты! Такое сразу вспомнить нельзя. Значит, готовился к разговору. А с другой стороны, как раз наоборот. Если бы готовился, тогда бы сделал вид, что сразу вспомнить даты не может.
- Когда твоя дама видела Топалова?
- Должен подумать… Хотя давайте посмотрим.
Он вынул маленький календарик.
- Выставки по средам. Стало быть, она видела его в среду семнадцатого.
Я посчитал:
- Значит, он находился в Риме больше недели. И кейс, скорее всего, был при нем. Мог он в Риме продать алмазы?
- В Риме все можно продать. Только вот цена… И зачем ему продавать их в Риме?
- Какой из себя этот кейс?
- Обыкновенный. Только с шестью замками с каждой стороны. Шесть цифр. Если бы было по три цифры, как в обычных кейсах, то достаточно набрать тысячу комбинаций слева и столько же справа. За пару часов можно осилить. Но тут по шесть цифр, по миллиону комбинаций с каждой стороны. И сделан он непонятно из чего.
Но чувствуется, очень крепкий. Знаете, в Южной Африке есть такие сорта дерева, что изделия из них крепче стали.
- А ты в Виндхуке, случаем, статуэтки из дерева не покупал?
- Нет.
- Их там много?
- Много.
- А статуэток в виде Гоголя не видел?
Крокодил опешил: