Джилберт взяла папки и присела за небольшой столик. Читая показания свидетелей, она почти сразу обнаружила некоторые расхождения. Так, Дайана Барби показала, что до прибытия пожарных Уиллингэм не пытался вернуться в дом, - но ведь она сама отлучилась с места события, чтобы вызвать спасателей, а тем временем ее дочь Барби оставалась там и подтвердила, что Уиллингэм разбил сначала одно окно, затем другое - очевидно, он пытался проникнуть внутрь, к детям. Пожарные и полицейские также подтвердили, что Уиллингэм рвался вернуться в дом.
Однако в начале января 1992 года, когда следователи пришли к заключению, что Уиллингэм виновен в поджоге и убийстве, показания свидетелей меняются не в его пользу. В первом своем заявлении Дайана Барби назвала состояние Уиллингэма "истерическим" и рассказала, как пламя вырвалось, словно при взрыве, и охватило крыльцо. Однако 4 января, после того как пожарные следователи заподозрили Уиллингэма в убийстве, миссис Барби высказала предположение, что он вполне мог вовремя вернуться за детьми, поскольку она видела только "дым, выбивавшийся из-под двери дома" и дым этот был "не таким уж густым".
Еще более резкие изменения произошли в свидетельских показаниях священника отца Монэгена. В первом заявлении он представил Уиллингэма безутешным отцом, который готов был пожертвовать собственной жизнью и которого с трудом удерживали от попыток броситься в горящий дом. Но когда следователи подготовили дело и собрались арестовать Уиллингэма, тот же священник почему-то пришел к выводу, что тот чересчур бурно проявлял свои эмоции ("Он рыдал, как мать, на глазах у которой погибают рожденные ею дети"). Монэген, дескать, "в глубине души" почувствовал, что Уиллингэм "имеет какое-то отношение к возникновению пожара".
Десятки исследований подтверждают, что воспоминания очевидцев меняются, когда им предоставляют дополнительную информацию в новом освещении. Итьель Дрор, специалист по психологии, который проводил масштабное исследование показаний очевидцев и экспертов по различным уголовным делам, сказал мне:
- Человеческий разум - не пассивный регистратор событий. Стоит вам принять какую-то точку зрения, и вы начинаете по-другому воспринимать информацию. Тогда ваши собственные воспоминания начинают выглядеть в ваших глазах совершенно иначе.
После этого визита в судебный архив у Элизабет Джилберт возникли сомнения относительно того, какими мотивами мог руководствоваться Уиллингэм, и она с еще большей настойчивостью стала задавать ему этот вопрос. В ответ он написал ей: "Я стараюсь поменьше говорить об этом (о смерти детей), но для меня это остается самой сильной болью". Он признал, что был "дерьмовым мужем" и бил Стейси, но теперь он об этом сожалел. Однако детей, по его словам, Уиллингэм очень любил и ни за что бы не причинил им вреда. Отцовство преобразило его, он перестал хулиганить, "остепенился", "стал мужчиной". Примерно за три месяца до пожара они со Стейси, до того не регистрировавшие свои отношения, совершили скромный обряд бракосочетания в родном городе Уиллингэма Ардморе.
Далее он писал, что обвинение уцепилось за различные эпизоды его прежней жизни и неправильно истолковало обстоятельства рокового пожара, чтобы превратить его в "демона", как представил его прокурор Джексон. Уиллингэм пояснил, к примеру, что он вспомнил об автомобиле и отогнал его подальше от дома не из "хладнокровия", а из страха, что машина взорвется и этот взрыв погубит детей.
Разобраться в этой противоречивой истории было нелегко. Джилберт попыталась поговорить с ее участниками и расспросить их. "Друзья называли меня сумасшедшей, - вспоминала Джилберт. - Никогда прежде я не пускалась в такую авантюру".
Однажды утром, когда родители Уиллингэма в очередной раз приехали навестить его, Элизабет Джилберт попросила их сначала встретиться с ней в кофейне возле тюрьмы. Джину было уже за семьдесят, но, хотя в его волосах появилась седина и темные глаза прятались за очками с толстыми стеклами, он все еще сохранил "классический облик Уиллингэмов". Юджиния, пятидесятилетняя, уже совершенно седая, приветливая и разговорчивая, удачно дополняла своего строгого, сдержанного супруга.
Поездка из Оклахомы в Техас занимала шесть часов; супруги поднялись в три часа утра, а поскольку денег на гостиницу не хватало, им предстояло в тот же день вернуться домой. "Я понимаю, каким грузом я вишу на них", - писал Уиллингэм в одном из писем к Элизабет.
За чашкой кофе Юджиния и Джин неоднократно выражали Элизабет благодарность - наконец кто-то заинтересовался делом Тодда. Джин решительно повторил: у его сына хватает недостатков, но Тодд не может быть убийцей.
Юджиния вспомнила, что накануне пожара она разговаривала по телефону с Тоддом. Они с Джином собирались через пару дней приехать к детям на Рождество, и Тодд сказал ей, что они со Стейси и детьми только что сфотографировались к Рождеству.
- Он сказал: "У нас готовы рождественские фотографии", - говорила Юджиния. - А потом он передал трубку Эмбер, и та пустилась что-то рассказывать про одну из маленьких. Тодд вовсе не был зол или расстроен. Я бы сразу поняла, если бы у него что-то было на уме.
На этом Джин и Юджиния попрощались с Элизабет: им отводилось всего четыре часа на свидание с сыном, и они не хотели терять ни минуты. Перед уходом Джин попросил:
- Дайте нам знать, если удастся что-то выяснить.
В следующие недели Джилберт продолжала изучать информацию. Многие свидетели, как и Барби, пребывали в уверенности, что Уиллингэм виновен, однако у его друзей и родственников появились сомнения. Нашлись у Тодда заступники и среди представителей власти. Полли Гудин, осуществлявшая надзор за Уиллингэмом, когда тот отбывал условный срок за свои подростковые провинности, не так давно призналась мне, что Тодд "принадлежал к числу ее любимчиков". По ее словам, он никогда не был склонен к проявлениям социопатии и даже к аномалиям в поведении. Даже судья Бебе Бриджес, которой не раз доводилось, как она выразилась, "противостоять" Уиллингэму (она отправила его в тюрьму за воровство), сказала мне, что не может поверить в детоубийство.
- Он был вежлив, он думал о других людях, - говорила она. - Сажали его за глупые подростковые выходки. Он и воровал-то по мелочи.
За несколько месяцев до пожара Уиллингэм явился в контору Гудин и с гордостью продемонстрировал ей фотографии Стейси и детей.
- Он хотел, чтобы мы с Бебе знали: он исправился, и у него все в порядке, - рассказывала Полли Гудин.
Собрав всю эту информацию, Элизабет Джилберт вернулась в Корсикану и договорилась о встрече со Стейси - та согласилась прийти в недорогую гостиницу, где остановилась Элизабет. Стейси уже слегка располнела, вокруг пухлых щек свисали пряди каштановых волос, на лицо был наложен густой слой косметики.
Сохранилась магнитофонная запись этого разговора. Стейси подтвердила, что ничего странного или необычного в дни, предшествовавшие пожару, не случилось. Они с Тоддом не ссорились, дружно готовились к празднику. Хотя Васкес, эксперт в области пожаров, утверждал, будто при осмотре обогревателя зафиксировал положение "выключено", Стейси была уверена, что в день, когда случилось несчастье, радиатор был включен, поскольку стояла холодная зимняя погода. "Я его немного прикрутила, - вспоминала она. - С тех пор я столько раз думала: "Господи, неужели Эмбер что-то в него засунула?"
По словам Стейси, она много раз ловила старшую дочку, когда та "клала что-то возле радиатора или пыталась запихнуть в него". Она признала, что Уиллингэм порой обращался с ней плохо, и, после того как он угодил в тюрьму, она нашла себе другого партнера, который к ней добр. Но с мыслью, что ее бывший муж сидит в камере смертников, она так и не смирилась.
- Не мог он такого сделать, - со слезами повторяла она.
Хотя на суд защита пригласила только няню, кое-кто из членов семьи, и Стейси в том числе, давая показания, обращались к присяжным с просьбой сохранить Уиллингэму жизнь. Когда свои показания давала Стейси, Джексон с пристрастием допросил ее о "значении" татуировки на плече Уиллингэма - "изображения огромного черепа, обвитого какой-то змеей".
- Обычная татуировка, - пожала плечами Стейси.
- Вы хотите сказать, что его привлекают черепа и змеи? Я правильно вас понял?
- Да нет, просто у него такая татуировка.
С помощью таких-то доказательств обвинение создало образ Уиллингэма-социопата. Два медицинских эксперта призваны были подтвердить это, хотя ни один из них не встречался с Уиллингэмом лично. В качестве одного из экспертов выступал Тим Грегори - психолог, получивший диплом в области семейных и брачных консультаций. Его достижения сводились к охоте на уток в компании Джексона; никаких работ по социопатии в его научном багаже не значилось, и практиковал он как семейный психолог.
Джексон предъявил Грегори вещественное доказательство № 60 - фотографию постера "Айрон Мэйден" из дома Уиллингэмов - и попросил прокомментировать это изображение с психологической точки зрения.
- Здесь изображен череп, пробитый кулаком, - пустился описывать Грегори.
По его мнению, этот образ говорил о "насилии" и "смерти". Затем Грегори осмотрел фотографии других постеров, которые собирал и держал у себя в доме Тодд Уиллингэм.
- Череп в капюшоне с крыльями и рядом топор, - перечислял Грегори. - И все охвачено языками пламени. Как я понимаю, это что-то вроде преисподней. А вот еще одна картинка - падший ангел. Это уже "Лед Зеппелин". Постоянно возникают ассоциации с различного рода культами смерти и умирания. Достаточно часто индивидуумы, проявляющие интерес к такого рода изображениям, оказываются замешаны и в сатанинские секты.
Вторым выступал Джеймс П. Григсон, судебный психиатр. Ему столько раз приходилось выступать экспертом в уголовных процессах, заканчивавшихся смертными приговорами, что его прозвали Доктор Смерть. (Член техасского апелляционного суда как-то заметил, что стоит Григсону появиться на свидетельском месте, и подсудимому "пора составлять завещание".)
Григсон объявил Уиллингэма "опаснейшим и закоренелым социопатом", которого не вылечить "никакими таблетками". Этими же самыми словами Григсон в свое время отправил на смерть Рэндалла Дейла Адамса, который был осужден за убийство полицейского в 1977 году. Адамс, прежде не имевший задержаний и приводов, просидел в камере смертников двенадцать лет. Один раз он уже готовился к казни, которую должны были осуществить в ближайшие трое суток, но ее снова отсрочили, и тогда вдруг обнаружились новые улики. Дело пересмотрели, и Адамс был освобожден.
В 1995 году, через три года после суда над Уиллингэмом, Григсона исключили из Американской психиатрической ассоциации за нарушение профессиональной этики. Ассоциация пришла к выводу, что Григсон неоднократно "выносил психиатрический диагноз без предварительного знакомства и собеседования с индивидуумом и в суде заявлял, будто он может со стопроцентной уверенностью предсказать неисправимую склонность подсудимого к дальнейшим актам насилия".
После разговора со Стейси Элизабет Джилберт поняла, что ей следует поговорить с еще одним человеком: с тем сокамерником, которому Уиллингэм якобы признался в поджоге.
Джонни Уэбб сидел в другой техасской тюрьме - Айова-парк. Элизабет написала Уэббу, и тот согласился на встречу. И вот она снова сидит в тюремной комнате для свиданий. Перед ней человек в возрасте около тридцати лет, кожа у него бледная, голова бритая, он трясется всем телом и не может смотреть ей в глаза. Репортер, однажды встречавшийся с Уэббом, сравнил его с "кошкой на раскаленной крыше". Уэбб с девяти лет был наркоманом, успел схлопотать сроки за угон автомобиля, продажу марихуаны, подделку документов и грабеж.
Элизабет показалось, что этот человек чего-то боится, близок к паранойе. Во время суда над Уиллингэмом выяснилось, что Уэбб страдает от посттравматического синдрома после того, как в 1988 году подвергся в тюрьме сексуальному насилию. В его диагнозе также значились периодические "провалы сознания". При перекрестном допросе он заявил, что ничего не помнит об ограблении, в котором сам же сознался всего за месяц до того.
Однако свои показания Уэбб охотно подтвердил в разговоре с Элизабет: он, мол, проходил мимо камеры Уиллингэма, они начали болтать через отверстие для подачи пищи, и вдруг Уиллингэм сломался и сказал ему, что сам умышленно поджег свой дом. Джилберт этот рассказ показался не слишком правдоподобным. Во-первых, с чего бы вдруг Уиллингэм, который всегда настаивал на своей невиновности, вдруг решил исповедаться почти незнакомому сотоварищу по заключению? К тому же разговор, очевидно, происходил через переговорную систему и его мог подслушать кто-нибудь из охранников - более неудачного времени и места Уиллингэм выбрать не мог, если хотел поделиться своим секретом.
Более того, Уиллингэм якобы рассказал и о мотиве преступления: Стейси, мол, нанесла сильную травму одной из девочек, и пожар должен был скрыть следы насилия. Это противоречило данным патолого-анатомической экспертизы: на телах младенцев не обнаружилось синяков или каких-либо других повреждений.
Известно, сколь ненадежны информаторы-заключенные: большинство из них пытается в обмен на информацию получить сокращение срока заключения или какие-либо привилегии. Исследования, проведенные в 2004 году Центром по изучению судебных ошибок (юридический факультет Северо-Западного университета), показали, что ложь информаторов стала в Соединенных Штатах основной причиной ошибочных приговоров по уголовным делам. В тот момент, когда Уэбб выступил с показаниями против Уиллингэма, сам он ожидал приговора по обвинению в ограблении и подделке документов.
Во время процесса Уиллингэма другой заключенный готов был дать показания против самого Уэбба: тот, мол, похвалялся (не ему, а кому-то другому), что ему за донос "скостят срок", однако свидетельство этого человека не приняли, поскольку оно было основано на слухах.
Уэбб признал себя виновным в ограблении и подделке документов и получил пятнадцать лет. Прокурор Джексон говорил мне, что в целом Уэбб показался ему "не слишком надежным свидетелем", однако добавил: "У него не было причины делать подобное заявление, ведь за это он не получил никакого послабления".
В 1997 году, через пять лет после суда на Уиллингэмом, Джексон обратился в Техасский совет по помилованию и досрочному освобождению с ходатайством об условно-досрочном освобождении Уэбба.
- Я предложил выпустить его, - признал в разговоре со мной Джексон.
По его словам, Арийское братство угрожало Уэббу смертью, и в этом была причина просьбы о досрочном освобождении. Совет согласился, однако через несколько месяцев Уэбб попался с большой дозой кокаина и возвратился в тюрьму.
В марте 2000 года, через несколько месяцев после визита Джилберт, Уэбб вдруг надумал послать Джексону прошение об отзыве свидетельских показаний. "Мистер Уиллингэм невиновен в приписываемом ему преступлении", - писал он. Однако адвокат Уиллингэма об этом прошении извещен не был, а вскоре Уэбб, также без объяснений причин, отозвал свой отзыв.
Уэбб вышел на свободу два года тому назад; я встречался с ним и спрашивал, чем были вызваны такие различные показания, а также пытался понять, с какой стати Уиллингэм исповедовался ему, постороннему человеку. Он ответил коротко: ничего, мол, не знаю, знаю только то, "что этот тип мне сказал".
Я надавил чуть сильнее, и Уэбб запел другую песню: "Вполне может быть, что я его неправильно понял". После суда Уэббу поставили еще один диагноз, посерьезнее: биполярное расстройство.
- Посидишь взаперти в крохотной камере и вроде как умом тронешься, - вздыхал он. - Память у меня дырявая, мне то и дело давали какие-то лекарства. Всем об этом известно. - Он помолчал, а потом спросил: - Срок давности по лжесвидетельству уже истек, верно?
Итак, за исключением научной экспертизы пожара, все остальные улики против Уиллингэма не выдерживали критики. О показаниях Уэбба сам прокурор Джексон говорил: "Можете слушать его, а можете не принимать во внимание".
Тот факт, что холодильник перегораживал заднюю дверь, тоже оказался никак не связан со злым умыслом: в тесной кухоньке стояли два холодильника, поневоле один из них пришлось сдвинуть к двери. Полицейский детектив Джимми Хенсли и заместитель шефа пожарных Дуглас Фогг (оба они проводили обследование места происшествия) пришли к единодушному мнению: холодильник не был передвинут умышленно в связи с подготовкой поджога.
- Никакого отношения к пожару он не имеет, - сказал Фогг.
Через несколько месяцев расследования Джилберт почувствовала, как слабеет ее вера в справедливость приговора. В разговоре со мной она сформулировала главный вопрос так: "Что, если Тодд все же невиновен?"
Летом 1660 года англичанин по имени Уильям Гаррисон внезапно пропал во время прогулки поблизости от деревни Чаррингворт (графство Глостер). На обочине дороги обнаружили его окровавленную шляпу. Полиция допросила слугу Гаррисона, Джона Перри, и под нажимом Перри дал признательные показания: мол, его мать и брат сговорились убить Гаррисона за деньги. Перри был повешен вместе с матерью и братом.
А два года спустя Гаррисон, откуда ни возьмись, появился живой и невредимый. Он рассказывал какие-то сказки - мол, его похитили и продали в рабство. Но что бы там ни случилось на самом деле, одно было ясно: Перри его не убивали.
Всех участников судопроизводства - судей, юристов, присяжных - угнетает страх, что из-за их ошибки может быть казнен невиновный человек. В колониальный период в Америке смертная казнь предусматривалась за десятки преступлений, в том числе за конокрадство, богохульство, похищение людей и грабеж. После провозглашения независимости число преступлений, подлежащих смертной казни, постепенно снижалось, однако все равно оставались сомнения: достаточно ли юридические процедуры надежны, чтобы предотвратить казнь невиновного?
В 1868 году Джон Стюарт Милль выступил с красноречивейшей апологией смертной казни: мол, казня убийцу, мы не проявляем неуважения к человеческой жизни, а, напротив, утверждаем ее ценность. "Мы безусловно выражаем свое уважение к жизни, принимая закон, согласно которому тот, кто посягает на чужое право на жизнь, тем самым как бы отказывается от собственного права на существование", - заявил он. Единственный аргумент против смертной казни, который Милль готов был принять, - это невозможность исправить судебную ошибку в случае, если будет приговорен и казнен невиновный.
Современное законодательство с его затяжными апелляционными процессами и советами по помилованию, как предполагается, как раз и должно гарантировать от такого рода "судебной ошибки", которой опасался Милль.
В 2000 году, занимая должность губернатора Техаса, Джордж Буш-младший говорил: "Я знаю, что в стране есть люди, которым смертная казнь не по душе, однако… мы научились точно отделять виновных от невиновных". Консультант губернатора по вопросам отправления правосудия подчеркнул, что "делается все необходимое и многое сверх того, чтобы гарантировать: невиновный не будет осужден и казнен по ошибке".