Эней на ту ночь оставался в моей хижине. Для человека, едва спасшегося от гибели, он выглядел на удивление бодрым. К вечеру он был уже в состоянии ходить, опираясь на палку, которую я вырезал из ивы. С наступлением сумерек он сопроводил меня к тому месту, где оставил свою лошадь, а когда пришла ночь, развел костер, и мы с ним выпили бутылку вина, что была в его седельном мешке. Еще он дал мне паломническое зеркало - посеребренный кусок стекла, вставленный в литую металлическую раму.
- Оно из Ахена, - сказал он. - Оно впитало священное сияние святынь, что хранятся там в соборе. Возьми его. Может быть, придет час и оно выручит тебя - ведь ты спас меня.
Эней любил поговорить и радовался компании. Слова лились из него, как вода из источника, энергия в нем кипела. Он очень заинтересовался мной, хотя я и избегал его вопросов. Когда он спросил, откуда я родом, я просто показал на реку; когда он попытался узнать, почему я стал добывать свои жалкие средства к существованию из рейнского ила, я бросил еще одно полено в костер и ничего не ответил. Много чего произошло за последние десять лет, но только в том смысле, в каком происходит с человеком, который падает в колодец и многократно ударяется о стены. И хотя каждый из этих ударов мучителен, впоследствии бедняга помнит лишь падение на дно.
А вот Эней рассказал мне о себе. Он был на пять лет моложе меня, хотя кто-нибудь, посмотрев на мое лицо, сказал бы, что эта разница составляет лет двадцать. Он родился в Италии, в деревне неподалеку от Сиены. Его отец был крестьянином с небольшим достатком, и Эней отказался от труда на земле в пользу университетского образования.
Он подался вперед, лицо его светилось в отблесках пламени.
- Ты никогда не думал, что Господь создал тебя с какой-то целью? А я вот думал. Я знал, что предназначен для чего-то более возвышенного, чем пастбища моего отца. Я изучал все, что мог. Когда чума выгнала из Сиены ученых, они не смогли унести с собой все книги. Я купил их за гроши и научился всему, чему эти книги могли научить, а потом, когда чума ушла, продал, выручив в пять раз больше, чем заплатил. Воистину, нет ничего прибыльнее, чем знание. - Он усмехнулся собственной шутке. Потом задумался на секунду. - Или, может быть, "ничто не дает такой прибыли, как ученость"? Как лучше?
Я пожал плечами. Я мог только лишь поморщиться, сравнивая нас: наследник патриция копается в реке, как свинья, и крестьянский сын, который сумел выбиться в люди. Но он не дошел до этой части истории.
- Поначалу я хотел стать доктором. Или, может быть, юристом. Я всегда умел неплохо излагать свои мысли. - Он был начисто лишен скромности, но при этом говорил с такой откровенностью, что его речи не казались хвастовством. - Я много чего пробовал, но ничто меня не устраивало. И вот год назад через нашу деревню проходил один человек. Кардинал на пути в Базель.
Он прищурился, глядя на меня и явно ожидая какой-то реакции, узнавания.
- Тебе известно, что сейчас в Базеле проходит большой собор, на котором обсуждаются неправедные деяния церкви?
Если я даже и знал об этом, то начисто забыл.
- Я поступил на службу к кардиналу и поехал с ним.
- Но ты не священник? - спросил я.
Он не был похож на священника. Найдя своего коня, он первым делом залез в седельный мешок и надел чистую рубаху и штаны. Даже чуть не утонув в реке, он сумел каким-то образом сохранить свои мягкие кожаные сапоги, верхушка которых была на модный манер загнута, что позволяло видеть не только зеленую шелковую подкладку, но и его икры.
Он рассмеялся.
- Для каких бы дел ни предназначал меня Господь, я не думаю, что это священничество. Я слишком люблю мирское. Нет… я отвлекся. Я поступил на службу к кардиналу в качестве секретаря, и он привез меня в Базель. Скоро я узнал, что его богатство хранится на небесах, - денег, чтобы заплатить мне, у него не было. Я ушел от него, но нашел другого. - Он подмигнул мне. - Это оказалось нетрудно. Во время собора дел невпроворот, и любой, умеющий написать свое имя, мог наверняка найти там работу.
Он подпер подбородок рукой и уставился в огонь - карикатура на размышление.
- Тебе нужно ехать со мной.
Я, конечно, отказался. Но Эней был прав - он умел находить убедительные слова. Он проспорил со мной всю ночь, пока костер не догорел и не начали петь птицы. Отказать ему было невозможно.
На следующее утро я оставил мою хижину и направился в Базель.
XV
Нью-Йорк
Колючий ветер ударил в лицо Нику, когда он вышел из лифта на балкон. Воспоминания вчерашнего вечера нахлынули на него: бак с водой, искусственная трава и ужас перед неминуемой смертью. Здесь все было иначе: белая плитка на полу и стеклянный бокс кафе, сейчас закрытого на зиму; огромный паук из крученого металла, размером больше Ника. За перилами виднелись безжизненные деревья Центрального парка - настоящий мертвый лес. За ветвями просматривался пруд. Это напомнило ему стихотворение из школьной программы.
Поник тростник, не слышно птиц,
И поздний лист поблек.
Эмили Сазерленд ждала его, сидя на металлической скамье. Было что-то старомодное в этой его новой знакомой. Нет, она не походила на специализирующихся в медиевистике студенток, которых он знал в годы учебы в колледже, с их прерафаэлитскими кудряшками и платьями в цветочек, но при этом поражала истинным изяществом, свойственным женщинам середины двадцатого века. На ней была облегающая черная юбка чуть выше колена и красная куртка с высоким воротником. Ее блестящие черные волосы были связаны на затылке красной ленточкой, а руки целомудренно лежали на коленях. Она казалась потерянной.
Он сел рядом с ней. Почувствовал под собой холод стальной скамейки.
- Извините, опоздал.
- Я не была уверена, придете ли вы.
"А я почти и не пришел". После того как Ройс отпустил его, он почти два часа бесцельно бродил по городу. Одна только мысль о необходимости говорить с кем-то вызывала у него тошноту. Что можно сказать, если твой мир развалился на части? Люди, мимо которых он проходил на улице (продавцы хотдогов, регулировщики движения, туристы, вываливавшиеся из универмага "Мейси"), не имели к нему никакого отношения. Он среди них был призраком. Но в конечном счете потрясение и жалость к самому себе понемногу прошли. Если он замкнется в своей раковине, то сойдет с ума: нужно что-то делать, действовать. И поэтому он пошел на встречу с Эмили.
- Значит, вы нашли что-то?
Эмили вытащила из сумочки книгу и раскрыла ее у себя на коленях. Внутри была сложенная распечатка, которую дал ей Ник. Книга вроде бы была на немецком.
- "Старейшие сохранившиеся немецкие игральные карты", - прочел Ник заглавие наверху страницы.
Эмили удивленно посмотрела на него.
- Вы знаете немецкий?
- Я два года проработал в Берлине.
- Тогда вам стоит посмотреть эту книгу. В ней перечислены все сохранившиеся работы, приписываемые Мастеру игральных карт.
- И?
- Вашей карты в ней нет.
Она заложила пальцем открытую страницу и перелистнула книгу назад. Перед ним появился целый зверинец изящно вырисованных львов и медведей - две карты, одна подле другой. Животные были изображены в разных позах.
- Это две сохранившиеся копии из восьми животных. Одна из Дрездена, другая - в парижской Национальной библиотеке. Вы замечаете что-нибудь?
Ник несколько секунд разглядывал их.
- Они разные.
Он показал на верхние правые уголки. На дрезденской карте был изображен стоящий лев, в угрожающем рыке закинувший назад голову. Парижский лев сидел на задних лапах, величественно глядя в сторону со страницы.
Он протянул руку и взял свою распечатку. Расположение было таким же - четыре медведя и четыре льва в три ряда, - но в правом верхнем углу там был чешущийся медведь.
- Вы сказали, что карты были напечатаны. Если с одной гравировальной доски, то разве они не должны быть одинаковыми?
- В какой-то момент их истории первоначальные доски были разрезаны. Иногда это можно заметить на картах. - Она провела ногтем по одному из львов на парижской карте.
Ник присмотрелся и увидел едва заметные, неправильной формы очертания вокруг животного, словно его вырезали из журнала ножницами и наклеили на страницу.
- И зачем это кому-то понадобилось?
- Вот вам наиболее логичное объяснение: первоначальные карты пользовались необычайным успехом и он надумал сделать еще. Медные доски изнашиваются довольно быстро, если делать с них слишком много отпечатков. Может быть, гравер вырезал хорошо сохранившиеся части, чтобы соединить их с другими и использовать для изготовления новой колоды. - Она положила ладонь на страницу, закрыв двух львов в центре. - Уберите их - и у вас вместо восьмерки получится шестерка. Прибавьте одного - и получится девятка, что мы, кстати, и имеем.
Она перешла к следующей гравюре в книге, девятке этой же масти. Здесь животные были размещены в три ряда по три - добавился еще один медведь.
- В некотором роде это послужило прообразом печатного текста, набранного шрифтом из подвижных литер, - добавила Эмили. - Разбор страницы до более мелких элементов, что дает вам большую гибкость.
Ник присмотрелся еще внимательнее.
- На этой карте нет очертаний вырезки, как на предыдущей.
- Нет, - согласилась Эмили. - Хотя тут перед нами распечатка цифрового изображения… кто это знает. Слабые линии вполне могут потеряться. Где, вы говорите, нашли это?
Ник оглядел балкон. Небо снова затянулось тучами, большинство других посетителей вошли в помещение. Двое студентов разглядывали скульптуру и пытались обсуждать ее достоинства с видом знатоков, а ортодоксальный еврей в черном костюме и фетровой шляпе решал кроссворд у перил. Привратник смел несколько опавших листьев с плиток. Больше наверху никого не было.
И птицы смолкли.
Он вдруг увидел, с каким ожиданием смотрит на него Эмили. Ее бледные щеки порозовели на холодном воздухе. Что он может сказать ей такого, чтобы она не сочла его сумасшедшим?
- Джиллиан Локхарт… моя… гм… подружка, прислала мне этот файл два дня назад.
- Вы можете у нее спросить, где она его взяла?
Ник проигнорировал этот вопрос.
- Вы думаете, она обнаружила одну из оригинальных карт? О которой никто не знал?
- Может быть. А может, это была подделка. Либо физическая подделка, которую она нашла, либо цифровая, которую она создала ради шутки. - И, словно читая выражение на его лице, Эмили добавила: - Вы сказали, что вас интересует Джиллиан Локхарт, и я поспрашивала про нее в музее. Судя по всему, у нее была репутация человека непредсказуемого.
Порыв ветра унес ее слова. Ник чувствовал, как холод пробирает его до костей. Шутка? Когда он получил эту карту по Интернету, ему тоже показалось, что это шутка. Какая-то его часть продолжала так думать. Но он видел смерть Брета, прятался на крыше от киллера с пистолетом, сидел в полицейском участке, где его допрашивали, - все это вовсе не было похоже на шутку. И начались эти ужасы с той самой карты.
- Если эта карта настоящая, то сколько она может стоить?
Эмили нахмурилась.
- Не знаю. Я не работаю в закупочном отделе. Думаю, собственники карт на протяжении многих десятилетий не менялись, так что даже и сравнивать не с чем.
- Ну хотя бы приблизительно. О чем идет речь - о миллионах долларов? - Он видел, что этот вопрос пришелся Эмили не по душе, и смутился, словно предлагал ей переспать с ним за деньги.
- Я видела гравюры Дюрера - их частным образом предлагали менее чем за десять тысяч долларов. Он жил позднее, но он гораздо известнее. Что же касается Мастера игральных карт… - Она задумалась на несколько секунд. - Ну, может, не больше сотни тысяч.
- Из-за этого станут убивать?
- Что-что?
Ник глубоко вздохнул. Ему отчаянно хотелось сказать ей все, озвучить мучившее его. С каждой секундой умолчания он все больше чувствовал себя мошенником. Он приходил в ужас при мысли о том, что она сочтет его сумасшедшим.
- Когда Джиллиан отправляла файл с картой, мне показалось, что она попала в какую-то переделку. После этого она пропала. А вчера убили моего приятеля - мы с ним на пару снимали квартиру.
Эмили охнула.
- Господи, какой ужас. Примите мои соболезнования. - Она, плотно прижимая руки к бокам, уставилась в книгу, лежащую у нее на коленях.
- Я думаю, им… тем, кто сделал это… на самом деле был нужен я.
Присваивать себе трагедию, случившуюся с Бретом, было глупо… и самонадеянно. Он скосил глаза на Эмили. Она не смотрела на него.
- А в полиции вы были?
- Конечно. Они считают это выдумкой. И вообще думают, что это сделал я.
- Это не выдумка. - Она произнесла эти слова тихо, но отчетливо. - Не знаю, что случилось с Джиллиан Локхарт, но… Это становится ясно, стоит произнести ее имя в музее. Люди реагируют так, будто вы открыли им дверь в комнату, куда нельзя входить. Они не очень распространяются на ее счет, но…
Стая птиц сорвалась с деревьев у пруда. Они принялись кружить у башен на дальней стороне парка. Эмили подняла повыше ворот своей куртки.
- И потом, эти карты… они такие необычные. У всех животных несчастный вид. Что же касается людей…
Она открыла страницу с еще одной гравюрой. На странице танцевали или важно расхаживали крохотные человечки, хотя чем внимательнее присматривался к ним Ник, тем меньше они вроде бы походили на людей. Некоторые были волосатыми, как животные, у других кожа, казалось, висела лохмотьями. Они дули в рога, целились из лука, размахивали дубинками. Один бренчал на лютне - дурачок, не замечающий суматохи вокруг него.
- Это пятая масть, дикари. Глядя на них, испытываешь какое-то беспокойство. - Она грустно рассмеялась. - Ну вот, теперь вы будете думать, что я сумасшедшая.
- Нет-нет. - Ник прикоснулся к ее локтю успокаивающим жестом и тут же пожалел о своем порыве.
Она отпрянула, как испуганная птица, обхватила себя руками.
- Извините. - И этого говорить тоже не следовало. Он словно чувствовал себя в чем-то виноватым.
Она поднялась на ноги, расправила юбку сзади. Ее лица почти не было видно за высоким воротником.
- Мне пора.
Ник встал, держась от нее на почтительном расстоянии.
- Будьте осторожны. Я вам очень признателен за консультацию, но я, видимо, сейчас такой человек, которому не следует помогать.
XVI
Базель, 1432–1433 гг.
Мой отец как-то сказал, что нет таких перемен, к которым человек не смог бы приспособиться за полмесяца. Может быть, не в душе, но в своих поступках и ежедневном поведении, выборах и ожиданиях. В первую ночь моего путешествия с Энеем я спал на полу в гостинице и ел только хлеб. В середине второй ночи я забрался на общую кровать и завернулся в одеяло, устроившись в уголке. Третьим вечером я ел и пил столько же, сколько и остальные в таверне, и не возражал против того, чтобы спать на соломе, а не на земле. Эней заплатил цирюльнику, который постриг и побрил меня, благодаря чему я помолодел лет на десять. Целый час я отскребал с себя грязь в бане, после чего помолодел еще лет на пять.
- Но тебе все же непременно нужно посетить священные бани в Базеле. Там ничуть не возражают, если мужчины моются вместе с женщинами и занимаются непристойностями. Можно такое увидеть…
Он сделал неприличный жест рукой; я постарался показать ему, будто меня это не волнует. Чтобы излечиться от некоторых воспоминаний, нужно куда как больше, чем полмесяца.
Когда мы добрались до Базеля, я был уже другим человеком. У меня была новая пара сапог, новая шапка и сюртук - все это Эней купил мне за три пенни у французского купца. И все равно, несмотря на мое хорошее настроение, вид города привел меня в ужас. Он напомнил мне Майнц - богатый город на берегу Рейна, высокие дома, еще более высокие башни, флюгеры и кресты на которых посверкивали, как роса на утреннем солнце. Все это было окружено кольцом мощных стен, за ними во всех направлениях тянулись прилегающие деревни.
Город по самые крыши был набит людьми, приехавшими на собор, но красноречивый Эней вскоре нашел мне место в монастыре. Он отвел меня туда, потом извинился - он отсутствовал два месяца, и теперь ему многое нужно было узнать и о многом рассказать своим нанимателям. Я, дрожа, улегся на тюфяк, чувствуя себя брошенным в незнакомом городе. Мне хотелось убежать к реке и забраться на первую барку, которая увезет меня назад к моей хижине. Но потом страх прошел, я заснул, а на следующее утро заявился Эней; он весь светился от возбуждения.
- Великолепная возможность, - восторженно проговорил он. - Твой земляк, весьма заметная персона. Его секретарь недавно сбежал с девицей из бани. - Он подмигнул мне. - Я ведь говорил, что они занимаются непристойностями. Но он плодовитый мыслитель: если он в скором времени не найдет человека, который записывал бы за ним слова, то эти слова переполнят его мозг до такой степени, что он взорвется. Я видел его сегодня утром и лишь назвал твое имя, как он тут же потребовал, чтобы я привел тебя к нему.
Одной из самых привлекательных черт Энея было полное пренебрежение всякими запретами. При всей его дипломатичности он мог хвалить других с легкомысленной щедростью. Наверняка в его рассказе я стал лучшим из писцов со времен святого Павла. Я только опасался, вдруг не смогу удовлетворить моего потенциального нанимателя, если он поверил хотя бы половине того, что ему наговорил Эней.
Человек, о котором шла речь, обитал в небольшой комнатке в верхнем этаже беленого дворика в доме монахов-августинцев. Эней вошел внутрь, не дожидаясь, когда ответят на его стук. Я же последовал за ним довольно неуверенно.
В комнате не было почти ничего, кроме кровати и стола размерами больше кровати. Два канделябра придавали ему сходство со священным алтарем. Вся его поверхность была покрыта пачками бумаг, придавленных всем, что подвернулось под руку, - перочинным ножом, огарком свечи, Библией, даже побуревшим огрызком яблока. Тут стояли три чернильницы - с красными, черными и синими чернилами, набор тростниковых и гусиных перьев, увеличительное стекло и полупустой кубок с вином, в котором плавала дохлая муха. Стол словно крепостной стеной окружали стопки книг - я такого количества книг в одной комнате никогда не видел. А за столом восседал властелин этого бумажного царства, человек, к которому я пришел.
Он, казалось, и не заметил нас, уставившись на икону с изображением Христа, которая висела на вбитом в стену гвозде. Глаза у него были светло-голубые и прозрачные, как вода. Определить его возраст было невозможно, хотя, работая на него, я узнал, что он на несколько месяцев моложе меня. Голова у него была гладко выбрита, и кости черепа, казалось, вот-вот прорвутся сквозь кожу. Я вспомнил шутку Энея про мозг, разрывающийся от переполнивших его слов, и подумал, что в этой шутке есть доля правды. Белые рукава его сутаны были покрыты чернильными пятнами, хотя руки оставались на удивление чистыми.