36
Занятия с Хомутовым Сулеми записывал на видеопленку, чтобы иметь возможность наглядно продемонстрировать ошибки своего подопечного. В первой половине дня они отрабатывали походку, жесты, мимику, манеры президента, а после обеда усаживались перед монитором и прокручивали кассету.
Хомутов нравился себе, временами он начинал хохотать, наблюдая за своими похождениями, но Сулеми его восторгов не разделял. Указывая пальцами на экран, он наставительно говорил:
– Здесь, Павел, ошибка. Президент здоровается обычно коротко, рукопожатие четкое, энергичное.
– А у меня разве не так?
– Нет, нет, – Сулеми морщился.
Они повторяли одно и то же десятки, сотни раз, движения Хомутова стали почти автоматическими, но все равно это было не то, что требовалось. С Сулеми соглашался и Гареев. Во дворце он появлялся не часто, и для него успехи Хомутова были более явственны, но стоило присмотреться, и липа становилась очевидной.
И Гареева, и Сулеми это раздражало, поскольку близился тот день, когда с Хомутовым намеревался встретиться президент Фархад. Он уже не раз выражал свое нетерпение и готовность проэкзаменовать своего двойника, но Сулеми пока удавалось ограничиться демонстрацией видеозаписей, при этом он выбирал наиболее выигрышные фрагменты. Даже в этих тщательно отобранных эпизодах Хомутов отнюдь не выглядел президентом на все сто, и Фархад заметил это и не преминул указать Сулеми.
– Обучение еще не закончено, товарищ президент, – коротко отвечал на это начальник охраны. – Недостатки мы видим и стремимся устранить их.
Тем не менее он знал, что сделать это вряд ли удастся.
В один из дней полковник не выдержал во время очередного просмотра и вспылил. Хомутов побагровел, слушая его брань, но смолчал. Сулеми прикрыл веки, давая утомленным глазам отдых.
– Согласен, – сказал он, помолчав минуту. – Но ничего не могу поделать. Все средства исчерпаны. Павел даже в мелочах все делает точно, но ощущения подлинности не было и нет.
Гареев посмотрел на Хомутова с прищуром и спросил:
– Ты, может быть, ваньку валяешь? А? Домой захотелось, притомился?
Хомутов дернул плечом. Сейчас он готов был взорваться.
– Хотел бы я иметь право объяснить тебе, сколько и каких голов полетит, если операция сорвется, – продолжал Гареев. – Но речь даже не об этом. Тебя должна волновать судьба только одного человека – Павла Хомутова. А будущее его, в случае неудачи представляется мне весьма смутно. Думай, Хомутов, думай.
Голос у него стал грудным, полковник словно ворковал, но от этого воркования у Хомутова сжалось сердце.
– Как знаете, – пробормотал он. – Я делаю все, что в моих силах.
– Значит, не все, Хомутов.
– Все! Все! – повторил тот упрямо.
Гареев отвернулся.
– Мое мнение, товарищ Сулеми, таково, – сказал он. – Вы можете продолжать работу хоть двадцать четыре часа в сутки, но это уже не принесет результата.
Сулеми меланхолично кивнул. Он уже прикидывал, что скажет президенту. Картина вырисовывалась безотрадная.
– А если попытаться попробовать кого-нибудь другого? – предложил он.
– Кого? – пожал плечами Гареев.
– Может быть, в Москве…
Гареев безнадежно махнул.
– Время. Не забывайте о времени. К тому же кандидатура Хомутова предложена председателем Комитета.
– Но если он никуда не годится! – обычно невозмутимый Сулеми почти кричал.
– Стоп, стоп, – Гареев поморщился. – Так не пойдет. Надо думать, как выйти из этого положения.
Они говорили так, будто Хомутова здесь уже не было. Попробовали, не вышло – и его отшвырнули, как бесполезную вещь.
– Вы сами виноваты, что ни черта не выходит, – неожиданно сказал Хомутов. – Вы, профессионалы, решили, что достаточно скопировать лишь внешние признаки. Чистый бред. Я могу тысячу раз повторить приветственный жест президента – но что он думает в этот момент? Этого я не знаю. Я пожимаю руку Сулеми, и Сулеми говорит, что Фархад это делает иначе. Ясное дело – иначе. У него к Сулеми особое отношение. Вы добиваетесь того, чтобы я встречался с людьми, которые постоянно видят президента, и при этом хотите, чтобы они меня принимали за Фархада. Но в таком случае я должен думать, как Фархад, и чувствовать, как Фархад. Я должен знать о нем гораздо больше, чем знаю сейчас.
Сулеми и полковник обменялись взглядами.
– Он прав, – Гареев хмыкнул. – Нужен качественно иной подход.
– Я вам его и предлагаю.
Сулеми смотрел на собеседника в задумчивости. Мысль ему нравилась, но он вдруг отчетливо увидел, насколько сложно будет довести эту работу до конца.
– Что нам потребуется? – спросил он.
Гареев взглянул на Хомутова.
– Стереотипы поведения президента. В каждой новой ситуации Фархад ведет себя по-иному. Я должен знать специфику его реакций. Это прежде всего.
Он загнул палец.
– Характеристики людей из ближайшего окружения президента, его отношение к каждому из них, симпатии и антипатии. Это два. Подробнейший психологический портрет президента. Его мнения по самым различным вопросам. Три.
Он замолчал, выжидательно глядя на Сулеми. Тот, поколебавшись, сказал:
– По первому и второму вопросу будем работать. Третий придется опустить. Эта тема закрыта.
Хомутов иронически улыбнулся.
– Вы не совсем поняли меня. Третий вопрос важнее прочих. Без него нет никакой надежды на успех.
– Он прав, – вступил Гареев. – Как он сможет поступать, как президент, если ничего не знает о его личности?
Казалось, полковник говорит небрежно, но это впечатление было обманчивым. Сейчас он пребывал в крайнем напряжении: разговор неожиданно коснулся темы, чрезвычайно занимавшей Гареева. Президент для советской спецслужбы все еще оставался загадкой, словно неизведанная земля, полная тайн и сюрпризов. Шеф во время визита высказал Гарееву неудовольствие по поводу того, что московские аналитики не в состоянии эффективно работать с материалами по Джебраю – слишком мало информации о персоне Фархада. И если удастся получить сведения о нем из рук самого Сулеми – им цены не будет…
– Он прав, – повторил Гареев. – Либо мы снабжаем его полной информацией, либо расписываемся в собственном бессилии и закрываем вопрос.
Он особенно подчеркнул это "мы", чтобы продемонстрировать Сулеми, что действует с ним заодно. Тот проглотил наживку, и спустя несколько минут проговорил:
– Что ж, если иначе нельзя… Павел получит необходимое.
Гареев опустил голову, чтобы взгляд не выдал его.
37
Коменданта посольского городка Людмила подкараулила на улице.
– Я хотела с вами поговорить. Не возражаете?
– О чем речь? – комендант улыбнулся, но в глазах улыбки не было.
– Я по поводу вещей.
– Каких вещей?
Она запнулась на мгновение.
– Некоторые вещи, принадлежащие мне, оставались в квартире Хомутова. Помните такого?
– Как же, – комендант отчего-то насторожился. – Помню. И чего вы хотите?
– Одним словом, вещи остались там, – терпеливо продолжала Людмила, – а сам он уехал…
– А как они у него оказались? – подозрительно осведомился комендант.
– Да я немного занималась ремонтом у себя, развела грязь – просто беда. Вот и договорилась с Хомутовым…
– Понял, – кивнул комендант. – Что от меня требуется?
– У вас хранятся ключи от всех незанятых квартир. Я подумала, что следует обратиться именно к вам.
– Нет, не ко мне.
– Не к вам? – удивилась Людмила.
– Так точно, – комендант энергично кивнул. – Мне Хомутов ключей не сдавал.
– Но он же не мог выбыть, не рассчитавшись с хозчастью?
– Не мог, если бы убывал, как все.
Комендант взглянул на свою собеседницу с особым выражением – мол, сама знаешь, что этот парень вылетел отсюда в два счета, и даже, как поговаривают, в наручниках.
– И что же мне теперь делать?
Комендант равнодушно пожал плечами.
– Обратитесь к товарищу Гарееву. Возможно, ему что-нибудь известно.
Гареев первым делом спросил у нее:
– А что за вещи в хомутовской квартире вы забыли? Если не секрет?
Вид у него при этом был довольно игривый.
– Из покупок кое-что, – Людмила смутилась. – У меня, видите ли, ремонт был…
Гареев смотрел на нее насмешливо.
– Ладно, – сказал он. – Сходим в гости к Хомутову.
Ключи оказались у него, и на следующий день вместе с Гареевым Людмила переступила порог холостяцкой квартиры Павла. Войдя в комнату, она остановилась в удивлении. Все здесь оставалось, как при Хомутове, вот разве что на мебели лежал нетронутый слой пыли.
– Он разве не забрал свои вещи?
Гареев молча пожал плечами.
Людмила прошлась по комнате, осматриваясь. Письмо, о котором ей говорил Уланов, должно быть на виду – если оно существует, конечно.
– Здесь есть что-либо ваше?
– Что? – переспросила Людмила. – Нет, не видно. Может быть, на кухне? Но вы не ответили на мой вопрос.
– Какой вопрос?
– Разве Хомутов уехал, оставив здесь все имущество?
– Ну, почему же, – протянул Гареев. – Кое-что взял. Кажется, два чемодана. Я видел их в самолете.
И на кухне лежала пыль. Письма не было. На столе стоял медный котелок причудливой формы – Людмила узнала его. В этом котелке Хомутов готовил джаргу, эту пахучую травку с неистребимым запахом, потому что только в нем все получалось так, как полагается. Он любил повторять, что котелок этот непременно возьмет с собой в Союз, когда будет возвращаться.
Она была растеряна, мысли прыгали.
– Нашли?
– Нет пока.
– А были они здесь?
– Естественно.
Она вдруг поняла, отчего эта растерянность. Котелок все объяснял. Хомутов вовсе не уехал. Это открытие было настолько неожиданным, что ей пришлось прикусить губу, чтобы не охнуть.
Людмила снова прошлась по комнате, но теперь уже замечая все новые и новые мелочи, которые подтверждали – Павел остался здесь, в Джебрае. Но зачем им объявили, что он отправлен домой?
Скрипнула дверь, и появился Уланов. Заметив Гареева, он на мгновение заколебался. Поздоровался и проговорил, словно оправдываясь:
– Шел мимо, а тут дверь открыта. Что такое, думаю, уж не Паша ли вернулся…
Он прислонился к косяку, и Людмила взглядом наткнулась на метки – те самые, которые поднимались снизу вверх, этаким салютом хомутовским любовным победам. Уланов перехватил ее взгляд, улыбнулся.
– Хоть отрывай, да к себе переноси эту деревяшку, честное слово.
Людмила почувствовала, как плеснулось в ней раздражение.
– Ну да, список ведь еще не завершен, – бросила она со злостью.
Было что-то в ее голосе, что заставило Уланова нахмуриться.
– О чем это вы? – спросил он.
– О метках. Вы ведь наверняка тоже имеете к ним отношение?
Уланов снова улыбнулся.
– Без сомнений. Даже больше, чем Пашка.
Людмила вскинула брови.
– Сын растет! Жена пишет раз в месяц, сколько прибавил, я прихожу к Хомутову, и мы с ним по линейке отмеряем… Сидим с ним, выпиваем, и так, бывает, сердце защемит…
Людмила все еще не могла поверить.
– Так вы нашли наконец свои вещи? – вмешался Гареев.
– Нет, не нашла.
Она поймала свое отражение в зеркале. Лицо было залито меловой бледностью.
– Спасибо, я не хочу больше ничего искать, – проговорила она и вышла.
Уланов нагнал ее на улице, попытался спросить о чем-то, но она опередила его.
– Он здесь!
– Что такое? – не понял Уланов.
– Павел здесь. Только вы не говорите никому, что я это сказала. Хорошо?
38
– Начнем с самого начала, – предложил Сулеми. – Первый день – вы помните? Президент приветствует народ с трибуны.
Хомутов кивнул.
– Этот жест у меня получается даже лучше, чем у товарища Фархада, – усмехнулся он.
– Лучше не требуется, – парировал Сулеми. – Вы хотели знать, что президент при этом чувствует. Очевидно, что он – отец нации, лидер прогрессивного движения. На нем лежит высочайшая ответственность…
– Прямо как из передовицы, честное слово, – заметил в сердцах Хомутов.
– Что вы имеете в виду?
– Ничего, – буркнул Хомутов. – Мне всегда казалось, что чувства президента должны быть несколько иными.
– Какими же?
– У нас это называют чувством глубокого удовлетворения.
– Не совсем понимаю, – признался Сулеми.
– Это когда все по фигу, на все наплевать, но вслух об этом говорить не принято, да и незачем. Кто там толпится перед трибуной? Людишки, мелкая сволочь, их там тьма-тьмущая. Что ж, сделаем им ручкой, вот так, чтобы они думали, что вождь рад каждому из них, любит и ценит только его.
Сулеми, слушая собеседника, вспомнил, как однажды ехал вместе с Фархадом по хедарским улицам, и президент, задумчиво глядя в окно, неожиданно сказал:
– Ты никогда не задумывался о природе людей, Сулеми? Они словно стадо овец, беспомощное без своего пастуха. Они в нем нуждаются, понимаешь? Им без него не выжить.
Стряхнув воспоминание, Сулеми сказал Хомутову.
– Вряд ли разумно относиться к людям столь высокомерно.
– Это почему же?
– Из людей состоит народ, а народ не может быть унижен.
Хомутов неожиданно рассмеялся. Сулеми вопросительно взглянул на него.
– Вы сейчас со мной полемизируете? – поинтересовался Хомутов. – Или с президентом Фархадом?
– С вами. – Сулеми казался озадаченным.
– Так будьте откровеннее, черт возьми! Я должен знать истинного Фархада, а не того, который прячется под парадным лаком. О народе – ведь верно?
– Иногда у президента случаются подобные высказывания, – с усилием отвечал Сулеми. – Но его можно понять. Он человек исключительных дарований, каких немного на этой земле…
Хомутов поморщился.
– Я хочу сказать, что меня не надо агитировать. Не стоит тратить на это время.
Кто-кто, а Сулеми помнил, что совсем скоро Фархад захочет встретиться со своим вторым "я".
– Хорошо, – отвечал он. – Я согласен с вами.
– Фархад боится людей? – быстро спросил Хомутов.
Сулеми изумленно уставился на него.
– Боится? – повторил вопрос Хомутов.
– У президента есть враги. Но это не его личные враги, а враги революции.
Хомутов кивнул. За то время, что он прожил в Джебрае, он уже привык к тому, что ни один джебраец не скажет неприятную вещь прямо – слова сплетаются в вязь, в которой каждый может увидеть то, что хочет.
– А есть ли в Джебрае некто, кто хоть в незначительной степени мог бы сравниться с президентом?
Сулеми задохнулся праведным гневом.
– Стоп, понял, – поднял руки Хомутов. – Вопрос снимается. Следующий момент. Любит ли президент вспоминать свою офицерскую молодость?
– Нечасто. Но мне кажется, что воспоминания о той поре ему приятны.
– А чему он отдает предпочтение: военным парадам или мирным шествиям?
– Парадам, конечно.
– Почему?
– Не могу сказать.
– А если вдуматься?
– Мне кажется, – проговорил Сулеми после долгой паузы, – президент любит то, что воплощает собой порядок. Геометрически четкие линии, ритм… Однажды он сказал, что демонстрации – это полный хаос, который с трудом поддается упорядочению.
– Действительно, ими не просто управлять.
– Да, вы правы. В марширующих батальонах чувствуется мощь. Это не аморфная толпа.
– И эта мощь повинуется президенту. Что всегда приятно сознавать.
– Да, пожалуй. У президента в минуты, когда перед ним проходят войска, особый взгляд…
– Какой?
Сулеми замялся.
– Какой у него взгляд? – повторил вопрос Хомутов. – Это важно.
– Ну, представьте, что вы приобрели дом. Это ваша давняя мечта, и вот теперь он ваш. Вы приближаетесь к нему впервые с тех пор, как стали его хозяином, останавливаетесь и окидываете одним взглядом…
Сулеми щелкнул пальцами, подыскивая слово, но оно не шло на ум, он повернулся к Хомутову, чтобы тот помог, и натолкнулся на его взгляд – в нем были спокойная гордость и восторг одновременно, это был взгляд полновластного хозяина.
– Это! – пробормотал Сулеми. – Именно это!
Хомутов рассмеялся, сбрасывая маску.
– А к демонстрациям, значит, он относится иначе.
– Очевидно.
– А как именно?
– Трудно сразу сказать. Спокойнее.
– Это как же?
– Не могу дать определения.
– Меньше восторга?
– Пожалуй.
– И гордости, – подсказал Хомутов.
Сулеми мялся.
– Итак, ни восторга, ни гордости, – подытожил Хомутов. – Что остается?
Сулеми вдруг вспомнил, сказал с едва скрываемой усмешкой:
– Остается чувство глубокого удовлетворения.
– Ага! – ухватил суть Хомутов. – Я же говорил, что ему наплевать на толпу!
Сулеми досадливо замахал руками.
– Уважаю ваши чувства! – поспешно произнес Хомутов. – Назовем это безразличием – уж это-то слово у вас протеста не вызывает?
– Вы как-то чересчур ироничны.
– Вот как? Вам наверняка показалось.
– Кстати, вы обещали показать мне президента, приветствующего участников массовой манифестации.
Хомутов стер с лица улыбку и взглянул на Сулеми отрешенно, пожалуй даже безразлично. Сейчас он, казалось, думает о чем-то своем. И вдруг вскинул руку и слегка покачал ею, приветствуя манифестантов.
– Гораздо лучше, – кивнул Сулеми. – Но придется еще поработать.
– Что – непохоже?
– В чем-то – да.
– Но не на все сто.
– Не на все.
Хомутов вздохнул и уронил руки.
39
Полковник Бахир должен был умереть в тот страшный день, когда оставшийся неизвестным предатель раскрыл тайну секретного спецотряда. Президент Фархад получил роскошную возможность расправиться со своим министром в одночасье, тем более что повод был бесспорным – заговор с целью свержения существующего строя.
Фархад, темнея лицом, спросил в тот день, глядя поверх головы замершего перед ним навытяжку министра:
– Что за отряд? Для чего предназначается?
И стал смотреть не мигая. Сердце Бахира оборвалось, он как бы и не жил уже, и лишь инстинкт самосохранения слабо шевелился в нем. Насколько мог твердо, он сказал:
– Специальное подразделение для борьбы с терроризмом, товарищ президент.
– Угу, – Фархад кивнул, якобы соглашаясь. – Тогда почему единственное, чем занимаются эти люди, – штурм зданий? Какое это здание у нас захвачено террористами?
Бахир понял, что окончательно погиб. Он обязан был предвидеть, что эта история может всплыть, но понадеялся, что все обойдется, слухи не успеют дойти до президента. Эта гнусная тварь, Фархад, все понял верно. Для того создавался этот отряд, чтобы в день, который назначит Бахир, дворец не устоял и часа, и столько же продлилась бы и жизнь Фархада.
Министра не арестовали здесь же, Фархад дал ему возможность покинуть дворец, наверняка только для того, чтобы предоставить возможность застрелиться. Прямо от президента он отправился в свое министерство, заперся в кабинете и распорядился не соединять его ни с кем. Рухнув в кресло, он принялся с тупым равнодушием рассматривать стену, не в силах сделать последний шаг. Пистолет лежал на столе, стоило только протянуть руку.