Когда бездействие стало совершенно невыносимым, он включил телевизор, чтобы хоть чем-то отвлечь себя от ужасной мысли. Шли новости. Во Франции террористы захватили пассажирский самолет, приземлились для дозаправки, и чтобы власти не упорствовали – выбросили из самолета на летное поле два трупа, пообещав расстреливать по паре пассажиров каждые пять минут до тех пор, пока самолет не заправят и он не взлетит. Тут с ним произошло нечто, напоминающее короткое замыкание.
Он схватил трубку и дрожащими пальцами набрал код дворцового кабинета Фархада.
– Товарищ президент, включите телевизор! Во Франции террористы вновь захватили пассажирский авиалайнер!
– Что это значит? – спросил Фархад пренебрежительно.
– Это иллюстрация к нашему сегодняшнему разговору. Я пытаюсь сделать все, чтобы подобные вещи у нас были невозможны. Это к вопросу о спецотряде.
Фархад тут же положил трубку, однако выпуск новостей, похоже, просмотрел, потому что ни в этот день, ни в следующий Бахира не тронули. Ближе к концу недели президент вызвал его и затребовал материалы по спецподразделению.
Только теперь Бахир понял, что беда пронеслась мимо, лишь слегка коснувшись его лица холодным крылом. До поры. Отряд он распускать не стал, распорядился лишь изменить характер подготовки. Теперь бойцы занимались отработкой методов освобождения захваченных морских судов и пассажирских автобусов. Бахир этим как бы давал знать президенту: ничего худого и в мыслях не держу. Знал, что Фархад глаз не спускает с отряда – и ничего не предпринимает, выжидая.
И лишь когда страсти улеглись, Бахир отправился на юг с инспекционной поездкой. В один из дней, никому ничего не сообщая и не взяв охрану, отбыл в неизвестном направлении в сопровождении молчаливого, неизвестно откуда взявшегося паренька.
Бахир прибыл в расположение отряда, из-за которого пришлось столько пережить в последнее время, когда шли занятия. Его командир, Салех, земляк Бахира, оставил своих подчиненных и уединился с министром.
– Как у вас тут? – поинтересовался Бахир.
– Люди натасканы как добрые псы – хоть сегодня в дело.
– Угу, – угрюмо закивал Бахир. – А вокруг?
Они никогда не говорили друг с другом откровенно, но они были земляками и оба ненавидели Фархада. Салех догадывался, что потребуется от него и его отряда в свое время, и делал свое дело упорно и методично.
– Очень интересуются нами, – добавил Салех без выражения.
– Кто?
– Разные люди. Но все из Хедара.
– Президент уделяет вашему отряду особое внимание.
Они переглянулись.
– Товарищ Фархад считает, что вы делаете большое и нужное дело, – продолжил Бахир. Губы его тронула едва заметная желчная усмешка.
– Я приехал с просьбой, – сказал он. – У меня есть племянник. Я хотел бы, чтобы ты занялся его воспитанием. И хотя он еще почти мальчик, пусть станет мужчиной, которым можно гордиться.
Командир знал, что у министра нет ни братьев, ни сестер, а следовательно, не может быть никакого племянника, но он уже привык к тому, что его дело – не задавать праздных вопросов. Только те, что имеют отношение к делу.
– Он должен пройти подготовку вместе с бойцами?
Бахир отрицательно качнул головой.
– Нет. Сейчас вокруг слишком много любопытных. Приставь к племяннику надежного человека. Мне нужен настоящий воин – верный и мужественный. Он должен не колеблясь исполнять приказы.
Когда привели паренька, Бахир сказал:
– Зови его Бобо.
Салех кивнул. Этот Бобо был, наверное, из дальнего селения – бессловесен и робок.
– Каким временем мы располагаем? – спросил Салех, не глядя на министра.
– Бобо пробудет у тебя месяц. Хватит?
– Успею.
Бахир поднялся, взглянул на Салеха, но ничего не добавил.
Салех дождался, пока Бахир уехал, вызвал одного из бойцов и сказал, кивнув на дверь, за которой находился Бобо:
– Займись мальчишкой, Рашид. Выбей для начала дурь, а там посмотрим.
Рашид вошел в комнату, прикрыл за собой дверь. Бобо, сидевший на стуле, сложив руки на коленях, повернул голову, услышав скрип двери. Он смотрел на Рашида черными, как маслины, немного удивленными глазами. Рашид молча приблизился и ударил его – коротко и хлестко. Подняться со стула Бобо не успел, потому что Рашид свалил его на пол и начал методично избивать. Со стороны могло показаться, что он движется лениво, но за этим стояла выверенность каждого движения. Бобо завизжал от боли, но скоро умолк, и стало слышно, как что-то клокочет у него внутри. Рашид бил ногами, стараясь при этом не испачкаться кровью, и уже успел немного притомиться, как вдруг дверь стремительно распахнулась, в комнату вошел Салех и свирепо рявкнул:
– Прекратить!
Рашид успел отшатнуться, но Салех был быстрее – оглушительная оплеуха прозвучала, как выстрел.
– Вон! – коротко бросил Салех и склонился над Бобо.
– Бедняга, – проговорил он сочувственно. – Что он с тобой сделал?
Он помог Бобо подняться. Тот смотрел на неожиданного спасителя с мольбой и преданностью. "Если бы он был собакой – лизал бы руки, – подумал Салех. – Пожалуй, я справлюсь быстрее, чем за месяц".
– Ты поосторожнее с ним, – посоветовал он. – Этот Рашид – сущий зверь.
Бобо вдруг заплакал навзрыд.
– Почему ты плачешь? – спросил Салех.
Бобо молчал, уткнувшись Салеху в грудь окровавленным лицом. Салех не отстранился, только поморщился.
– Не плачь! – сказал он, и в его голосе больше не было мягкости. – Не смей! Слезы – позор!
40
Хомутов безмятежно спал, когда в его комнате появился Сулеми. Начальник президентской охраны с грохотом передвинул стул, и когда Хомутов открыл глаза, сказал:
– Вставайте, Павел! Нам надо идти.
– Куда? – сонно пробурчал Хомутов. – Что за спешка?
– Объясню по дороге.
– Я еще не завтракал. Не заставите же вы меня остаться голодным.
– Мне не до шуток, Павел.
– Я буду жаловаться, – пригрозил Хомутов и неторопливо поднялся.
– Кому?
– В комитет вашего профсоюза, – фыркнул Хомутов. – Вас лишат премиальных.
Он одевался медленно, словно не замечая явного нетерпения Сулеми. Утреннее солнце врывалось в окна, Хомутов щурился, уворачиваясь от слепящих лучей. Одевшись, он направился в ванную. Сулеми каждые полминуты поглядывал на часы, прохаживался по комнате, но молчал. Спустя десять минут, показавшихся вечностью, Хомутов, наконец, появился. Выглядел он бодро.
– Куда едем? – поинтересовался он.
– Никуда. Это здесь, во дворце, – пояснил Сулеми, не вдаваясь в подробности. – Идемте, мы уже опаздываем.
Они направились по пустынным коридорам куда-то в недра здания, где Хомутов никогда прежде не бывал.
– Товарищ Фархад проводит заседание кабинета министров, – вполголоса сказал на ходу Сулеми. – Присутствуют все, кто в той или иной мере близок к президенту. Я хочу, чтобы вы это видели, Павел. Будьте предельно внимательны, слушайте и запоминайте.
Сулеми толкнул створку двери, но через порог не переступил. Придержав Хомутова под локоть, он шепнул, кивая в сторону открывшегося проема.
– Это вход на балкон зала заседаний. Там, внизу – президент Фархад и министры. Вы должны встать за дверью, но ни в коем случае не выходите из-за нее – иначе вас заметят.
– Меня и без этого заметят, – тем же шепотом отвечал Хомутов. – Стекло!
– Это прозрачное зеркало. С той стороны вы невидимы.
Хомутов переступил порог и замер. Внизу, за ограждением балкона, тянулся длинный, как взлетная полоса, стол. Те, кто сидел там, в молчании смотрели в одну сторону, и когда Хомутов перевел взгляд, он увидел во главе стола президента, что-то размеренно говорившего. Слов не было слышно, Хомутов видел лишь, как шевелятся его губы.
Сулеми сделал неслышный шаг и встал рядом.
– Кого из присутствующих вы знаете? – беззвучно спросил он.
Хомутов пожал плечами, всмотрелся.
– По правую руку от президента, похоже, министр обороны Бахир, – сказал он не слишком уверенно. – Так?
Сулеми кивнул.
– Того, кто рядом с ним, я не знаю.
– Министр экономики Баргези, – подсказал Сулеми.
– Следующего я не раз видел в нашем посольстве. Это также один из министров.
– Министр иностранных дел Раджби.
Раджби, словно слышав свое имя, рывком поднялся. Хомутов удивленно взглянул на Сулеми. Тот иронически опустил уголки рта.
– Товарищ Фархад задал министру вопрос, я полагаю.
Действительно, Раджби повел речь, словно загипнотизированный, глядя на президента.
– Разве во время заседаний принято вставать, обращаясь к президенту? – поинтересовался Хомутов.
– Неукоснительно. Хотя относятся к этому по-разному. Министр обороны делает это крайне неохотно.
Хомутов пожал плечами.
– Армия. Знает, что за ним – сила.
– Не исключено.
Было нечто в голосе Сулеми, что заставило Хомутова обернуться и заглянуть ему в глаза. Начальник президентской охраны колебался недолго.
– Нет смысла скрывать от вас это, Павел. Вам придется иметь дело с Бахиром в те минуты, когда вы будете заменять президента. Военный министр – очень опасный человек, коварный и властолюбивый. Мне кажется, именно себя он видит следующим президентом.
Сулеми замолчал, словно взвешивая, как далеко может зайти в своей откровенности.
– С каждым из министров президент ведет себя по-особому. В отношении Бахира главное в манере президента – предельная жесткость. Как при выучке агрессивного пса: стоит на мгновение проявить неуверенность, и животное может выйти из-под контроля.
"Фархад боится своего министра, – подумал Хомутов. – Вот в чем дело".
– И мне следует вести себя подобным образом? – спросил он.
– Да. Это и в ваших интересах, Павел.
– Почему?
– Если Бахир когда-нибудь обнаружит, что перед ним не президент Фархад, а неизвестный самозванец – последствия непредсказуемы. Для вас, Павел, прежде всего.
"И для Фархада", – закончил Хомутов про себя.
Сулеми покончил с Бахиром, стал давать характеристики остальным присутствующим. Перебрав уже добрую половину членов кабинета, он вдруг прервал себя на полуслове:
– Может быть, достаточно? С первого раза не легко запомнить столько фактов.
– У меня неплохая память.
– Проверим. Этот человек в синем костюме – кто он?
– Фариз, министр здравоохранения.
– Что вы знаете о нем?
– Учился в СССР, занимает пост в правительстве уже третий год, до этого работал в аппарате министерства. Исполнителен. Фархад относится к нему ровно.
Сулеми кивнул – все точно.
– Любит русскую водку и светловолосых женщин. Трусоват. Его исполнительность, похоже, связана со страхом наказания.
– Почему вы так решили? – спросил Сулеми.
– Я видел министра Фариза на приеме в нашем посольстве. Он кое-что рассказывал об учебе в Союзе.
Сулеми вдруг круто повернулся и замер. Хомутов тоже взглянул в эту сторону. Позади них появилась какая-то женщина из обслуги дворца. Смахивая пыль с мебели, она мало-помалу продвигалась к центру помещения и, наконец, остановившись у стола, подняла голову – и встретилась глазами с Хомутовым. Она испугалась так сильно, что негромко охнула и оглянулась на дверь, через которую вошла, словно желая убедиться, что еще есть возможность бежать. Тем не менее она осталась стоять на месте.
Хомутов вопросительно взглянул на Сулеми. Тот, похоже, решал в это мгновение в уме какую-то непростую задачу, ему понадобилось для этого несколько долгих мгновений, после чего он яростно прошипел:
– Вон!!!
Он был страшен в эту минуту настолько, что женщина выбежала из комнаты почти в беспамятстве. Сулеми подхватил Хомутова под руку и потащил за собой – в коридор, в котором никого уже не было.
– Она видела меня, – сказал Хомутов.
– Да, – процедил Сулеми. – Но она приняла вас за президента.
Это, наверное, важно – что женщина приняла двойника за Фархада, но сейчас не было времени рассуждать об этом. Почти бегом они преодолели длинные переходы на пути к своему крылу, а когда в очередной раз повернули – увидели Гареева.
Полковник стоял у окна, барабаня ногтями по стеклу, и, заслышав их шаги, обернулся. Был он мрачен, щеки заливала землистая бледность.
– Что-нибудь случилось? – спросил Сулеми.
– Да. Сегодня ночью скончался Генеральный секретарь ЦК КПСС.
41
Он умер глубокой ночью, во сне. Его жена, еще ни о чем не подозревая, поднялась утром, покинула спальню и вернулась лишь спустя час, обеспокоенная тем, что супруг необычно долго не встает. К этому времени тело почти остыло, рот покойного был широко разинут, обнажая голые, как у младенца, десны.
Охрана, бережно поддерживая, увела лишившуюся сил вдову от тела. Несчастная была совершенно потрясена тем, что несколько ночных часов провела в одной постели с трупом.
Из членов Политбюро первым прибыл Шеф – его известили прежде других, сначала начальник охраны, а затем уж профессор Черкизов, личный врач престарелого генсека.
С Черкизовым некоторое время назад у Шефа состоялся разговор – как раз тогда Шеф принимал процедуры в "кремлевке". Они остались наедине с профессором, и Шеф заметил бесцветным голосом, не то констатируя, не то ожидая возражений:
– Старик сдает на глазах…
Он посмотрел на Черкизова так, что тот даже дышать перестал. Тема была скользкая, запретная, в общем-то, и не ясно было, к чему этот разговор. После паузы Шеф все тем же тоном продолжал:
– Здоровье Генерального секретаря – достояние державы. Мы надеемся, будет сделано все, что в человеческих силах, чтобы сохранить его работоспособность.
Черкизов перевел дух, собрался что-то сказать, но не успел, потому что Шеф неожиданно продолжил:
– Если понадобится помощь по линии государственной безопасности – обращайтесь непосредственно ко мне.
Черкизов мгновенно понял, что вся суть разговора – в этой последней фразе. Шеф отчетливо давал понять, что должен первым получать информацию о состоянии Генерального. Профессор наклонил свою крупную, совершенно седую голову. Большинство членов Политбюро были его пациентами, и он знал, что сейчас все они живут ожиданием близкой смерти старика…
Шеф несколько минут простоял в молчании у изголовья покойного. Был он при этом скорбно сосредоточен и собран. Сразу же после этого он уехал, и все те, кто явился после него, потянулись следом.
Заседание Политбюро открылось в полдень. Вел его Шеф. Все присутствовавшие, казалось, пребывали в подавленном состоянии, растерянность витала в воздухе, и поэтому речь председателя КГБ показалась точной, разумной, конструктивной. Это была речь человека, способного противостоять хаосу. Когда дело дошло до назначения председателя комиссии по организации похорон старика, прозвучало имя Шефа – и это было так же естественно, как и то, что председатель комиссии всегда становился преемником покойного, занимая его место в партийной иерархии. Едва ли не каждый из членов Политбюро был против избрания Шефа, но никто из них не осмелился бы заявить об этом вслух. Сидели с окаменевшими лицами, не поднимая глаз, и Шеф вдруг спросил негромко и сухо:
– Нет возражений? – будто уже был тем, кем намеревался стать.
Стоило сейчас кому-либо из присутствующих выразить недовольство или сомнение, как распахнулись бы двери и в зале заседаний появились охранники – люди Шефа, которые были везде.
Он обвел присутствующих медленным взглядом. Он не ошибся в них, все шло так, как он предполагал. На пленуме, после того как старика похоронят, будет избран новый Генеральный. Кто им станет, теперь не было сомнений.
42
Это продолжалось со сводящим с ума постоянством: утром в комнату, где был заперт Бобо, входил Рашид. Бобо знал, что Рашид неизбежно придет, и поэтому сидел в дальнем углу комнаты, вжавшись в стену и встречая своего мучителя затравленным, полным тоскливого ужаса взглядом. Рашид никогда не произносил ни слова. Он приближался к парнишке неторопливой разболтанной походкой, и хотя Бобо знал, что за этим последует, ни разу ему не удавалось опередить Рашида – тот бил в живот коротким ударом ноги, обутой в тяжелый армейский ботинок. Пропустив первый удар, Бобо пытался увернуться от следующего, но тщетно. Рашид пинал его, как пинают мешок, набитый тряпьем – небрежно, словно разминаясь. Бобо визжа катался по полу, пытаясь подняться на ноги, но ничего не выходило, он даже кровь с лица отереть не успевал. Единственной его надеждой было, что мучитель устанет, но он всегда терял сознание раньше, чем Рашид успевал разогреться.
Когда Бобо переставал подавать признаки жизни, Рашид обливал его водой и садился на стул в ожидании, когда мальчишка придет в себя. Бобо открывал глаза, бессмысленно озирался, начинал часто дышать. Рашид его не трогал, и лишь когда взгляд Бобо фокусировался на Рашиде, и в этом взгляде просыпался, наконец, животный ужас, Рашид поднимался со стула и принимался за дело.
Салех всегда появлялся неожиданно. Он входил и отрывисто приказывал:
– Прекратить! Вон!
Он был спасителем для Бобо, для которого во всем мире ничего больше не существовало, кроме двух вещей: Зла, которое воплощал Рашид, и Добра – им стал Салех.
Рашид уходил, Салех давал мальчишке четверть часа отлежаться, после чего приказывал смыть кровавую грязь и вел в стрелковый тир. Здесь никого не было в это время. Салех специально выбирал время, чтобы им не мешали. Бобо оказался способным учеником и оружием овладел быстро. Стрелял навскидку, почти не целясь, показывая при этом неплохие результаты, и Салех теперь отрабатывал главное, что требовалось от Бобо – высокую скорость огня и автоматизм действий. Парень науку эту впитывал, как губка, и предан был одному Салеху, потому что больше никого у него не было. Рашид знал свое дело, еще пару недель – и этот этап выучки можно заканчивать.
Спустя две недели Салех сказал Бобо в тире, как бы мимоходом:
– Этот Рашид – злой человек.
Бобо кивнул и вдруг заплакал. Его худые плечи вздрагивали под армейской курткой, которую ему подарил Салех.
– Не надо плакать, Бобо. Я знаю, что делать.
Бобо поднял залитое слезами лицо.
– Ты убьешь его завтра утром, когда он придет к тебе.
Мальчишка молчал.
– Возьми пистолет, – продолжал Салех, протягивая пареньку оружие. – Ты сделаешь это, потому что так приказываю я.
Бобо кивнул.
Утром он встретил Рашида в том же углу, где всякий раз пытался укрыться от расправы. Он казался таким же испуганным, как всегда, и Рашид двинулся было к нему, неторопливо готовясь нанести первый удар. Когда он уже занес ногу, Бобо вдруг приподнялся, вытащил из-под себя пистолет и выстрелил. Пуля вошла Рашиду в лоб, он рухнул навзничь, и сейчас же в комнату шагнул Салех. Он потрепал паренька по щеке и скупо улыбнулся.
– Я всегда знаю, что делаю, – сказал Салех. – Ты должен слушать меня во всем. Понял?
– Да, – с готовностью отвечал Бобо.
"Бахир может забирать его хоть сейчас, – подумал Салех. – Учить его больше нечему, разве что время от времени поддерживать форму".