22 МАРТА 1997 Г. КРОВЬ НА КАМНЕ.
ДВОЙНОЕ УБИЙСТВО
Прибыв на место преступления, прокурор города, руководитель следственной бригады Деркач, судмедэксперт и областной криминалист Валентин Степанович Емельянов приступили к осмотру. К счастью, Емельянов не отпустил свою передвижную криминалистическую лабораторию, так что осмотр места происшествия проводился на невиданном ранее для районного городка научно-техническом уровне.
Постаралась не отстать от научно-технического развития прокуратуры и городская милиция. Сыскари из горугро провели блицопрос и быстро установили, что труп принадлежал Селивановой П.П. 1976 г.р., проживавшей в своей квартире в ста - ста двадцати метрах от места происшествия.
Труп лежал на спине под деревянным забором.
Поза трупа Селивановой, характерная для изнасилования, напоминала позу трупа Людмилы Багучевой. С убитой была снята вся одежда, которая лежала рядом с трупом.
- На шее в области горла, - диктовал судмедэксперт, - имеется зияющий поперечный разрез, прикрытый домашними туфлями, по обе стороны половых органов - обширные резаные раны. Сосок правой груди отрезан.
- Нашли сосок! - радостно заорал лейтенант Сысоев из группы капитана Петруничева. - Во, ети ее мать, лежал за забором, во дворе. - В руке он торжественно держал сосок женской груди с неровно свисающими фрагментами женской железы.
- Приобщите, - равнодушно, не разделяя восторга лейтенанта, приказал судмедэксперт. И продолжал диктовать: - На животе трупа лежали английская булавка, металлический крестик и спичка с головкой красного цвета.
Эксперт еще раз перевернул тело убитой девушки и добавил:
- На передней и задней поверхности трупа имеется множество колотых ран. - Подумав, уточнил: - Числом около тридцати.
- Следки остались? - Мищенко внимательно оглядывал место происшествия. - Или наши друзья из милиции все тут затоптали?
- Обижаете, товарищ прокурор, - забасил Петруничев.
- Следки есть, Александр Петрович, - уверенно заметил Деркач. - В нескольких метрах от трупа обнаружены четко вдавленные следы обуви человека, мужские туфли, предположительно сорокового размера.
- Зафиксировали? - заботливо спросил Емельянов.
- Да тут такое дело, Валентин Степанович, - раздосадован- но ответил Деркач, - мои ребята до нашего приезда попытались сфотографировать следы методом масштабной съемки, а затем стали обрабатывать их раствором перхлорвиниловой смолы в ацетоне.
- Ну, и результаты?
- А хреновые, извиняюсь, результаты, если можно так сказать. Оттепель. Ацетон испарился еще до того, как раствор успел попасть на след. В результате след покрылся белым налетом, который не скреплял почву.
- И еще, разрешите, товарищ юрист первого класса, - влез в разговор помощник Деркача, юрист третьего класса Ванечка Семенов, любимец всей женской части горпрокуратуры, краснощекий коренастый блондин, - пульверизатор, едри его на лапоть, все время забивался, покрывался пленкой из перхлорвиниловой смолы и его приходилось продувать автомобильным насосом, прочищать тонкой стальной проволочкой...
- Ну, кулибины, догадались же... - обрадовался Емельянов. - Насосом...
- А что? Нормально. Только след все равно не фиксировался...
Емельянов обернулся к сидящему в кабине передвижной криминалистической лаборатории своему сотруднику.
- Феликс Анатольевич, у вас там в запасе нет ли случайно обычного лака для волос?
- В Греции все есть, - спокойно, без тени желания сострить, заметил уравновешенный Феликс Анатольевич и, покопавшись в теплом нутре лаборатории, вынул цилиндр с раствором лака для волос.
- Должен вам сказать, - пояснил свое решение Емельянов, - что методика применения лака нами в криминалистическом отделе облпрокуратуры разработана давно, потому и присутствует лак в передвижной лаборатории. Но случая применить методику на практике пока не было. Попробуем, метод тот же, что и с перхлорвиниловой смолой, - пояснил Мищенко и Деркачу, - однако лак дает ряд преимуществ: он подается из баллона мягкой струей, которая не повреждает след, нет нужды утомительно нагнетать воздух грушей, не забивается сопло распылителя. - Тут он с улыбкой обернулся к Ванечке Семенову, с интересом наблюдавшему за манипуляциями опытного криминалиста. - И насос не понадобится...
Емельянов нажал слегка пальцем головку распылителя, и лак прыснул на след.
- Правда, лак несколько медленнее застывает, чем смола. Но... - Емельянов достал спички и поджег обрызганный лаком след. - Видите? Если поджечь след, входящий в состав лака спирт выгорает, и след довольно быстро затвердевает.
После обработки след был аккуратно извлечен медлительным Феликсом Анатольевичем и помещен в раствор гипса. Когда гипс затвердел, след снабдили необходимыми надписями и упаковали в кофр лаборатории.
- С трупом закончили?
- Я бы советовал обратить внимание не столько на труп, это по моей части, - заметил судмедэксперт, - и я над ним еще погружусь, сколько на то, что было под трупом.
- Что же было под трупом? - удивился Мищенко.
Деркач перевернул труп. Под ним лежала связка из пяти ключей от амбарных и внутренних замков.
Здесь же были отчетливо видны три окурка от сигарет "Мальборо".
- А это уже серьезный след, а? - спросил Мищенко Деркача. - Окурочек-то тот же...
21 МАРТА ВЕНА
ЗАВТРАК БАРОНА ФОН РАУМНИЦА
Барон фон Раумниц, один из самых богатых людей современной Австрии, в свои восемьдесят семь лет выглядел максимум на пятьдесят семь. Стройная, подтянутая фигура практически без лишнего жира, гладкое лицо, открытые ясные голубые глаза. Волосы мягкие, шелковистые, с приятным естественным блеском развевались от легкого ветерка кондиционера.
Барон лежал на спине, расслабив мышцы, слушая приятную музыку, раздававшуюся из встроенных в углы палаты динамиков. Специальный озонатор не только очищал воздух в палате, но и добавлял в него неуловимый аромат горных рододендронов.
Барон был родом из Тироля и обожал свои воспоминания. Он любил вспоминать, как благоухали цветы в горах ранней весной, как пахли булочки с маком, которые пекла их повариха старая Инесса в родовом замке баронов над Шварцвальдом, высоко в горах. Он помнил запах грудного молока своей кормилицы! Вот какая была память у барона Йоганна Морица фон Раумница цу Шварцвальда.
Трудно сказать, что в яростном здоровье и жажде жизни барона было наследственное, что шло от сознания. Он страстно хотел жить! Но жить не ветхим стариком, качающимся на ветру, а крепким, безупречно здоровым пожилым господином, который, при всех ограничениях диеты, при строгом образе жизни, может себе позволить и рюмку шнапса, и кружку пива, и крепкую крестьянскую девушку в постели, и даже спуск на горных лыжах в родном Шварцвальде.
Как удачно, что десять лет назад он встретил этого русского доктора! Собственно, русским доктора можно было назвать с определенными оговорками. Доктор был по национальности евреем, приехавшим в Вену из Кишинева, чтобы следовать дальше - на свою историческую родину, в Израиль. Но в Израиль он не поехал. Потому что пробился на прием к самому дорогому врачу-геронтологу Вены Иоганну Брунксу и предложил ему дьявольскую сделку: он будет получать из Кишинева, из Бухареста, из Ясс, везде у него остались налаженные связи, новорожденных младенцев. За сущие пустяки, если речь идет о деньгах. И уже тут, в Вене, в клинике герра Брункса, они наладят... обменные переливания крови - от младенцев богатым старикам.
Быстрое и стойкое омоложение он гарантировал. Первые опыты, проведенные им в Кишиневе в 1985 - 1987 годах, дали просто ошеломительные результаты.
Как он будет получать младенцев, это его проблемы. А проблема герра Брункса - добиться для него, Иона Чогряну, права на австрийское гражданство. Это, разумеется, в ближней перспективе. В дальнейшем - миллионное состояние.
- А как же историческая родина? - хитро прищурился герр Брункс.
- Какая, к чертям, историческая родина? Я чистокровный румын по национальности. Просто женился фиктивным браком на еврейке, чтобы покинуть СССР. Жидовочка поехала нищенствовать в Израиль, а я остался здесь, в Вене. Нищей кишиневской скрипачке не по пути с будущим венским миллионером.
Вот тогда фон Раумниц и встретил этого русского доктора, который оказался и не русским, и не евреем, а вовсе румыном. Но что ему за разница, какой национальности его спаситель?
Главное, что вот уже десять лет барон не старился. Его покинули не только мысли о близкой и неизбежной смерти, но и те болезни, которыми он страдал в зрелые годы. И даже в юности. Прошла одышка от долгого курения, пропал храп, перестала болеть поясница, не слышно стало неприятного хруста в правом колене, и даже рассосался шов от операции аппендицита, которую ему сделали в десятилетнем возрасте.
В палату вошел доктор Брункс.
- У нас проблемы, барон. Боюсь, следующий сеанс в среду придется отменить.
- Что случилось?
- Сгорела больница в Яссах, из которой мы получали товар.
- Проклятье! И что же, это был ваш единственный источник?
- Увы.
- Мы не можем этого допустить! Ведь я не один. В вашей клинике проходят курс омоложения десяток, наверное, самых уважаемых людей страны.
- Я все понимаю, но... Сгорели ведь не просто корпуса роддома, но и человеческий, так сказать, материал.
- Пусть ищут другой.
- Некому. В огне по трагической случайности погибли все врачи и медперсонал роддома. Взорвался баллон со сжиженным кислородом. Ужас!
- Ужас будет, если в следующую среду не будет сеанса! Дело не только в том, что мы перестанем вам платить огромные гонорары. Вы знаете, какое патриотическое движение в Европе я возглавляю. Неужели вы думаете, что ваша нерасторопность не будет нами наказана?
- Но что же делать, господин барон?
- Ищите другие клиники! В России голод, разруха, врачам и среднему медперсоналу месяцами не платят зарплату, среди чиновников их министерств здравоохранения масса людей коррумпированных. Словом, не мне вам объяснять, где искать новые источники человеческого материала. Ищите! Иначе...
- Я понял, барон. Найдем. Я сегодня же распоряжусь, чтобы наши люди в России и других бывших республиках СССР начали отбор материала.
- Не скупитесь. Деньги, любые, мы дадим!
Барон устало откинулся на подушку. Посмотрел на капельницу. Судя по метке, процесс шел к концу. За часовое обменное переливание крови вся его старая, насыщенная шлаками кровь ушла в младенца, а свежая, детская, вошла в него, весело пробежалась по всем жилочкам, взбодрив и дав ощущение полноты жизни.
- Ищите! - повторил он. - Вам теперь никто не позволит прекратить лечение, остановить процесс. Вы поняли меня? Ищите.
23 МАРТА 1997 Г. МОСКВА.
ЧЕРНЫЙ МАГ МАРТА УУСМЯГИ
Даже не подозревая о страшной смерти своей бывшей одноклассницы Виолетты Афанасьевой - они и в школе-то не особо дружили, Марта только и знала, что Виолетта работает в мужской парикмахерской на Абельмановской улице, недалеко от метро "Пролетарская", - Марта Уусмяги жила своей обычной, размеренной жизнью.
С утра она долго и сладко спала. Потом медленно, без аппетита, ела в постели. Завтрак "в койку", как говорил Модус, ей подавала приходящая прислуга. Завтрак был обильный: яичница с ветчиной, бутерброды - на белой булке, смазанной сливочным маслом, толсто и вальяжно поблескивала антрацитово- черная зернистая икра, пузырилась сочной краснотой икра лососевая, золотились под горчичным соусом тела двух стройных миног, а четыре толстенькие шпротинки переливались маслянистыми золотыми боками, без сожаления отдавая душистый сок пористой спинке большого куска булки. Все это Марта умяла в течение получаса, основательно накрошив вокруг себя. Крошки стали забираться даже под шелковый розовый пеньюар, противно щекоча и вызывая на нежной коже гусиные пупырышки.
Отодвинув поднос в сторону, лениво встала, отряхнула розовой ладошкой с крутого белоснежного бедра хлебные крошки, подошла к окну, отдернула плотную штору.
Денек выдался солнечный, красивый. И небо голубое, так и хочется сказать, "и птички поют". Но птички еще не пели. Однако ж резвились на подоконнике пара сизых голубей и три бандитски настроенных воробья. Оттепель! Как потеплеет, так они и берутся неизвестно откуда.
Погулять бы.
Но просто так гулять Марта отвыкла.
А дел вне квартиры у нее никаких не было.
Спала она до двенадцати, так что уж скоро и толстый Модус явится. Не стоит и одеваться.
А не принять ли душ? - шевельнулась в голове медленная, притаившаяся мысль. Но тут же была за ненадобностью отброшена. На фига? Все равно Модус приедет потный, пропахший заботами, застарелыми болезнями, табаком и кислой отрыжкой изо рта. Вот после него точно придется мыться. Иначе этот запах так с ней и останется на весь день. Удивительно, они с Витьком такие разные, а несет от них почти одинаково противно, подумала она, решив все же не мыться: дважды мыться в день, это уж, извините, слишком. Она помоется после Модуса, а после Витюши просто протрется одеколоном.
Внизу во дворе два молодых человека, по виду студента, долбили мартовский лед ломиками и приваренными к арматуре топорами. В дешевых джинсовых курточках, грубой кожи башмаках, они тем не менее не замерзали на утреннем морозце; от их разгоряченных тел шел пар, они перебрасывались какими-то шутливыми фразами и весело смеялись.
И Марте на минуту захотелось вот такой веселой, озорной жизни, с работой до испарины, со скучными лекциями, веселыми "капустниками" в студенческом театре, голодными перерывами между лекциями, потому что нет денег даже на пирожок, жадными поцелуями за шторами в лекционном зале институтской библиотеки, спортивным сексом со многими партнерами, дешевой косметикой, дешевым вином, дешевыми сигаретами, с украшениями из позолоченной бронзы с горным хрусталем вместо брильянтов...
Конечно, она понимала, что в молодость нельзя вернуться. Да и что греха таить, в нищую молодость не очень-то и хотелось возвращаться.
Она прямо так, в розово-голубом пеньюаре, прошла к трюмо, открыла шкатулку, стоявшую между коробочками, бутылочками, флаконами, раскрыла ее и залюбовалась лежавшей сверху золотой брошью. В центре был большой белый брильянт с мелкими брильянтиками вокруг, от него влево и вправо вели две такие милые золотые загогулинки, на концах которых, уже в меньших размерах, повторялась центральная композиция - брильянт средних размеров и мелкие брильянтики вокруг. Форма броши была старорежимной, консервативной, немодной. Такие, наверное, носили в конце прошлого, начале нынешнего века богатые дамы Москвы и Петербурга на балы, на приемы. Но в консерватизме формы была своя прелесть. Она и сейчас охотно приколола бы новую брошь к черному бархатному платью, которое неделю назад пошила у Мелиссы Франковны на Большой Бронной, в элитном ателье.
Ну, приколет она брошь, натянет на себя платье, сунет ноги в новые туфли, привезенные Модусом из Парижа, черно-зеленые, из крокодиловой кожи... И куда пойдет? Кто-нибудь спешит пригласить ее на бал? На худой конец в Большой зал Московской консерватории? Или в дорогой вечерний ресторан?
Модус не позовет. Кто другой не решится, зная, что она "девочка" Модуса. А с Витьком она ходит в вечерние бары поскромнее, где мало шансов встретить знакомых Модуса, и ходят они туда в джинсах и свитерах. Так что висеть платью в шкафу, а брошке среди других шикарных драгоценностей, подаренных Модусом, лежать в шкатулке. До лучших времен.
Она раскрыла бумажник. Денег было всего тридцать тысяч. У Витька и того не найдется. Так что, если не удастся днем выцыганить бабок у Модуса, вечером и в бар не сходить. Придется торчать дома.
Модус приехал нервный, потный, взвинченный. Даже не помыв рук, шумно уселся за стол и, громко втягивая с ложки, быстро, не откусывая хлеба от зажатого в левой руке куска, съел тарелку борща.
Когда прислуга принесла жареную курицу, он руками оторвал от нее обе ноги, остальное отодвинул в сторону Марты и стал жадно обгрызать ножки, торопясь, словно у него за спиной стоял палач, ожидая, когда приговоренный закончит свою последнюю трапезу. Обглодав обе ножки, пошарил мутным глазом но блюду, нашел куриную гузку и, ухватив ее двумя короткими пальцами с рыжими волосками на них, сунул в рот. Обглодал ее, как лущат семечко, не раскрывая губ, и выплюнул косточку в тарелку.
Только после этого он поднял глаза на Марту, словно только что обнаружил ее присутствие в комнате.
- Ну, чего у тебя новенького, киска? - спросил, не особенно ожидая ответа и думая о своем: возвращение государственной монополии на торговлю табаком и спиртными напитками могло нанести сокрушительный удар его банку, поскольку самые большие кредиты он выдал двум благотворительным фондам, имевшим льготы на ввоз спиртного и табака. В том, что фонд "Панагия" ссуду отдаст, у него сомнений не было: за фондом - Московская Патриархия, клиент надежный. А вот фонд "Рекорды" такой уверенности не давал; он, как черная дыра, поглощал с каждым годом все больше наличных денег, которые уходили неведомо куда, но только не на строительство стадионов и спортзалов и не на стипендии талантливым физкультурникам. Впрочем, это тоже не его забота. Его забота - вернуть данные в кредит бабки. А не вернут, так... У него секьюрити покруче, чем у президента фонда "Рекорды" Игнатия Майского. За ним мафия? Ах, ах, испугали! А за Модусом кто, Институт благородных девиц? Можно подумать, что миллиардные кредиты он мог бы с большой выгодой для себя давать, не имея за спиной бездонного источника, располагающего в неограниченных количествах "черным налом". Вернет он бабки, вернет. А все же неприятно. Модус риск не любил. Он был человеком острожным и боязливым, что странно сочеталось с его флибустьерской должностью президента банка "Технокредит".
Модус вытер сальные руки бумажной салфеткой, небрежно отбросил грязный комок бумаги в блюдо с костями и кусками белого куриного мяса, оглядел маленькими мутными глазками комнату. Спросил:
- Может, надо чего?
- Чего? - тупо переспросила Марта.
- Из мебели?
- Не надо. Мне бы денег немножко...
- На что? - удивленно поднял брови Модус. - У тебя все есть.
- Ну там, косметику, чулки...
- Напиши список, я поручу купить секретарше.
- Но мне хочется самой. И вообще надо же выбрать, чтоб по размеру, и по цвету в пас.
- Она знает и твои размеры, и твои вкусы.
- Ну, Модус, миленький, дай денежек, - канючила Марта.
- Не дам, - отрезал Модус. - Забалуешь. Сиди. Чего тебе надо? В тепле, в сытости, в ласке.
Марта сделала вид, что смущается. Модус истолковал ее смущение в свою пользу.
- Соскучилась? - обнажил в сладкой улыбке ровные фарфоровые зубы с одной золотой фиксой, которую поленился менять на фарфоровую коронку.
- Спрашиваешь...
- Ну, пошли.
Они прошли в спальню. Спустив до щиколоток брюки, Модус тяжело плюхнулся в обитое американским велюром кресло, раздвинул ноги, прислушался. Прислуга закончила мыть посуду и юркнула в холл... Было слышно, как щелкнул замок на входной двери.
- Ну, ушла наконец старая калоша. Теперь можно.
Модус отдался размышлениям, чуть закрыв глаза и равнодушно поглаживая белокурую, душистую головку Марты сальной волосатой рукой.