Горячие деньги - Дик Фрэнсис 14 стр.


Утром мы со всеми мыслимыми удобствами прилетели в Париж. В аэропорту нас встретил шикарный лимузин с водителем. Мы сели в машину и сразу же попали в автомобильную пробку, которая как единый организм с царственной медлительностью двигалась к Лонгшаму.

Французский ипподром, украшенный трепещущими флагами, казалось, с ненасытным аппетитом готов был проглотить tout le monde. Пройти напрямик через зрительские трибуны, где над толпой витали гортанные звуки и тяжелый запах чеснока, было невозможно.

Как выяснилось, к черному лимузину у Малкольма прилагалось приглашение во французский Жокейский клуб, пропуск во все закоулки ипподрома и роскошный обед вместе с совладельцем Блу Кланси, господином Рэмзи Осборном.

Рэмзи Осборн, сияющий joie de vivre, сразу привлекавший к себе внимание, оказался необъятных размеров шестидесятилетним американцем, который возвышался над Малкольмом, как башня. Они сразу друг другу понравились и уже через каких-нибудь две минуты стали приятелями.

- Мой сын, Ян, - представил меня Малкольм.

- Приятно познакомиться. Это вы устроили нашу сделку? - Осборн энергично потряс мне руку. Глаза у него были светло-серые, взгляд ясный и открытый. - Сказать по правде, я собираюсь приобрести молоденького жеребчика и кобылку к следующей Классике, и выручка за половину Блу Кланси как раз пойдет на это.

- А если Блу Кланси выиграет Арку? - спросил я.

- Было бы отчего печалиться! - Он повернулся к Малкольму: - Какой у вас осмотрительный сын!

- Да уж. Осторожен, как астронавт, - отозвался Малкольм.

Осборн снова развернулся ко мне:

- В самом деле? А вы играете на скачках?

- Осмотрительно, сэр.

Он рассмеялся, но веселье его было не слишком искренним. Малкольм решительно нравился ему гораздо больше, чем я. Я оставил их сидеть вдвоем за столиком, удостоверился, что никакой убийца не проскользнет мимо дотошных охранников в элитную твердыню французского Жокейского клуба, а сам спустился на нижний этаж. Мне больше нравилось находиться поближе к месту действия.

Я уже бывал на скачках во Франции, когда работал помощником тренера, возившего своих лошадей через пролив так же беззаботно, как в Йорк. "Париж и Довилль ничуть не дальше", - говаривал он, отправляя меня из Эпсома в ближайший аэропорт, в Гэтвике, когда у него не было желания ехать самому. Поэтому я немного знал французские ипподромы и знал, где искать то, что мне нужно, - его неотъемлемую и самую важную часть, огромные трибуны, заполненные суетливыми и горластыми французскими любителями скачек.

Мне нравились звуки ипподромов, запах лошадей, движение, вспыльчивость французских зрителей, их живая жестикуляция, придававшие своеобразный шарм нижнему ярусу трибун. Британским жокеям французские болельщики казались безумно агрессивными. И в самом деле, однажды мне пришлось кулаками отбивать у болельщиков своего жокея, проигравшего на фаворите, которого я представлял. Тот случай оскорбил жокеев до такой степени, что они отказались ходить из весовой к лошадям через толпу зрителей. И теперь в Лонгшаме соорудили специальный проход из весовой в конюшни - по эскалатору, заключенному в пластиковый тоннель, на мостик, который заканчивался другим эскалатором в таком же пластиковом тоннеле у конюшен.

Я побродил немного вокруг трибун, поздоровался с несколькими знакомыми, посмотрел первую скачку с тренерской трибуны, разорвал свой проигравший билет тотализатора, еще чуть-чуть погулял и наконец почувствовал себя не в своей тарелке. Не было никакой неотложной работы, не нужно было седлать лошадь, готовиться к скачке… Непривычное ощущение. Я не мог вспомнить скачек, в которых мне не пришлось бы принимать деятельное участие. Скачки для меня были не развлечением - это была моя жизнь. И без дела я сейчас ощущал какую-то странную пустоту.

Немного расстроенный, я вернулся на верхний этаж, к Малкольму. Он наслаждался новой для себя ролью владельца породистой лошади. Малкольм говорил о Призе Триумфальной Арки, называя ее просто "Аркой", как будто это понятие появилось в его жизни давным-давно, а не каких-нибудь два-три дня назад. Он обсуждал с Рэмзи Осборном будущее Блу Кланси с таким видом, словно понимал, о чем идет речь и вообще прекрасно разбирался в лошадях.

- Мы подумываем насчет Кубка коннозаводчиков, - сообщил он мне. Блеск в глазах Малкольма я воспринял как отчаянный вопрос и в то же время мгновенное решение.

- Если Блу Кланси сегодня хорошо пройдет, - уточнил Рэмзи Осборн.

- До Калифорнии путь неблизкий. В смысле до состязаний мирового уровня, - согласно кивнул я.

Малкольм выслушал мои рассуждения с благодарностью, не выказывая ни малейшего уныния по этому поводу. Скорее даже наоборот, как мне показалось. И по пути в Австралию мы, наверное, заедем не в Сингапур, а в эту самую Калифорнию.

Обед здесь, похоже, продолжался весь день, как это принято у французов. Аккуратные круглые салфетки в стиле шатобриан, тарелки, которые протирались перед тем, как на них положат маленькую горку морковки и зеленых стручков, вместе с небольшими кусочками посыпанного тертыми орешками сыра, и тоненькие ванильные пирожные с клубничным джемом. Судя по меню, я за время прогулки пропустил улиток, консоме, жаркое из дичи, зеленый салат и фруктовое мороженое. "Ну и пусть", - подумал я, заметив печенье, которое подавали вместе с кофе. Жокею, даже любителю, все же следует ограничивать себя в пище.

Малкольм и Рэмзи Осборн перешли уже к коньяку и сигарам. Они наблюдали за скачкой по телевизору. Ни один из них не торопился: Арка была назначена на пять часов, так что можно было по крайней мере до четырех тридцати оставаться в ресторане.

Рэмзи Осборн рассказал, что сам он из Стамфорда, штат Коннектикут, а состояние свое заработал на продаже спортивной одежды.

- Миллионы бейсболок! - вдохновенно говорил он. - Я их заказал, я их продал в розницу и оптом. Кроссовки, спортивные майки, тренировочные костюмы - все, что угодно. Здоровье - это большое дело, сейчас без спорта никуда!

Непохоже было, чтобы сам Осборн сильно занимался спортом, судя по складкам жира у него на шее, тройному подбородку и объемистому животу. Тем не менее он лучился довольством и с добродушной снисходительностью слушал, как Малкольм сдержанно рассказывал в ответ, что занимается в основном валютой и металлом.

По-моему, Рэмзи не догадывался, насколько Малкольм на самом деле богат. Но сам Малкольм, несмотря на то что любил быть в центре внимания, никогда не выставлял напоказ свое богатство. Его Квантум был уютным большим викторианским домом, но никак не дворцом. И когда финансовое положение Малкольма достигло уровня, при котором он мог позволить себе дворец, Малкольм не выказал желания куда-либо переехать. Я задумался ненадолго, изменится ли это в будущем, не войдет ли отец во вкус, раз попробовав быть расточительным.

Когда подошло время, мы с Малкольмом и Рэмзи Осборном спустились вниз, в конюшню, где встретились с Блу Кланси и его тренером. Вид у Блу Кланси был вполне аристократический, тренер выглядел под стать коню. Он явно произвел на Малкольма хорошее впечатление, и вполне заслуженно. Этот тренер был восходящей звездой в своей области, в сорок лет он уже подготовил шестерых победителей классических скачек, и это далось ему на удивление легко.

Блу Кланси беспокойно переступал с ноги на ногу, его ноздри трепетали от возбуждения. Мы посмотрели, как его седлают, проверяют еще раз напоследок, смазывают маслом копыта - для блеска, обтирают влажной губкой ноздри и рот, поддергивают челку и так закрепляют, чтобы достичь совершенства во всем облике. Мы проводили Блу Кланси в паддок, где к нам присоединился английский жокей, одетый в белое, зеленое и малиновое - цвета Рэмзи Осборна. Жокей казался совершенно спокойным.

Малкольм чуть ли не светился от переполнявших его чувств. Вот он встретился со мной взглядом, мгновенно догадался, о чем я думаю, и рассмеялся.

- Я считал, что ты поступил глупо, занявшись скачками. Не мог понять, что ты в этом находишь, - сказал он.

- Это гораздо сильнее ощущается, когда скачешь сам.

- Да… я понял это в Сэндауне. Что ж, пожалуй, самое время.

Рэмзи и тренер увлеченно обсуждали с жокеем тактику, а мне вспомнилось детство, летние каникулы, когда мы с Жервезом и Фердинандом обучались верховой езде. Мы учились ездить на пони, по дорожке вокруг конюшен в школе верховой езды. Учились ухаживать за лошадьми, кормили их, выгребали из денников навоз. Мы участвовали в местных состязаниях, нещадно гоняли бедных животных на скачках с мячом. Мы ездили спиной вперед, без седла, опираясь на седло коленями, а Фердинанд, демонстрируя свою лихость, даже умудрялся вставать в седле на голову и поднимать вверх ноги. Пони были послушными и, несомненно, уставали до смерти, но за два или три года мы научились ездить так, что вполне могли сравниться с цирковыми виртуозами. Малкольм безропотно оплачивал наши занятия, но ни разу не пришел на нас посмотреть. Потом Алисия забрала Жервеза и Фердинанда, и я, чтобы заполнить внезапно образовавшуюся пустоту одиночества, еще усерднее занялся верховой ездой. Я проводил на конюшнях почти каждое утро, совершенствовал свое мастерство, не воспринимая это как что-то серьезное, не догадываясь тогда, в суматохе выпускных школьных экзаменов, что это летнее увлечение останется со мной на всю жизнь.

"Блу Кланси выглядит ничуть не хуже остальных", - думал я, разглядывая лошадей, медленно вышагивавших по паддоку. И тренер, казалось, был вполне уверен в успехе. Он поблагодарил меня за то, что я устроил сделку (тренер получил с нее свои комиссионные), и заверил, что жеребенок за два миллиона гиней сейчас уютно устроен в его лучшей конюшне. Раньше этот тренер немного знал меня как помощника его коллеги и неудачника. Но в качестве сына и сопровождающего нового владельца, который, по-видимому, мог серьезно увлечься спортом, я теперь определенно заслуживал его внимания.

Мне было хорошо здесь и сейчас, и я не забивал себе голову ненужными мыслями. Это была настоящая жизнь. Что ж, пока я при Малкольме, надо вовсю этим пользоваться. Я спросил, можно ли будет посмотреть конюшни, когда я в следующий раз буду в Ньюмаркете? Тренер ответил, что он, конечно же, будет рад принять меня, и, похоже, вполне искренне.

- Я иногда бываю там с Джорджем и Джо. Тренирую кое-кого из их лошадей. Я выступаю для них в любительских скачках, - сказал я.

В Ньюмаркете Джорджа и Джо знали все: они считались там чем-то вроде королевского семейства.

- О, так это вы? - Тренер сопоставил некоторые известные ему факты. - Я не знал, что вы работаете с Джорджем и Джо.

- М-м-м…

- Так заходите в любое время! С удовольствием приму вас, - его голос звучал теперь гораздо приветливее и теплее.

"Мой путь наверх в мире скачек оказывается извилистым и запутанным", - подумал я с известной долей иронии. Сдержанно поблагодарил тренера и сказал, что охотно принимаю его приглашение.

Блу Кланси вывели в паддок, а мы пошли к трибунам для тренеров и владельцев, которые находились возле самой арены. Там уже собралось немало таких же компаний, как наша, охваченных теми же самыми переживаниями.

- Какие у него шансы? Честно! - выспрашивал меня Малкольм. Он сверлил меня взглядом, пытаясь прочесть на моем лице правдивый ответ, хотя не думаю, чтобы ему сейчас хотелось услышать именно правду.

- После четверга, когда второй фаворит выбыл из списка участников, его шансы несколько улучшились. Он вполне может рассчитывать на призовое место. Всякое может случиться. Он может даже победить. - Малкольм жаждал услышать как можно больше, не важно, насколько это соответствовало действительности.

Он кивнул, не зная, верить мне или нет, но ему очень хотелось поверить. "Скачки действительно сильно увлекли его", - подумал я и понял, что люблю его по-новому.

В глубине души я считал, что наша лошадь придет к финишу шестой или седьмой - результат не позорный, но денег на этом не заработаешь. Я поставил на Блу Кланси в тотализаторе, но только из солидарности: в основном я ставил на французскую лошадь Мейер Be, не сомневаясь, что первой придет она.

Блу Кланси спокойным шагом направился к линии старта. Наступали прекраснейшие минуты для владельцев - когда сердца, полные надежд, бьются так часто, что готовы выпрыгнуть из груди, когда все оправдания, объяснения, разочарования откладываются на целых десять минут. Малкольм трясущимися руками поднес к глазам мой бинокль.

Тренер был как натянутая струна, как он ни старался это скрыть. Естественно, ведь Арка бывает только раз в году, а жизнь так коротка!

Казалось, лошади целую вечность распределялись по стартовым кабинкам, но вот, ко всеобщему удовлетворению, они заняли наконец свои места на линии старта. Дверцы с треском распахнулись, и разноцветная, громыхающая подковами радуга вырвалась на волю. Двадцать шесть лучших европейских чистокровок летели вперед по кругу скаковой дорожки. Каждый изо всех сил старался доказать на полутора милях зеленой травяной дорожки, что именно он - самый быстрый, самый сильный и выносливый.

- Тебе бинокль не нужен? - спросил Малкольм с надеждой в голосе.

- Оставь себе, я вижу и так.

Я хорошо различал цвета Рэмзи Осборна примерно посредине группы. Лошадь шла легко, как, впрочем, и все остальные участники этой скачки. В Арке нужно было держаться простого правила: в первой десятке обогнуть последний длинный правый поворот, не перенапрячься на прямой и прибавить в самом конце, насколько позволит выносливость лошади. Иногда, если Арка стартует медленно, один из жокеев может проскользнуть вперед на повороте и сильно оторваться от остальных; иной раз все лошади идут ровно, и тогда скачка превращается в настоящую битву за победу. Арка, в которой участвовал Блу Кланси, похоже, неслась с беспощадной скоростью, и на финишную прямую он вышел, насколько я понял, восьмым или десятым в плотной группе летящих, как ветер, лошадей.

Малкольм возбужденно орал: "Давай! Вперед!" - так, будто это было его последнее дыхание. Дамы вокруг нас, в шелковых платьях и шляпках, и мужчины в светлых утренних костюмах, охваченные теми же чувствами, кричали, подгоняя лошадей своими воплями, ругались и молились на всех возможных языках. Малкольм опустил бинокль и пронзительно завизжал, полностью увлеченный тем, что происходило на скаковой дорожке, забыв обо всем на свете, будто в мире не осталось ничего, кроме несущихся быстрее ветра лошадей.

Я понял, что для Блу Кланси настало время сделать свой ход. Он все еще шел очень ровно и пока оставался пятым. Вот он пошел быстрее. Четвертый…

Тренер, более сдержанный, чем владельцы, тоже начал приговаривать, полушепотом, почти не дыша: "Давай, давай же…" Но две лошади, которые держались почти вровень с Блу Кланси, неожиданно рванули вперед и обошли его, и надежда, загоревшаяся было в сердце тренера, угасла. Он тяжело вздохнул, плечи его опустились.

Финишную черту лошади пересекли такой тесной кучей, что только фотофиниш мог установить истинную очередность. Блу Кланси и его жокей боролись до конца, старались перед финишем отыграть каждый метр и отставали от победителя всего на два корпуса, насколько мы - Малкольм, Рэмзи Осборн, тренер и я - смогли рассмотреть с трибуны. Они пришли к финишу вровень со своим ближайшим соперником, и только по морде лошади потом можно будет определить, кто был впереди.

- На кивке, - сказал тренер, отозвавшись на мои мысли.

Глаза Малкольма сверкали от возбуждения, лицо разрумянилось. Он потребовал разъяснений:

- Что это означает? Мы пришли третьими? Скажите, что мы пришли третьими!

Тренер ответил:

- Думаю, это в самом деле так. Все решит фотофиниш.

Мы поспешили вниз, в загон, где расседлывают лошадей. Малкольм был слегка ошеломлен и все еще никак не мог перевести дух. Он снова спрашивал:

- Что это значит - на кивке?

- Лошадь в галопе опускает голову вперед при каждом скачке, в определенном ритме: вперед-назад, вперед-назад. Если две лошади финишируют вместе, как сейчас, и морда одной из них оказывается впереди, когда они пересекают финишную черту, а морда другой лошади - чуть сзади… вот, это и означает на кивке.

- То есть как повезет?

- Как повезет.

- Господи! Никогда не думал, что способен ощутить что-либо подобное! Никогда не думал, что буду так волноваться. Я считал, что это будет просто легкое развлечение.

Он смотрел на меня с таким изумлением, будто я раньше него побывал в неведомой стране, а теперь он сам открыл для себя это чудо.

Рэмзи Осборн просиял от удовольствия и заорал во всю глотку, когда объявили, что Блу Кланси пришел третьим. Он сказал, что совершенно счастлив - продажа половины Блу Кланси обернулась для него успехом. Все вокруг поздравляли Малкольма и Осборна, их представили владельцу победителя, который был из Италии и не понимал эмоциональной речи Осборна. Вспышки фоторепортеров сверкали, как искусственные солнца. Вокруг было полно телекамер, газетчики с микрофонами задавали какие-то вопросы, звучали выступления комментаторов. Малкольм явно завидовал итальянцу: третье место - совсем не плохо, но лучший все-таки - победитель.

Мы вчетвером отправились выпить по случаю победы - естественно, шампанского.

- Решено! Кубок коннозаводчиков - чего бы это ни стоило! - сказал Рэмзи Осборн.

- Посмотрим, в каком состоянии он будет завтра. Это была тяжелая скачка, - заметил тренер.

- С ним все будет в порядке. Вы видели, как он скакал? Всего на два корпуса позади победителя. Это мировой класс, кроме шуток! - доверительно поделился своим мнением Осборн.

Тренер задумался, но возражать не стал. Фаворит, первоклассный скакун, пришел вторым, и победа ускользнула от него, несомненно, только из-за предыдущих изнурительных скачек. А после этой изматывающей Арки он, наверное, еще не скоро придет в форму. Французский фаворит (и мой), Мейер Be, пришел пятым. Блу Кланси оказался даже лучше, чем я предполагал. Может быть, ему повезет в Кубке коннозаводчиков, если мы туда отправимся. Я надеялся, что он победит, но я обычно очень осторожен с надеждами.

День близился к вечеру. Мы выпили свое шампанское, и Малкольм, уставший почти так же, как его лошадь, все еще в радостном возбуждении, сел в лимузин, который отвез нас в аэропорт, и сомкнул веки, как только опустился в кресло самолета. Прежде чем заснуть, он сонно пробормотал:

- Моя первая в жизни лошадь… Третья в Арке. Неплохо, а?

- Неплохо.

- Я собираюсь назвать жеребенка Крезом.

- Почему Крезом? - спросил я.

Малкольм улыбнулся, не открывая глаз:

- Так звали одного очень богатого грека.

Малкольм чувствовал себя в "Савое" как в клетке.

Ночью в воскресенье, когда мы вернулись из Парижа, у него едва хватило сил раздеться. Но в понедельник утром он ожил и раздраженно заявил, расхаживая туда-сюда по ковру, что еще одна неделя в гостинице сведет его с ума.

- Я возвращаюсь в Квантум. Я соскучился по собакам, - сказал он.

Полный дурных предчувствий, я предупредил:

Назад Дальше