Частые кровопролитные бои, тропические болезни, травматизм, неизбежный при эксплуатации многократно выработавшей свой ресурс авиатехники, буквально стачивали наёмные авиаэскадрильи. Обычно от тех, кто не возвращался из очередного вылета, не оставалось ничего. Среди местных племён процветал каннибализм. Не меньшей мрачной славной пользовались местные джунгли. В здешнем климате трупы сбитых лётчиков очень быстро и практически без остатка уничтожались многочисленными плотоядными. То, что не успевали сразу сожрать крупные падальщики, доедали миллионные колонии кочующих термитов и бактерии. Да никто и не пытался искать тела сбитых лётчиков. Хотя в типовом наёмническом контракте такая "опция", как отправка тела погибшего на родину в цинковом гробу за счёт фирмы и была зафиксирована, но уж больно дорого, хлопотно и опасно было снаряжать поисковые партии на территории, контролируемые партизанами. Поэтому на родину очередного погибшего на чужбине солдата чаще всего отправлялась урна, в которую под видом праха покойного засыпали всё, что попадалось под руку – песок, собранную с пола казармы пыль, даже пепел сжигаемой на местной бойне ненужной требухи, остающейся от идущего на мясо скота. Единственное подлинное, что могли получить родственники мертвеца, это страховку.
Впрочем, среди профессиональных "солдат удачи" и тех, кто всерьёз собирался ими стать, редко кого могла остановить перспектива умереть до срока без права быть упокоенным в семейном склепе. С другой стороны, каждый наёмник надеялся, что уж ему-то повезёт уцелеть и вернуться домой богатым человеком, чтобы неделями зависать с девочками модельной внешности в самых крутых барах где-нибудь на Гавайях или в Париже, гонять на новеньком "Порше", пока не кончатся бабки и снова не придётся искать работу по профессии. Так что вербовка пополнения велась постоянно и без особых проблем…
Правда, для того, чтобы подписать с представителем вербовочной конторы трёхлетний контракт требовалось соответствовать достаточно жёстким критериям, в первую очередь связанным с состоянием здоровья и квалификацией. Возрастных же ограничений для настоящих профессионалов практически не существовало. По информации Скулова, о чём он поставил в известность Нефёдова, у Хана уже служили несколько его бывших коллег из Люфтваффе, разменявших полтинник. Главная проблема заключалась в том, как не вызвать подозрений у вербовщиков, чья деятельность в Штатах и в Западной Европе, где наёмничество преследовалось по закону, являлась нелегальной. На этот случай Скулов подготовил для Нефёдова подходящую легенду…
Необходимо было так же понравиться африканским командирам. Не всем вновь прибывшим наёмникам это удавалось. Кое-кому приходилось после первого разговора с непосредственным начальством, не солоно хлебавши, проделывать крайне опасный и сложный путь в обратном направлении. Но Борис по этому поводу не слишком переживал: "Главное добраться до места службы, а там мне сам чёрт не брат!".
Когда-то после корейской войны Нефёдов помог своему бывшему инструктору по Липецкой авиашколе вырваться из сталинского ГУЛАГа, что было равносильно спасению с того света. Теперь Борис рассчитывал, что немец отплатит ему услугой за услугу.
Скулов снабдил своего протеже необходимыми документами и дал ему адрес вербовочной конторы в Нью-Йорке. Борис должен был явиться туда под видом отставного голландского военного лётчика.
Нефёдов чувствовал, что не только стремление загладить свою вину перед дочерью движет генералом-разведчиком. Уж слишком рьяно Скулов принялся помогать ему: пробил по своим каналам временное зачисление отставного лётчика на воинскую службу и поступление его в распоряжение 10-го Главного управления Министерства обороны СССР, ведавшего личным составом. Такая "крыша" позволяла пройти серьёзную подготовку к заданию и без проблем покинуть Советский Союз, чтобы незамеченным для враждебных спецслужб "вынырнуть" под новой легендой в нужном месте на Западе.
В составе группы военных советников, отправляющихся в одну из Африканских стран, пятидесятитрёхлетний ветеран прошёл обязательные десятидневные курсы. Вместе с набором полезных знаний о специфике мест, где придётся в течение нескольких лет учить чернокожих союзников премудростям обращения с советской военной техникой и воевать, лётчики, авиатехники, а также ракетчики и танкисты получили полный набор прививок от холеры, Q-лихорадки и брюшного тифа.
Перед самым отъездом Скулов ещё раз встретился с Нефёдовым. Пришёл черёд расставить все точки над "i".
– Там, куда вы отправляетесь, у нас пока нет своего резидента, – без предисловий сразу перешёл к делу генерал военной разведки. – Командующий местными ВВС – ваш старый приятель и наверняка не откажется вас принять на службу. Этот Хан вхож к президенту страны Моргану Арройе. Речь идёт о зловещей фигуре, враге СССР номер один в Африке. При попытке его физического устранения пропал ваш сын. Зато теперь представляется возможность нанести удар по цели не из стратосферы, а с расстояния вытянутой руки.
Генерал выразительно взглянул на Нефёдова.
– Я вас понял, – сдержанно кивнул Борис. Ему очень хотелось послать этого умника с его тонким намёком на толстое обстоятельство подальше. Ведь понятно было, о чём не договаривал Скулов: "Уберите Арройю, и вы поможете своему парню вернуться на Родину не сдавшимся в плен трусом и предателем, а героем, выполнившим важное задание Родины".
Борис хорошо знал эту породу чиновников, готовых без счёта платить за собственный карьерный успех чужими жизнями сломанными судьбами. Но в том положении, в котором он теперь находился, оставалось хвататься за любую протянутую тебе руку, пусть даже она принадлежит прокажённому. Поэтому Нефёдову пришлось пожать на прощание лапу негодяю, который совсем недавно цинично отказался от его попавшего в беду сына и своего подчинённого. Но это вовсе не означало, что Борис смерился с той ролью, которую ему уготовил гэрэушник. Ведь пробираться в раздираемую взаимными подозрениями дикую страну с миссией киллера означает сразу стать ходячим мертвецом – похлеще тех, что "производят" колдуны мрачного культа Вуду. У диктаторов, умеющих долгие годы удерживаться на троне, особый нюх на подосланных к ним убийц. Каждый такой великий плут обычно за версту чует опасность и без юридических формальностей отправляет подозрительных незнакомцев под топор.
"Не-ет уж, ищи себе других камикадзе!" – мысленно ответил Борис генералу, но виду не подал, что несогласен с поручаемым ему заданием.
Однако мало просто показать фигу в кармане вербующему тебя в шпионы профессионалу. Ведь в таких случаях всё делается таким образом, чтобы "живой снаряд" не имел физической возможности отклониться от навязанной ему траектории. К счастью, Борис обладал некоторым опытом нелегального существования за границей…
Это произошло в 1936 году, когда молодого лётчика направили на гражданскую войну в Испанию. Тогда офицер Красной армии по чужим документам проехал чуть ли не через половину капиталистической Европы. Причём, ехал он один, без бдительного сопровождающего из НКВД. Из того путешествия Борис сделал главный вывод: чтобы иметь в роли нелегала максимальную степень свободы, а не быть марионеткой в чужих руках, необходим резервный запас денег и связей.
Поэтому уже на следующее утро Нефёдов отправился на поиски своего старого фронтового товарища – Лёни Красавчика по прозвищу "Одесса". В последний раз они виделись почти два года назад на похоронах сослуживца, который, несмотря на почти годичную службу в 1943 году в штрафной эскадрилье, сумел после войны из капитанов дослужиться аж до генеральских погон и министерской должности.
Глава 24
До Бориса регулярно доходили слухи о впечатляющей карьере "Одессы". Впрочем, "карьера" – это было не совсем точное определение весьма верчёного-кручёного процесса наработки частного капитала в стране побеждающего социализма, в котором почти беспрерывно находился этот "ударник капиталистического труда". Борису деловые эксперименты талантливого комбинатора казались диким покером, – чрезвычайно азартной и одновременно опасной игрой, когда на кону пан или пропал, а в кармане заряженный пистолет. А ещё где-то поблизости от игрока, желательно в пределах стремительного броска, должно находиться окно, предусмотрительно не запертое на щеколду, – на случай внезапного появления милиции с ордером на твой арест.
Впрочем, самому бывшему фронтовому лётчику и штрафнику "Одессе" нравилось другое определение. Весело в упор таращась наглыми лучистыми глазами святого и вора в одном лице на того, кому он начинал "шлифовать уши", ветеран полевых аэродромов, следственных изоляторов и психушек тюремного типа, которого редко кто в его жизни называл по имени отчеству, упивался крылатой лёгкостью собственной мысли: "Это как в воздушном бою, дядя, когда и тушку сбитого "Мессера" хочется на свой счёт записать, и собственную задницу желательно вовремя убрать из-под пушек висящего у тебя на хвосте "Фоккера", шёбы не попасть под раздачу".
– И как же это у вас получалось? Вас же могли убить! – в искреннем восторге восклицал иной благодарный слушатель.
– Как-как! Каком кверху и по-быстрому! – передразнивал ничего не мыслящего в лётном деле дилетанта одессит. Впрочем, всё же снисходил до пояснений:
– У меня, дядя, свой человек в небесной канцелярии имеется. Я одно время высотные самолёты испытывал, и однажды так высоко поднялся, что аж до самого Царствия небесного "на лампочках" дотянул. А там взятку кому надо быстренько сунул и обратно. С тех пор, когда я ищу приключения на своё седалище, местный морг обычно всегда закрывают на переучет…
Одно время Красавчик промышлял по снабжению колхозов. А до этого успел за относительно короткий срок побывать директором рынка, страховым агентом и начальником колонны автобазы.
Лёня обладал врождённым нюхом на то, чтобы, как говорят в Одессе, "попадать на хорошие бабки". Одним из первых в Союзе Красавчик освоил новое чрезвычайно прибыльное ремесло сборщика мумиё – модного нынче препарата, который по слухам "лечит от всего", и за которым необходимо было на несколько месяцев уезжать в далёкие и дикие края. Привозимые из таких экспедиций смолянистые кусочки чёрного цвета неизвестного происхождения (по одной из версий – мышиный помёт) стоили на "чёрном рынке" по 10 рублей за 1 грамм при средней зарплате в стране 100 рублей.
Впрочем, у Лёни и в Москве всегда дел хватало, чтобы месяцами мотаться отшельником по диким горам. Не удивительно, что через некоторое время один из его клиентов – ответственный сотрудник Министерства рыбного хозяйства обвинил продавца, будто бы он под видом чудодейственного горного воска продавал ему обыкновенный гудрон и битум. Цена вопроса осталась тайной для следствия, но по слухам за избавление от застарелой язвы – профессиональной болезни торговых работников клиент заплатил поставщику "лекарства" тридцать тысяч целковых или по ценам чёрного рынка три легковых автомобиля "Волга". Естественно, что пострадавший пришёл в бешенство, когда выяснилось, что знахарь, предлагавший ему килограммами кушать, якобы, с превеликим трудом и риском для жизни добытый в горах эликсир молодости и долголетия, добавляя мумиё буквально в любые кушанья, включая торты и даже утренний кофе, на самом деле скармливал ему нефтепродукты!
Но как доказать вину продавца, если даже представители уважаемых научных институтов в публикациях на эту тему стыдливо признавались, что химическую формулу вещества, именуемого в народе "мумиё", установить невозможно – слишком сложный состав?! Так что Лёне удалось избежать суда и тюрьмы.
Однако разразившийся скандал, в котором фигурировал крупный хозяйственник союзного масштаба, на какое-то время подорвал деловую репутацию воротилы теневого бизнеса, и отбросил его на социальное дно. С прежним промыслом было покончено. Трудоустройство на новое хлебное место тоже оказалось затруднено, ибо пострадавший министерский чин постарался употребить всё свое влияние, чтобы, если уж не посадить, то хотя бы основательно перекрыть обидчику кислород. Этот чиновник оказался чрезвычайно влиятельной персоной, связи которого уходили под самые облака к кремлёвским звёздам. Он и сам ел чёрную икру ложками и поставлял деликатесы на княжеские столы советской партийной, военной, торговой и прочей элиты. Говорили, что после всей этой истории на одном из банкетов рыбхозовский туз будто бы заявил, что закатает обокравшего его негодяя в бочку с сельдью и пустит на консервы. Лёня и в самом деле чувствовал себя опутанной сетью рыбёшкой, которую вытащили из родной стихии на палубу траулера.
Именно в такой сложный для неисправимого авантюриста период Борис и повстречал его в прошлый раз.
В то утро Лёня стал обходить знакомых, чтобы достать деньги на бутылку. В нескольких домах ему отказали. Многие прежние приятели теперь отмахивались от, как многим тогда показалось, окончательно обанкротившегося знакомого, словно от приставучей уличной псины. Когда по дороге от подъезда к собственной "Волге" к тебе вдруг подваливает заросший щетиной тип с мутным взглядом и пытается общаться, как с равным, это неприятно задевает твоё самолюбие. Теперь уже не важно, что ещё полгода назад сегодняшний забулдыга у тебя на глазах небрежно прикуривал от сторублёвой купюры и мог ногой распахивать двери в высокие кабинеты. С тех пор всё изменилось. Лёню списали, как серьёзного делового человека. Многие из тех, кто недавно настойчиво искал дружбы "того самого "Одессы"", завидев его издали, спешили перейти на другую сторону улицы…
Чтобы найти в этот день деньги на выпивку, Лёня отправился на Новодевичье кладбище. Там должно было состояться торжественное погребение скончавшегося от инсульта генерала и аса. Немного постояв в толпе родственников и сослуживцев, пришедших проститься с покойным, и послушав наполненные пафосной пустотой речи ораторов, Красавчик тоже попытался взять слово. Он хотел рассказать этим напыщенным индюкам и прочей публике, среди которой вкраплениями попадались люди с наполненными искренней печалью глазами, каким славным и свойским парнем был Васька Белокопытов, когда они познакомились и начали вместе летать. Их обоих вместо пехотного штрафбата забрили в особую эскадрилью. Откуда и за что, это теперь уже не важно. Главное, что с первого дня в штрафниках воевали они геройски, в иные дни совершая до шесть вылетов! После тяжелейших воздушных каруселей с "мальчиками Геринга", заходя на посадку, часто ты почти ничего не видел из-за крайней физической и эмоциональной измотанности. Порой молодые ребята возвращались вечером в землянку седыми. И всё-таки сам чёрт им был тогда не брат.
Штрафников всегда перебрасывали туда, где жарче всего, где обычные полки за неделю "стачивались" до "последнего пилота" – под Харьков и в Сталинград в 1942, на Курскую дугу в 43-м… Тем, кому везло пережить очередной боевой день, иногда с горькой иронией называли себя "самыми усталыми людьми войны". Их спасало только то, что они были дьявольски молоды и везучи, а ещё талантливы, как боги войны, ибо в мясорубках с асами Люфтваффе выживали только самые способные. Штрафникам крайне редко утверждали одержанные победы, зато за малейшее проявление трусости их приговаривали к расстрелу перед строем товарищей…
Лёня собирался поведать сыну умершего друга, а ещё солдатикам из почётного караула, и всем тем, кому действительно важно было услышать живое искреннее слово из уст однополчанина их умершего отца, мужа, командира и просто честного и очень порядочного человека, что тот, который лежит теперь в дорогом гробу в окружении бархатных подушечек с орденами, когда-то тоже был молодым – злым в драке, верным в дружбе и по-юношески трогательным в своих первых любовных переживаниях. Нет, он вовсе не был безупречным и идеальным, каким его тут представляли. Любил Васька выпить вечером после полётов. А когда положенных ста грамм не хватало, то по-тихому от начальства гнал с верными дружками самопальный ликёр из авиационного технического спирта. За что, кстати, неоднократно сиживал на "губе"…
Закончить же свою речь Лёня собирался стихами молодого поэта, фамилии которого он, к сожалению, не знал, но перед чьим творчеством преклонялся:
Ах, утону я в Западной Двине
Или погибну как-нибудь иначе, -
Страна не пожалеет обо мне,
Но обо мне товарищи заплачут.Они меня на кладбище снесут
Простят долги и старые обиды.
Я отменяю воинский салют,
Не надо мне гражданской панихиды.Не будет утром траурных газет
Подписчики по мне не зарыдают,
Прости-прощай, Центральный Комитет,
Ах, гимна надо мною не сыграют.Я никогда не ездил на слоне
Имел в любви большие неудачи,
Страна не пожалеет обо мне,
Но обо мне товарищи заплачут
Однако, кто-то из высоких начальников распорядился не пускать к трибуне плохо одетого оратора, которого даже некоторые фронтовики, чья послевоенная судьба складывалась в целом благополучно, считали изгоем в своей среде.
Тогда в озлоблении, вместо приготовленных торжественных стихов в память о друге Лёня громко процитировал другое сочинение своего любимца:
У лошади была грудная жаба
Но лошадь, как известно, не овца,
И лошадь на парады приезжала
И маршалу об этом ни словца…А маршала сразила скарлатина
Она его сразила наповал,
Но маршал был выносливый мужчина
И лошади об этом не сказал…
Борис в тот день не успел проститься с фронтовым товарищем, в последний раз взглянуть ему в лицо. Родственники генерала стыдились его короткого штрафного прошлого (хотя восемь месяцев пребывания в штрафной авиачасти можно было приравнять к трём годам службы в обычном фронтовом авиаполку), и поэтому не поставили Нефёдова в известность о дате и времени похорон. В последний момент Борису позвонил один знакомый и сообщил ему, куда надо приехать.
Когда Нефёдов шёл от кладбищенских ворот по главной аллее, в глубине погоста за высокими мраморными обелисками уже гремели залпы воинского салюта. Случайно подняв глаза, Борис увидел высоко в небе широкую белую полосу, расходящуюся на два ответвления. Случайный пролёт этих реактивных машин выглядел очень символично. Лучшего прощального салюта для лётчика быть не может.
В руках отставника была авоська с купленной по дороге бутылкой водки, полбуханкой чёрного хлеба, чтобы по фронтовому обычаю выпить за "не вернувшегося с боевого задания дружка по эскадрилье".
Борис первым заметил тогда Красавчика. Лёня стоял к нему спиной в толпе хорошо одетых холёных мужчин и богато обставленных дам, принадлежавших к высшему советскому обществу. Обычно любящий и умеющий одеваться подчёркнуто элегантно, на этот раз одессит имел какой-то поношенный вид опустившегося человека, и серым невзрачным пятном смотрелся на фоне окружающей его барственной публики. Когда Борис был уже совсем рядом, какой-то квадратный человек начальственного вида в тёмном пальто, сшитом по чиновничьей моде с широкими накладными плечами, скользнув удивлённым недоброжелательным взглядом по одутловатому лицу одессита, озадаченно протянул неожиданным для мужчины его солидной комплекции женоподобным фальцетом:
– А-а, здоров… Слышал, что тебя вроде как посадили… Послушай! А ты случаем – не в бегах?