– Не-е! Я в полный рост пока гуляю, – зло сверкнув на собеседника глазами, огрызнулся Лёня. – Желаю в память покойного сбацать на поминках танец освобождённого труда! Мечтаю воплотить в па-де-де образ мирового пролетариата, рвущего оковы капитализма вместе с собственным пиджаком
Мясистое лицо грузного мужчины в обкомовской шляпе побагровело, он ухватил одессита за пуговицу и зашикал на него:
– Ну чего ты из себя корчишь?! У людей горе, а ты тут зубоскалишь, псина неумытая. Тут приличного человека хоронят, тебе не чета! И вообще кто ты такой?! Пшёл вон отсюда!
Живущему на грани миров Лёне Красавчику часто давали понять, что, не смотря на военные заслуги и серьёзный авторитет в криминальном мире, тем не менее, он чужой и там, и там. Лёню это чрезвычайно задевало, но он старался держать фасон. Вот и теперь, саркастически улыбнувшись (а сарказм, как известно, защитная реакция уязвлённого самолюбия) одессит невозмутимо пожал плечами и переспросил:
– Кто я такой? Так я же в натуре абортмахер! То бишь цирюльник, подрабатывающий подпольными абортами. Парикмахер – абортмахер! Какая разница! Люди делают одну работу, просто у одного ножницы длиннее.
Борис вовремя вклинился в жёсткий разговор, который обещал закончиться мордобоем и вызовом милиции. Ведь его приятель был – настоящий порох и вспыхивал от любой искры.
– Что за несправедливость, командир! – кипел Лёня, которого Нефёдов буквально оттащил от "наехавшего" на него номенклатурного деятеля. – Воевали, не экономя себя про неприкосновенный запас, а теперь любой лаковый штиблет делает тебе лимонную морду! С его то гнойным голосом этому инициативному малохольному только арию "занято" верхом на сортире исполнять. А этот "Паганини местного разлива" меня! – красу и гордость Одессы-мамы, лезет строить!
При этих словах бывшего сослуживца Нефёдов не смог сдержать улыбки.
А Лёня всё продолжал негодовать:
– Нет, напрасно, батя, ты вмешался! Раз он рискнул меня задеть, то в первом действии пьесы этот деятель имел бы у меня счастье что послушать ушами про свою родню и себя любимого. А в антракте я бы этой харе протокольной по шляпе так шваркнул, что он и мявкнуть не успел бы, как в соседнюю свежевырытую могилку лёг бы навеки. Был бы этому номенклатурному писателю с печатями в портфельчике досрочный аллес капут с деревянным макинтошем и музыкой впридачу. Только он бы её не услышал.
Идущий с похорон народ опасливо обходил подозрительного субъекта, потрясающего кулаками и бросающего мстительные взгляды по сторонам.
– Даже на похороны не позвали, гады! Случайно сегодня утром узнал, что Васька умер, и его будут хоронить – возмущался Красавчик.
Полчаса спустя, когда однополчане расположись за столиком какой-то убогой пивнушки (помянуть товарища на его свежей могиле строгие сотрудники элитного кладбища им не позволили), Борис спокойно урезонил приятеля, который всё никак не мог успокоиться:
– Ну не позвали, и не позвали… в конце концов, это их внутрисемейное дело – его домочадцев. Мы-то его помянем. Чего ты взбухать то вздумал?
Всегда страдавший манией величия (отнюдь не в лёгкой форме) одессит от обиды даже поперхнулся бутербродом с килькой. Он долго откашливался, осуждающе зыркая на того, кому, словно отцу родному, доверчиво распахнул свою полосатую, как матросская тельняшка, душу. Потом с оскорблённым видом заговорил о себе в третьем лице:
– Да, Красавчик не ангел! Но почему меня такие вот – любой жопе затычки, как тот магнат особого посола, – всю дорогу учат жизни и даже за человека не считают. С фронтовым другом, который мне как брат был, проститься не дали! Не жизнь, а сплошные вырванные годы!
– Чего ты в амбицию ударяешься то? – спокойно сказал Нефёдов. – Подбери нервы! Лично я не за этих бюрократов воевал, у которых задница на плечах, а вместо сердца каменный забор, чтобы на всякий случай никого не пущать, куда не велено. Я за свой народ воевал, за соседского пацана, у которого отца-пограничника в первый день войны в Бресте убили, за старушек, которые в деревне с голоду пухли, но весь собранный урожай до последнего зёрнышка фронту сдавали. Вижу, забыл ты, дружище, что злость на немцев у нас была такая, что о себе как-то не думалось. Бьюсь об заклад, не волновались мы с тобой тогда, братишка, насчёт того, увенчают ли нас после победы банными венками из лавра и станут ли уважительно сажать в президиумы за кумачовый стол, как самых почётный гостей, или нет.
– Это верно, батя! – мгновенно посветлев лицом, энергично закивал головой Одесса. – Мы тогда на другие комплименты нарывались, нам серьёзные мужчины из Люфтваффе частенько полный рот зуботычин напихивали, особенно в первый год боёв. Но мы тонуса не теряли! И всё же, батя, как вспомню, на каком недоразумении мы с ними воевали, хочется самому себе памятник воздвигнуть и возложить к нему венок от потрясённых сограждан. И ведь наводили же шороху у фрицев в интимных местах!
Лёня дул уже четвёртую кружку пива, закусывая солёными сухариками, которые были насыпаны горкой перед ним на тарелке.
– М-да, командир, красиво ведь жили! – глаза Красавчика наполнились ностальгической грустью. – И в самом деле плевать нам было на то, что у немцев самолёты цельнометаллические, а фюзеляжи наших ястребков из-за дефицита алюминия выклеены из фанерного шпона; и что после посадки твой "ишачок" или ЛАГГ можно было использовать в качестве сита для промывки лапши из-за множества пробоин…
Выпив за не вернувшихся из боя товарищей фронтовые друзья начали вспоминать забавные подробности своей службы.
Борис с иронией напомнил нынешнему "герою воздуха", как в начале их совместной службы он однажды поймал Красавчика на "лобовой атаке". Дело было в "избе-учильне" – штабной землянке, где после полётов "Анархист" проводил занятия для своих штрафников по тактике. Нефёдов по очереди вызывал к доске подчинённых и задавал им один и тот же вопрос:
– Товарищ Бочкарёв, вам в лоб выходит "Фоккер". Высота полторы тысячи метров. Ваши действия?
– Делаю горку с переворотом и сверху из всех стволов по фашисту! – весело чеканит бывший лейтенант.
– Отменно. Садитесь. Майор Пятёркин, а вы как поступите в схожей ситуации?
– Выполняю полубочку, косую петлю, захожу "Мессеру" в хвост и из всех точек по гаду!
Наконец очередь дошла до Красавчика. Одессит, перекосившись лицом и "в красках" представив, как на него прёт "дура" с чёрными крестами, чуть не рвёт на груди тельняшку, но с ответом медлит, уточняя детали.
– Щё, прямо в лоб?
– Ну да.
– И не сворачивает?! Вот зараза! А, может, разойдёмся тихо-мирно, пока не стало больно.
– Щас! – передразнивает одессита Нефёдов и рявкает. – Отставить панику, Красавчик! Принимайте бой.
– Та я ж обгажусь, командир! – в порыве откровенности восклицает чрезвычайно эмоциональный Лёня.
После этой реплики Красавчика тройной накат землянки ещё долго вибрировал от дружного хохота "курсантов".
– Ваш рассказ номер раз, командир, не слишком интеллигентен, – обидчиво заметил самолюбивый Одессит. Тогда Борис к удовольствию друга припомнил более героический случай с его участием.
Однажды на аэродроме, где базировались штрафники, приземлился транспортный "Дуглас". Дело было зимой. Морозы стояли лютые, до 40 градусов доходило. Один из пассажиров в долгополом неуставном тулупе, едва выбравшись из холодного самолёта, решил справить малую нужду прямо возле стоянки истребителя Як-3. Видимо, натерпелся за долгий перелёт. На беду чужака самолёт принадлежал не кому-нибудь а "Красе и гордости Одессы-мамы", который как раз строго наставлял молодого солдатика, расчищающего от выпавшего утром снега капонир его истребителя. Завидев облегчающего душу прямо перед кабиной его машины босяка, Лёня не стал уточнять что за турок. Каждому в авиации известно, что справлять малую нужду перед самолетом нельзя! Это страшное святотатство и чрезвычайно плохая примета для того, кому на этой машине потом лететь. (Можно только за хвостом…).
Не долго думая, разгневанный Лёня выхватил лопату у солдата, подбежал к нахалкеру и в праведном гневе с размаху ахнул его ею по спине чуть пониже поясницы. Неизвестный мужик рыбкой в сугроб. И тут Лёня вдруг обнаружил, что штаны то у атакованного им обалдуя "полосатые"! – с широкими красными генеральскими лампасами.
Стоит Лёня, не жив, не мёртв. "Ну, – думает, – теперь мне, как штрафнику, точно "вышка" полагается". А генерал, кряхтя, поднялся, отряхнулся, почесал место удара. Потом опасливо глянул на лётчика и обиженно так говорит: "А сказать нельзя? Зачем сразу лопатой то?!". На что Лёня, быстро оправившись от шока, строго так предупредил, делая вид, что не заметил генеральских штанов под штатским тулупом: "Если тебе ещё раз так моча ударит в голову, – пеняй на себя!".
Вспомнив этот эпизод, Борис очень потрафил самолюбию Красавчика. Тот сразу приосанился и теперь выглядел прежним орлом. Лёня очень гордился своим штрафным прошлым, а в особенности тем, что имел честь воевать под началом самого "Анархиста". Он не мог отказать себе в удовольствии напомнить Борису два эпизода, которые в его исполнении приобретали просто античный вид.
Первый случай имел место в конце 1943 года. Однажды в особую штрафную эскадрилью с инспекцией пожаловал большой чин из Москвы, сам в недавнем прошлом знаменитый ас. Генерал служил в аппарате главкома ВВС маршала Новикова.
На самолёте вместе с высоким гостем прилетело множество крупных чинов из столицы и… симпатичная молоденькая корреспондентка. Похоже, именно юная особа сыграла роль детонатора в этой истории. Как говориться: "Шерше ля фам".
Будучи наслышан в Москве о фронтовых успехах штрафников, генерал тем не менее не питал к осуждённым лётчикам тёплых чувств. Столичный деятель считал, что время "партизанщины" прошло, и пора разогнать странное подразделение "вольных казачков", которое только позорит ВВС. А для начала генерал решил самолично развенчать один из мифов, окружающих необычную авиачасть. дело усугублялось тем, что высокий гость находился под шафе.
– Раздули, понимаешь ли, героя! То же мне – суперАС в мюнгхаузенской треуголке! Больше сотни побед ему приписывают! А где эти сбитые самолёты есть?! Не числятся они ни в одном документе! Зато начальников на три буквы посылать ваш Нефёдов умеет виртуозно. Наслышаны! Вишь ты, батько Махно, понимаешь ли, выискался! За такие штучки с вашего "Анархиста" надо бы сдёрнуть портки, да хорошенько выпороть, чтобы научился уважать вышестоящих по должности и званию! Странно, что никто до сих пор этого не сделал. Ну ничего, я вам тут всем покажу вашу мать анархию! Надолго запомните мой приезд.
Дело было в штабной землянке отдельной штрафной авиаэскадрильи, куда гость нагрянул в то время, когда командира части на месте не было. Нефёдов находился на передовом командном пункте, лично с земли руководя действиями своих лётчиков.
Досадуя на то, что предупреждённый о визите высокого проверяющего из Москвы командир штрафников, тем не менее не счёл нужным встретить его лично, оскорблённый ревизор быстро свирепел. Одними грозными обещаниями дело кончиться не могло. Тем более что высокопоставленному деятелю уж очень хотелось произвести впечатление на журналистку, которую он взял с собой в инспекторскую поездку по частям фронта. Пока двадцатилетняя корреспондентка явно с прохладцей воспринимала ухаживание успевшего разменять четвёртый десяток обладателя золотых эполет.
На свою беду генерал оказался "летающим", хотя на боевые задания он не отправлялся с тех пор, как занял высокую должность в штабе. Однако, посещая запасные полки и лётные училища, иногда бывший фронтовой лётчик-истребитель садился в кабину "Яка" или "Лавочкина", чтобы личным примером вдохновить строевых лётчиков. Да и просто по-мужски было приятно осознавать себя не просто чиновником, но по-прежнему – солдатом.
И когда генерал сообщил журналистке о своём неожиданном решении лично проверить лётное мастерство командира местной части, девушка впервые взглянула на него с интересом. Правда, в свите генерала нашлись дальновидные знающие люди, которые деликатно попытались отсоветовать начальству "связываться" с непредсказуемым, драчливым "Анархистом". Их аргументы звучали очень убедительно. Но когда в деле замешана женщина даже убелённые сединами воины теряют голову.
Был устроен показательный учебный бой, в ходе которого Нефёдов сумел прижать противника к земле, и вынудил его совершить посадку. Говорят, после этого потрясённый и прилюдно униженный генерал всё-таки нашёл в себе силы пожать руку своему победителю. Подобно одному австрийскому скрипачу, который побывав на выступлении гениального Николо Паганини, грустно заявил друзьям: "Сегодня я видел живого Бога, после такого рандеву брать в руки смычок кощунственно", лётчик-генерал тоже больше ни разу не садился в кабину…
Другой ленендарный эпизод с участием "Анархиста" произошёл за несколько месяцев до победы. В Восточной Пруссии штрафники некоторое время "сидели" на одном аэродроме с элитным полком "свободных охотников", которым одно время командовал сам полковник Василий Сталин. В этот полк собрали асов со всего фронта.
И вот командир гвардейцев поспорил с командиром штрафников на бочку вина трёхсотлетней выдержки, по случаю добытого гвардейцами в подвалах одного немецкого замка, что утрёт знаменитому "Анархисту" нос. Ударили по рукам. Через два часа Сталинский сокол, дважды Герой советского Союза со своим ведомым пригнал к аэродрому "Мессершмитт" Bf-109 и сбил его на глазах у собравшихся на лётном поле наблюдателей. Однако, на это штрафники вяло заметили, что не дело сбивать, почти пленённого врага, и коль уж ты его привёл, то будь добр посади живьём. На это гвардейцы только руками развели, мол, это невозможно.
Когда пришёл черёд Нефёдова постоять за честь своей не увенчанной наградами части, он решил продесонстрировать один из своих коронных трюков: приказал расстелить по всему лётному полю дюжину полотенец. Затем, взлетев на своём потрёпанном Ла-7, за десять минут на бреющем полёте, кося траву винтом, намотал на лопасти пропеллера все полотенца. Бочка вина по праву досталась штрафникам… Позже история о том, как знаменитый ас собирал винтом полотенца обросла многими невероятными подробностями и превратилась в легенду. Многие, скептически настроенные по отношению к штрафникам и их "атаману" люди, говорили, что всё это брехня, как и многое из того, что рассказывают о самой противоречивой фигуре советских ВВС. Но Лёня то знал, что это чистая правда, ибо лично наблюдал за очередным подвигом "Геракла", как он иногда в шутку величал своего командира и учителя.
Вот так – вечером воспоминаний закончилась их прошлая встреча…
С тех пор Лёня, похоже, сумел основательно поправить свои пошатнувшиеся дела. В качестве косвенного подтверждения тому примерно полгода назад Нефёдов получил от Красавчика приглашение на свадьбу его дочери. На открытке красовалось название самого престижного ресторана Москвы.
Затем неожиданно выяснилось, что когда-то даже не имевший столичной прописки провинциал, в очередной раз переехал в более комфортабельное жильё. Свою скромную "гавану", как он презрительно именовал собственную двухкомнатную "хрущёвку" с совмещённым санузлом ("говно и ванна") в Черемушках, Лёня с помощью какой-то сложной комбинации умудрился поменять на шикарные трёхкомнатные "апартаменты" с высокими потолками и чудесным видом на Москва-реку. Теперь Лёня обитал на восемнадцатом этаже сталинской высотки на Кудринской площади…
Глава 25
Было ощущение, что ты входишь в богато отделанный мрамором и лепниной вестибюль дворца с роскошными массивными люстрами и зеркалами по стенам, в которых отражаешься в полный рост. Не смотря на то, что новый жилец обитал здесь недавно, консьержка на входе уверенно заявила:
– Так его родная дочка в богадельню сдала.
"Богадельня" оказалась привилегированным домом отдыха для персональных пенсионеров союзного значения. Путёвки в этот оазис высококлассной даже по западным меркам медицины и несоветского комфорта выдавало Главное лечебно-курортное управление ЦК КПСС или особая комиссия при Совете министров СССР.
Пансионат располагался в уголке первозданной природы. Чтобы попасть на территорию, необходимо было иметь специальный пропуск. Строгие вахтёры долго не хотели пускать "родственника" одного из отдыхающих. Вежливо, но непреклонно охранники предлагали Нефёдову подождать, пока о его незапланированном визите сообщат тому, кого он приехал навестить. И тут выяснилось, что среди отдыхающих в санатории заслуженных товарищей вообще не значится человек со странной фамилией Красавчик.
Борис прикусил губу, запоздало сообразив, какого маху он дал. Конечно! Чтобы попасть сюда Лёня наверняка провернул какую-то махинацию.
В пору было, обескуражив охранников возгласом "полундра!", драпать к ещё не успевшему отъехать от санаторской проходной такси. Но это означало бы не решить вопрос, ради которого Борис сюда приехал.
Между тем, охранники, словно унюхавшие дичь охотничьи псы, "приняли настороженную стойку и навострили уши": Что за Красавчик? Кто таков? Ату его!
Борис видёл: ещё секунда, и вохровцы поднимут грандиозный шухер.
– Так это ж моего брательника жёнка так кличет! – нашёлся визитёр, – за то, что он у неё всё же красивее обезьяны.
Сам не понимая почему, Борис заговорил с ярко выраженным украинским колоритом. Но по наитию найденный образ, кажется, оказался весьма удачным: выходило вроде как добродушный "хохол" "гутарит" с вахтёрами так, словно по простоте душевной призывает незнакомых мужиков посмеяться над интимной подробностью из жизни родни:
– Вот бог послал мужику бабу. Не жена, а "вражий голос"!
Вскоре Нефёдов с облегчением заметил понимающие ухмылки на суровых лицах сторожей, а раз улыбаются, значит, расслабились и больше не воспринимают данный инцидент всерьёз.
"Теперь надо действовать более осторожно" – сказал себе Нефёдов. И, тем не менее, он чуть снова не выдал себя искренним изумлением, когда узнал, что для того, чтобы основательно поправить своё пошатнувшееся здоровье, старый аферист оформился в элитный санаторий ни много, ни мало, как бывший Зампред обкома с Урала, ветеран партии аж с 1931 года. "Он бы ещё героем Куликовской битвы или на худой конец большевиком с дореволюционным стажем записался!" – не без зависти к лёниной способности ловко (без мыла) пролезать туда, куда простым смертным путь был строго запрещён, подумал Нефёдов.