* * *
Борис Абрамович Моисевич, мой шеф и благодетель, встретил меня, сидя в огромном кожаном кресле за столом из карельской березы и потягивая апельсиновый сок. Одет Боря-гей был тоже как всегда – с кричащей роскошью. Он вообще был ужасный, просто патологический показушник. Вот и сейчас на галстуке одетого в супершмотки розовощекого Моисевича сверкала бриллиантовая заколка, а палец левой руки украшал перстень с одноименным голубым камнем, о количестве карат которого можно было догадаться лишь весьма приблизительно. Подавая себя столь вызывающим образом, хозяин "Фортуны" если и рисковал однажды вдруг лишиться всего своего богатства, включая голову, то – куда меньше, чем любой другой, окажись тот на месте старого гея. Охрана у него была по высшему разряду, как у банкира. А рэкетиров Боря на боялся, так как по договоренности с одним из воров в законе регулярно "грел" зону, переводя на нужды заключенных одной из областных ИТК весьма существенную часть своей прибыли. Отсидев во времена Андропова за "незаконную предпринимательскую деятельность", гомик Моисевич умудрился не только не стать опущенным, но и завести за колючей проволокой очень полезные связи. Именно они до сих пор гарантировали, что в один прекрасный день в офис "Фортуны" не заявятся бритые отморозки, не сунут в рот ствол и не потребуют уплаты задолженности по профсоюзным взносам…
– Привет, шеф, – закрыв за собой дверь директорского кабинета, я поздоровался дежурной фразой, от которой Боря каждый раз млел, как удав на стекловате. Моисевич любил, когда сотрудники называли его не по имени-отчеству, а в заведомо превосходной степени. Но сейчас на лице толстячка не произошло ровным счетом никаких изменений. Даже губы не дрогнули в формальной полуулыбке, Я насторожился. Что-то будет…
– Садись, Стрельников. – Моисевич кивнул на стул, нахмурив лоб, переложил лежащие перед ним на столе документы и сказал, не поднимая глаз: – Через неделю, одиннадцатого числа, ты летишь в Нью-Йорк за очередной партией автомобилей. Наш партнер дал хороший закупочный прайс, – Боря небрежно махнул листком-факсом и бросил его поверх стопки деловых бумаг, – так что в результате этой сделки мы заработаем достаточную сумму, чтобы без банковского кредита не только взять в следующий раз рекордную партию в двести пятьдесят машин, но и зафрахтовать для их перевозки собственное судно, наше, а не пользоваться услугами филиппинцев. Ты понимаешь, о чем я говорю?
Я понимал. Если "Фортуна" не станет отправлять тачки, прицепив их попутным грузом к чужому, идущему в Санкт-Петербург заграничному судну, то специального сопровождения машин фактически не требуется. Ответственность за сохранность автомобилей не ложится на плечи одинокого безоружного экспедитора, а переходит в ведение страховой компании. Так получается дороже, но – без какого-либо риска. Пусть хоть судно потонет в океане, Боря без проблем вернет вложенные денежки. Единственное, что остается сделать мне как представителю заказчика, – это, находясь в Нью-Йорке, проверить документы и отследить погрузку машин на корабль.
– Это еще не все, Денис, – пристально наблюдая за моей реакцией, добавил Борис Абрамович. – Мы здесь подсчитали затраты на твои командировки и пришли к выводу, что в дальнейшем летать за океан экономически нецелесообразно. После трех лет сотрудничества с фирмой-поставщиком мы убедились в их полной порядочности. Ни единого прокола как в техническом состоянии автомобилей, так и в плане оформления документации. Я счел этот отрадный факт веским основанием, чтобы возложить функции отправки машин непосредственно на компаньонов. Специальный человек с той стороны сможет выполнить эту работу не хуже, чем ты. И – не надо лететь в Америку. У нас впервые появилась уникальная возможность перейти к цивилизованным условиям перевозки товара, а не дрожать от страха, что команда обезьян выкинет тебя за борт, захватит судно и повернет его вместе с нашими "понтиаками" куда-нибудь в Юго-Восточную Азию, где за копейки загонит наследникам мадам Вонг. До сих пор нам, бедным русским, приходилось экономить и рисковать. Ты же сам, не хуже меня, знаешь – ни одна американская страховая компания не согласится взять на себя ответственность за груз, если его перевозят эти бабуины на принадлежащем им же корабле. А если мы фрахтуем российское судно, целиком, с русской командой, и груз идет в Россию – это же совсем другой расклад! Что же касается тебя, Денис, ты… Одним словом, – вздохнул Боря-гей, широко разведя пухлые ручки, – ты…
– Я уволен, – закончил я фразу, и челюсти мои сжались до зубовного скрежета.
– Ну, зачем же так! Денис! – мгновенно ощерился в сладкой улыбке Моисевич. – Ты – наш проверенный сотрудник, знаешь специфику автобизнеса. Английским, как Шекспир, владеешь, опять-таки. Для тебя запросто найдется непыльная работенка и дома, в Питере. – Боря-гей хитренько так прищурился, выдержал паузу и предложил, глядя мне прямо в гласе. – Я имею в виду наш автосалон на проспекте Энергетиков. Зямочка, мой племянник, вынужден был буквально вчера расстаться со своим нечистым на руку заместителем и ему срочно нужен квалифицированный помощник. Как тебе такое предложение, Деник? По-моему, это самое лучшее, что я бы мог тебе предложить. Поработаешь полгодика-год под руководством Зямы, а там, глядишь, другое хорошее место освободится. А?!
– Заманчивое предложение, – я не смог сдержать предательски появившейся на губах кривой усмешки. – Спасибо за заботу, Борис Абрамович. И сколько, если не секрет, я буду там получать?
– Ну, – замялся Моисевич, снова начав перебирать лежащие на столе бумаги, – на первое время… пока не войдешь в курс дела… скажем, пятьсот долларов в месяц. Плюс, разумеется, традиционная льгота для всех сотрудников салона – заказ всех автозапчастей по себестоимости. Если тебе нужно время подумать, оно у тебя есть. На следующей неделе твоя последняя поездка в Нью-Йорк, и до этого дня я должен точно знать, рассчитывать мне на тебя или искать в помощники Зямы кого-то другого.
Моисевич, давая понять, что разговор окончен, выдвинул один из ящиков стола и углубился в чтение какого-то красочного штатовского автокаталога. На языке жестов такое поведение начальника всегда и везде означает только одно: "А теперь, дружок, пошел на…"
– Понял, Борис Абрамович. Спасибо за заботу. Отец родной. – Я смерил лысого толстяка уничижительным взглядом. Зная, что Борюсик терпеть не может дым, достал из кармана пачку "Мальборо", щелкнул зажигалкой и со смаком закурил. – Я подумаю над вашим чертовски заманчивым предложением. Во время поездки в Штаты. До свидания, шеф.
Вместо ответа хозяин "Фортуны" недовольно повел носом, поморщился и что-то буркнул, кивнув на дверь кабинета. Вроде как проваливай отсель со своей вонючей табачной соской. Баклан. Круче видали.
Спускаясь по лестнице к выходу из старинного дореволюционного здания, весь второй этаж которого занимал офис автокомпании этого пидора, я со всей остротой осознал, что судьба, благоволившая ко мне в последние два года, давшая мне шанс почувствовать вкус настоящих денег, жить, не считая сто баксов за деньги, купить отличную квартиру, обставить ее по высшему разряду, приобрести немереное количество всякого сопутствующего барахла, стать обладателем роскошного "БМВ" – единственного в пятимиллионном городе и, наконец, получить членскую карту закрытого элитного клуба, решительно повернулась ко мне задницей, умудрившись до кучи показать свои гнилые зубы. Как я могу прожить на пятьсот баксов?! Так мало я не зарабатывал уже давно и даже не мог себе представить, что совсем скоро мне придется отказаться от услуг домработницы, от тачки, содержать которую станет попросту не по карману, и, главное, от ставших моим единственным настоящим увлечением регулярных посещений клуба "Старый диктатор" с его будоражащими кровь собачьими боями и тотализатором. Что такое в наше время, в середине девяностых годов, пятьсот американских долларов? Пыль, сдуваемая при малейшем порыве ценового ветра. Прощайте, теплые денечки!
Я вышел на улицу, сел в машину, припаркованную прямо на тротуаре, и, уронив подбородок на сцепленные на руле руки, задумался. Я понял, что уже не смогу вот так легко и просто отказаться от благ цивилизации, покупаемых на нашей грешной земле исключительно за бумажки с водяными знаками. В памяти почему-то всплыла известная фраза, выжданная на суд потомков по этому шкурному поводу гениальным русским поэтом Александром Сергеевичем Пушкиным: "Я деньги не люблю как таковые, но уважаю в них чувство благопристойной независимости". Я готов был подписаться под каждым словом. Лучше об этих презренных бумагах, пожалуй, еще не сказал никто.
Я достал из барсетки электронную записную книжку и, давя на кнопки, попробовал высчитать, сколько же мне удалось заработать за последний год, мотаясь за океан и обратно. Выходило что-то около семидесяти тысяч. С барменом Костей мы сняли на собачьих боях еще тысяч по пятьдясят. Итого мой ежемесячный доход равнялся десяти тысячам долларов США. И сколько из этой суммы я, забывший счет деньгам, сумел сохранить в своем вмурованном в стену маленьком сейфе? Кажется, около трех тонн, даже чуть меньше… М-да. Как говорится, бог дал – бог взял. Сейчас я осознал всю опрометчивость столь недальновидного прожигания жизни и денег. Больше такой глупости я не совершу. Пусть я потерял работу. Плевать. Пока в "Старом диктаторе" у меня есть приятель и компаньон, с протянутой рукой возле церкви стоять не придется. Вопрос в другом – халява с договорными собачьими боями не может быть вечной. Рано или поздно нашему "бизнесу" со ставками на заведомого победителя наступит абзац. Какой вывод можно сделать из этого рассуждения? Да очень легкий – до того злополучного дня, когда все полетит к едреной матери, нужно успеть срубить и сохранить как можно больше бабок в твердой валюте. Как быть позже – придумаем. Если в заначке дожидается несколько тугих прессов зелени, таким предприимчивым ребятам, как я и Костя, можно смотреть в будущее с оптимизмом. Вот и вся байда, до копейки.
Зазвонил мобильник. Я торопливо достал из кармана пиджака телефон и включил связь:
– Кремль. Приемная Борис Похмелыча.
– Хээло. У аппарата Клин Блинтон. Мне нужен мистер Стерльникофф, – раздался мужской голос с чуть различимой хрипотцой.
– Оба-на. Легок на помине, – хмыкнул я, узнав голос бармена Кости. – Я только что о тебе думал.
– Здорово, Кент. Не узнал тебя. Значит, богатым будешь, – вздохнул труженик стойки. – Ты сейчас можешь говорить или мне позвонить позже?
– Я вечерком собирался в клуб зайти. Как всегда. Сегодня, если мне память не изменяет, наш день. Пора за зарплатой.
– Сегодня чужой день, – металлическим голосом отрубил Костя. – Зарплата отменяется. Поэтому я тебе и звоню, старик. Баста. Халява с боями накрылась медным тазом.
В груди у меня словно разбили капсулу с жидким азотом. Сердце дернулось от нестерпимого холода, мгновенно окаменело и покрылось толстым слоем инея. Я закрыл глаза и откинулся на подголовник сиденья: "Вот и финиш. Конец фильма".
– Его убили минувшей ночью в Юкках. – Дав мне пару секунд на осмысление глубины постигшего нас облома, сухо сообщил бармен. – К нашему делу это напрямую не относится. Несколько уродов в масках ворвались в коттедж, кончили пса, связали жену, приставили ствол к голове лежащего в кроватке трехлетнего малыша и потребовали отдать все – валюту, рубли, золото. Когда он отдал ценности, эти скоты без лишних разговоров убрали всех, с контрольным выстрелом в голову.
– Даже… – сглотнул я подступивший к горлу комок.
– Я же сказал – всех! – впервые за время разговора повысил голос Костя. – Хочешь знать, чей это был дом? Он был моим одноклассником. Ему принадлежал целый питомник питбулей. Тех самых, которых наши боссы частенько выставляют на ринг. Он знал каждого из своих псов так же хорошо, как ты – свой член. И мог заранее предсказать исход любой схватки, в которой участвовали обе его псины. Одной из собак перед боем специально делали укол… Как-то давно на охоте под Приозерском я спас ему жизнь. В последний момент завалил бегущего из оврага раненного в спину кабана. Через несколько лет мы случайно встретились в парке у Петропавловки. Выпили пива. Я рассказал, где и кем работаю, и так, чисто в шутку, напомнил о старом должке. А он понял всерьез. Ввел меня в курс его темных дел с клубом. В общем, мы договорились, чтобы не слишком привлекать внимания, результат одного боя из трех, в котором сходятся его кабыздохи, он будет мне сообщать утром, накануне. В течение одного года. Я смогу делать ставки и зарабатывать. Главное условие – не зарываться и не злоупотреблять большими ставками. Что мы с тобой с успехом и делали…
– Год? – переспросил я, мысленно прикидывая, сколько времени мы с Костей уже дурили тотализатор.
– Выходит нам по-любому оставалось снимать банк только месяц.
– Ровно четыре недели, – поправил меня Костя.
Мы снова замолчали. На сей раз пауза затянулась.
– Ладно, – наконец нарушил тишину бармен. – Приходи вечером. Просто так. Посидим. Хреново мне сегодня, Кент.
– Я понимаю, – я кивнул своему отражению в панорамном зеркале, словно в эту секунду Костя мог меня видеть. – Обязательно буду. Давай, старик.
Он повесил трубку. Я убрал мобильник в карман и, набрав полные легкие воздуха, громко и яростно выматерился. Такое "сиктым-лахтырдым" в три этажа выдал, что ни один филолог-матеровед специально не придумал бы. Я был в бешенстве. Я был раздавлен и опустошен. Я в одночасье вдруг оказался в полной заднице, темной, бездонной и полной лежалого дерьма. В какой-то миг мне даже показалось, что я умер. А может, это просто покачнулось, померкнув на мгновение, сознание? Так или иначе в течение часа мир для меня из белого превратился в черно-красный. Убитый мальчик, которого я никогда не видел, то и дело вставал перед глазами…
Домой я ехал на автопилоте. Мне непрерывно сигналили, обгоняя, но я ничего не слышал. Мне было все равно. Зарулив в арку двора, я бросил "БМВ" у подъезда, игнорируя лифт, пешком поднялся к себе на пятый этаж и, едва переступив порог, направился к холодильнику. Достал бутылку клюквенной финской водки, не снимая ботинок рухнул в кресло в гостиной, взял из барного столика пузатый стакан, плеснул сотку, выпил, плеснул еще одну. Устало развалился и принялся тянуть крепкое пойло, беззвучно матеря все на свете. Единственное, чего я желал в тот момент, находилось у меня в стакане и сверкало в лучах пробивающегося сквозь приоткрытые шторы солнца напоминающим свежую кровь рубиновым огнем.
По мере того как приятная теплота обволакивала стенки пустого желудка, а алкоголь медленно, но неотвратимо делал свое дело, я почувствовал себя несколько легче. Что толку впадать в транс от двух нокаутов судьбы? Подумаешь, остался без халявного выигрыша и непыльной работенки! Да и то – не совсем. Ведь стоит Моисевичу только пальчиком поманить, и за зарплатой в пять сотен зеленых ломанутся десятки, если не сотни классно разбирающихся в тачках парней, для которых место зама по реализации в автосалоне на проспекте Энергетиков – предел жизненных мечтаний. В конце концов пятьсот баксов – не такая уж смешная сумма для стоящего на дворе девяносто четвертого года! Если не валять дурака и жить обычной, размеренной жизнью среднего обывателя, то…
Но как я ни старался убедить себя в том, что катастрофа произошла лишь в моем разыгравшемся воображении, ничего не получалось. Я твердо знал: если я не смогу жить так, как прежде, в моей судьбе наступит абзац. Только вот выхода из создавшейся ситуации я пока не видел. Тем временем бутылка "Финляндии" потихоньку пустела. Когда в ней осталось всего на полпальца, в мою изрядно загруженную теперь уже не только проблемами, но и алкоголем голову забрела дикая идея. Мне вдруг захотелось пойти в церковь, расположенную в паре кварталов от дома, и попросить помощи у бога. Это было странное желание, учитывая тот факт, что за свои двадцать девять лет я был в храме Господнем всего дважды. Первый раз в возрасте пяти месяцев, когда моя глубоко верующая бабка решила в тайне от родителей покрестить чадо закоренелых атеистов. Во второй – когда в третьем классе школы мой приятель Леха уговорил меня сбежать с уроков и зайти в храм "посмотреть на попов". В те, брежневские, годы священники были чем-то экзотическим, и при их появлении на улице многие прохожие выкручивали шеи, провожая бородатых служителей культа долгим взглядом… Короче, мы с Лехой заявились в дом Господний в школьной форме и пионерских галстуках, увидев которые старый дьякон в черном рубище обозвал нас детьми Сатаны и едва ли не взашей прогнал из храма. С тех пор я даже не вспоминал о религии, искренне считая ее уделом недалеких толопанцев, способом оболванивания толпы и выкачивания денег из доверчивых бабушек. Ведь не зря один из известных американских теоретиков бизнеса назвал христианскую церковь "самым успешным коммерческим проектом в истории человечества". Какая еще фирма может похвастать двухтысячелетней историей, поразительной жизнестойкостью в самые сложные периоды человеческой истории и наличием собственного государства? В общем, я считал себя достаточно просвещенным и прогрессивным парнем, чтобы добровольно вливаться в послушное церковное стадо.
Однако к моменту, когда бутылка окончательно опустела, мое спонтанное желание во что бы то ни стало посетить церковь достигло апогея. И я не выдержал. Достал из сейфа кожаное портмоне, отсчитал пятьсот баксов, сунул их в карман и, слегка покачиваясь, вышел из квартиры. На улице лил страшный ливень, но мне было лень возвращаться за зонтом. Я покинул двор, перешел улицу и не совсем твердым шагом направился к виднеющимся вдали куполам православного собора Святой Троицы.
Зайдя внутрь храма, я подошел к киоску, торгующему свечами, иконками и прочими церковными безделушками, и пробежался глазами по богатому выбору всевозможных цепей и крестов. Из тех, что были выставлены на обтянутой черным бархатом картонке, мне решительно ничего не приглянулось. Слишком невыразительно. Тогда я наклонился к окошку, за которым читала какую-то ветхую книгу совсем юная монашка, и, дыхнув перегаром, отчего бедолага поморщилась, вежливо попросил показать мне что-нибудь "покруче".
– Что-нибудь… что? – переспросила монашка, непонимающе глядя на нависшего над стеклянной перегородкой высокого светловолосого парня в мокром до нитки пиджаке и расстегнутой на три верхние пуговицы кремовой рубашке.