Через некоторое время миссис Спон, как обычно, пожаловалась на холод - я не потерплю у себя центрального отопления, оно портит антикварную мебель и пересушивает трубы. Поэтому она, как, опять-таки, обычно, забралась ко мне в постель (послушайте, бога ради, да ей, должно быть, седьмой десяток), и мы какое-то время поиграли с ней в "ладушки". Затем она звонком вызвала Джока, и тот принес обнаженный меч, чтобы мы положили его между собой, а также множество горячих сэндвичей с пастрами на чесночном хлебе. Мы пили "вальполичеллу" - адски действует на прямую кишку, но вкусно и так недорого. Я выиграл у нее фунтов шесть-семь; у нас был такой славный вечер; слезы на глаза наворачиваются, стоит мне его вспомнить. Но какой толк лелеять подобные мгновения, когда они случаются? Они от этого портятся - их следует только вспоминать.
Когда она после финального раунда "ладушек" отбыла, Джок принес мне мой паек на сон грядущий: виски, молоко, сэндвичи с курицей и гидроокись алюминия для язвы.
- Джок, - сказал я, учтиво его поблагодарив, - мы должны что-то сделать с гадким Персом, юным мерзавцем мистера О'Флагерти.
- Я уже что-то с ним сделал, мистер Чарли. Утром, вы еще не встали.
- В самом деле, Джок? Ну честное слово, ты обо всем подумал. Ты сделал ему очень больно?
- Ну, мистер Чарли.
- Батюшки. Не?..
- Не-а. Хороший дантист исправит минуты за две. И это... он, наверно, пока не захочет ни за кем ухаживать, если вы меня поняли.
- Бедняжечка, - сказал я.
- Ну, - подтвердил Джок. - Спокойной ночи, мистер Чарли.
- И вот еще что, - бодро сказал я. - Меня тревожит гигиеническое состояние канарейкиной клетки. Ты не мог бы проследить за тем, чтобы в ней поскорее убрали, пожалуйста?
- Я уже проследил, мистер Чарли. Пока вы ходили на ланч.
- О. И все в порядке?
- Ну. Еще бы.
- Что ж, спасибо, Джок. Спокойной ночи.
В ту ночь я спал не очень хорошо.
Если бы Крампф либо Глоуг отошли от намеченного плана, я бы вынес его на своих плечах единолично, но два идиота в команде из трех человек - это уж как-то слишком. Когда Фугас Глоуг только вышел на меня, я ему сразу сказал, что в мои намерения не входит помогать ему с шантажом его августейшего Одноклассничка, - я был готов единственно познакомить Фугаса с Крампфом. Позднее же, когда Крампф предложил мне использовать фотографию - не ради грубой денежной дойки, а лишь в целях обеспечения экспорта ему "горячих" произведений искусства, - я ему позволил медленно выжать из меня неохотное согласие, но только при условии, что я сам напишу сценарий и сыграю как главную роль, так и комическую. Однако Шнобель Дуранте никогда не уставал повторять: "Всем хочется залезть на сцену". Глоуг уже поплатился за эту горячку рампы, а теперь выходит, что и Крампф получает, по крайней мере, предварительный счет.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Но если к сферам царственным приближусь,
Что ныне имя носят лишь одно,
Серебряное вывью волокно
Из его пламенного брата?..
"Сорделло"
Телефон пробудил меня в самый неподобающий час понедельника. Медоточивый американский голос осведомился, не может ли он связаться с секретарем мистера Маккабрея.
- Ооодин мооомент, будьте любезны, - проворковал я, - соооединяю.
Я сунул телефон под подушку и воскурил в раздумьи сигарету. В конце концов вызвал Джока, проинструктировал его и передал трубку. Взяв ее двумя волосатыми пальцами, деликатно отставив в сторону мизинчик, мой камердинер пропищал:
- Сикритарь мистира Маккабрия слушыит, - и тут его пробило на хи-хи, что после вчерашнего фасольего пиршества оказалось сущей катастрофой; меня тоже пробило, и телефон в конечном итоге упал на пол; Медоточивый Американский Голос, должно быть, счел все это крайне странным. Выяснилось, что он - М.А.Г., то есть, - не кто иной, как секретарша полковника Блюхера из Американского посольства, и полковнику Блюхеру хотелось бы встретиться с мистером Маккабреем в десять часов утра. Джок, должным образом скандализованный, сообщил, что мистеру Маккабрею никак не возможно подняться в такой час, а принимать джентльменов в постели он обыкновения не имеет. (Еще хи-хи.) Голос, не утратив ни грана своей медоточивости, сказал, что, ну, в общем, полковник Блюхер на самом деле предполагал, что мистер Маккабрей заедет к нему, и не окажется ли десять тридцать удобнее. Джок мужественно прикрывал тылы - странное дело, но он, похоже, гордится тем, что работает на такого нерадивого человека, как я, - ив конце концов они сторговались на полудне.
Едва Джок отложил инструмент, я снова его поднял и набрал Посольство (499-9000, если угодно знать). Ответил один из красивейших голосов, что я только слышал в жизни, - пушистое млечное контральто; от него мой копчик свернулся колечками. Вполне отчетливо голос произнес:
- А не рискнуть ли и взасос вам?
- Э? - кулдыкнул я. - Что это что это?
- Американское посольство. - На сей раз прозвучало санитарнее.
- О. Да. Разумеется. Как глупо с моей стороны. Э-э, я бы хотел уточнить, не работает ли у вас некий полковник Блюхер.
Раздался щелчок-другой, приглушенное электрическое "гррр", и, не успев ничего с этим поделать, я оказался в непосредственной коммуникации с первоначальным Медоточивым (заточенным?) Голосом. Теперь она не стала утверждать, что она секретарь какого ни на есть полковника, а сообщила, что она - ВоеннАтташат, КонЧайВмиг, или СекСвоБед, или еще какая-то тарабарщина. Какие же эти воины все-таки дети.
Я же не мог без зазрения совести сказать ей, что просто звоню проверить, реальная персона этот полковник Блюхер или всего лишь Бессердечный Розыгрыш, правда? Под конец, немного полопотав, я признался, что у меня с ее стариком как бы встреча, ясно-да, типа вообще-то вроде как в полдень, и под каким номером на Гросвенор-сквер располагается, пожалста, Посольство. Такая работа ног - довольно миленькая, признайте - должна была создать мне крупный перевес в счете, но голос ответные удары наносил быстро и сокрушительно.
- Номер 24, - неколебимо прочирикал он. - Два, четыре, запишите.
После одной-двух прошамканных любезностей я отбился. Отошел на заранее подготовленные позиции, вместе с конными, пешими и артиллерией. То есть вы только прикиньте - у такого чертовски громадного здания действительно имеется, бога ради, номер дома.
Джок отвел взор: ему известно, когда его юному хозяину достается палкой по бокам.
Я угрюмо повозил свой завтрак по тарелке, затем велел Джоку отдать его незаслуженно обделенным и вместо этого принести мне большой стакан джина, в котором плескались бы оба сорта вермута и немного шипучего лимонада. Подобный эликсир - деятель проворный, доставит вас по месту жительства во мгновение ока.
Посасывая надушенную кашу, я дошел до Гросвенор-сквер - в трезвом облачении и безумном бурлении мысли. Мысли бурлили без всякой пользы: разум мой был чист, как мягкая и свежевыпавшая маска снега на девственных горах и вересковых пустошах. Кашу хватило лишь до посольских врат, в коих маячил умелого вида военный человек - стоял он по стойке, что в шутку называется "вольно". Крутой утес его нижней челюсти ясно давал понять тренированному глазу, что расположен он здесь для неподпущения коммунистической сволочи и любого прочего, вероятно, замышляющего свергнуть Конституцию Соединенных Штатов. Взор его я встретил бесстрашно и осведомился, это ли номер двадцать четыре; сие было ему неведомо, отчего мне сразу же сделалось гораздо лучше.
Мною занялась череда хорошо сработанных юных дам - они, как на крыльях, вносили меня все глубже в здание. Каждая была высока, стройна, гигиенична, грациозна и наделена поразительно крупными сиськами; боюсь, я, вероятно, даже несколько таращился. Внезапная остановка на всех парах (навигационный термин) произошла в приемной полковника Блюхера, где и восседал сам Голос. Она, как и подобает, наделена была прекраснее всех прочих. Я бы решил, что печатать ей приходится на расстоянии вытянутой руки. Не успев моргнуть глазом - я имею это в виду совершенно искренне, - я был препровожден в сам кабинет, где худощавый, пышущий здоровьем юнец в военной форме предложил мне садиться.
Стул я узнал, как только приложил к нему свое седалище. Обитый блестящей кожей, передние ножки на полдюйма короче задних. Седоку такая мебель внушает смутную тревогу, ощущение преходящести, собственной неполноценности. У меня тоже такой есть - для усаживания парней, пытающихся сбагрить мне картины. Ни под каким соусом не собирался я мириться с такой дрянью, а потому незамедлительно поднялся и направился к дивану.
- Простите меня, - заискивающе проговорил я. - У меня, видите ли, свищ. Геморрой, понимаете?
Он понял. Судя по улыбке, которую он натянул на физиономию, я бы сказал, что у него самого только что случилось прободение. Он уселся за стол. Я воздел бровь.
- Мне назначено у полковника Блюхера, - сказал я.
- Полковник Блюхер - это я, сэр, - ответил юнец.
Хоть этот размен ударами все равно проигран, я опережал в рокировке стул-диван: говоря со мной, юнцу приходилось изгибать шею и повышать голос. Для полковника он выглядел необычайно молодо, а форма странным образом сидела на нем плохо. Вы когда-нибудь видели американского офицера - куда там, американского рядового - в плохо сидящей форме?
Засунув сие соображение в ментальный кармашек для билетов, я обратился к этому человеку.
- О, а. - Вот какова была избранная мною фраза.
Вероятно, мне бы удалось высказаться лучше, будь у меня чуточку больше времени.
Он взял ручку и потерзал ею папку, лежавшую перед ним на сияющем девственном столе. К папке лепились всевозможные разноцветные флажочки, включая большой и оранжевый, с черным восклицательным знаком. У меня возникло мерзопакостное ощущение, что досье это, вероятно, озаглавлено "Достопочтенный Ч. Маккабрей", но по вторичном размышлении я решил, что папка тут просто для того, чтобы меня напугать.
- Мистер Маккабрей, - наконец произнес полковник, - ваше Министерство иностранных дел обратилось к нам с просьбой почтить вас дипломатическим laissez-passer на ваше имя на временной основе. Похоже, у них не имеется намерений аккредитовать вас в вашингтонском посольстве, или же любой иной легации либо консульстве, и нашему vis-a-vis в вашем Министерстве, судя по всему, о вас ничего не известно. Могу сказать, что у нас сложилось впечатление, будто ему это глубоко безразлично. Не окажетесь ли вы, быть может, любезны прокомментировать сложившуюся ситуацию?
- Не-а, - ответил я.
Похоже, это ему понравилось. Он поменял ручку и еще немного поболтал ею в папке.
- Мистер Маккабрей, вы отдаете себе отчет, что в свой доклад мне придется внести цель вашего визита в Соединенные Штаты.
- Мне следует доставить ценное антикварное автотранспортное средство под дипломатическими пломбами, - сказал я, - а кроме того, я надеюсь немного посмотреть достопримечательности Юга и Запада страны. Старый Запад меня очень интересует, - добавил я с вызовом, нагло сознавая, что в рукаве у меня припрятана карта.
- Да, в самом деле, - вежливо отозвался полковник. - Я читал вашу статью о "Британских путешественниках XIX столетия по американскому фронтиру". Очень, очень занимательно.
У меня в рукаве, где должна была находиться карта, отчетливо подуло сквозняком: гадкое это чувство - знать, что кто-то занимался исследованиями по теме "Ч. Маккабрей".
- Нас не оставляет недоумение, - продолжал он, - зачем кому-то может понадобиться дипломатически пломбировать пустой автомобиль. Я понимаю, он и в самом деле будет пустым, мистер Маккабрей?
- Он будет содержать мои личные вещи; а именно: один чемодан изящной мужской одежды, столько же дорогостоящей галантереи, холщовую сумку книг для любого настроения - не слишком неприличного свойства, впрочем, - и запас сигарет и старого шотландского виски. Я буду счастлив уплатить за последнее пошлину, если вы предпочитаете.
- Мистер Маккабрей, если мы принимаем ваш дипломатический статус... - Не помедлил ли он чуточку на этом пункте? - ...мы, разумеется, будем готовы уважать его до мельчайших деталей. Но мы, как вам известно, обладаем теоретическим правом объявить вас persona non grata; хотя правом этим мы пользуемся исключительно редко по отношению к гражданам вашей страны.
- Да, - ляпнул я. - Старина Гай сам просочился, не так ли?
Он навострил уши; я прикусил язык.
- Вы хорошо знали мистера Бёрджесса? - поинтересовался он, пристально разглядывая ручку на предмет обнаружения заводских дефектов.
- Нет нет нет, - вскричал я, - нет нет нет нет. Едва ли мы с парнишкой вообще встречались. Может, только баночку шербета раз-другой с ним раздавили. То есть нельзя ведь жить в одном городе с Гаем Бёрджессом и время от времени не оказываться с ним в одном баре, правда? Вопрос статистики, я хочу сказать.
Полковник раскрыл папку и прочел несколько строк, тревожным манером подняв бровь.
- Вы когда-нибудь состояли в коммунистической или анархистской партиях, мистер Маккабрей?
- Боже праведный, нет! - весело воскликнул я. - Да я - грязный капиталист. Рабочим - по харе, вот мой лозунг.
- А когда учились в школе? - нежно подсказал он.
- О. Ну да, полагаю, в школьном дискуссионном кружке я пару раз принимал сторону красных. Но в шестом классе мы все переболели если не религией, то коммунизмом - это как юношеские угри, знаете ли. Проходит, как только у вас случается надлежащее половое соитие.
- Да, - тихо подтвердил он.
Я вдруг заметил, что у него тоже воспалены сальные железы. Второй страйк - полагаю, именно так у них там выражаются. И как им только удалось наскрести обо мне столько грязи всего за два дня? Но гораздо больше нервировало вот что: действительно ли ее скребли только последние два дня? Папка на вид пухлая и замусоленная, как валлийская официантка. Мне захотелось в уборную.
Молчание все тянулось. Я закурил, чтобы показать, насколько мало меня все это смущает, но он и к такому был готов. Нажал кнопку и велел секретарше попросить уборщицу принести пепельницу. Когда просьбу выполнили, уборщица в придачу включила еще и кондиционер. Третий страйк. Моя подача.
- Полковник, - твердо сказал я. - Полагаю, я могу вам дать слово чести аристократа, - эвона как закрутил мяч, - что меня совершенно не интересует политика, а миссия моя не имеет ничего общего с наркотиками, контрабандой, валютой, торговлей женщинами, извращениями либо мафией? А касается она интересов некоторых из Наивысших Лиц Страны.
Поразительно - с такого захода, судя по всему, удалось. Полковник медленно кивнул, проставил в начале досье свои инициалы и откинулся на спинку. Все-таки в американцах сохранились любопытные реликты старомодности. Комнату заметно расслабило; даже кондиционер, похоже, сменил тональность. Я навострил ухо.
- Простите меня, - сказал я, - но мне кажется, что у вашего магнитофона закончилась проволока.
- О, благодарю вас. - Он нажал еще одну кнопку. Внутрь проскользнула вымяносная секретарша, заменила шпульку и выскользнула обратно, по пути одарив меня крохотной гигиенической улыбкой. Английская секретарша на ее месте бы фыркнула.
- Вы хорошо знаете Милтона Крампфа? - неожиданно спросил Блюхер. Матч был явно далек от завершения.
- Крампфа? - переспросил я. - Крампфа? Ну да, еще бы - очень хороший мой клиент. Надеюсь провести с нем несколько дней. Очень милый старый окорок. Малость не в себе, конечно, но он может это позволить, не так ли, ха ха?
- Не вполне, мистер Маккабрей, - вообще-то я имел в виду доктора Милтона Крампфа III, сына мистера Милтона Крампфа-младшего.
- А-а, тут-то вы меня и поймали, - честно признался я. - С его семейством я не знаком.
- Вот как, мистер Маккабрей? Однако доктор Крампф - известный историк искусств, верно?
- Это для меня новость. И какова может быть область его интересов?
Полковник перелистнул досье - возможно, это все-таки было досье Крампфа.
- Судя по всему, он опубликовал множество работ в американских и канадских журналах, - ответил он. - Включая "He-образ в средний период Дерэна", "Хромато-пространственные отношения у Дюфи", "Леже и контр-символизм"...
- Хватит! - вскричал я, ежась. - Довольно. Остальные заголовки я мог бы сочинить сам. Подобное мне хорошо известно и к истории искусства не имеет ни малейшего отношения. Моя работа касается Старых Мастеров, и публикуюсь я в "Берлингтон Мэгэзин" - я сноб иной породы, нежели этот ваш Крампф, наши ученые тропы не пересеклись бы ни за что.
- Понимаю.
Ничего он не понимал, но скорее бы умер, нежели признал это.
Расстались мы в обычной суматохе неискренности. Он по-прежнему выглядел молодо - но все же не так молодо, как на первый взгляд. Я пешком отправился домой, опять в задумчивости.
Джок подготовил к моему возвращению "сотэ" из куриной печени, но желудок мой не был расположен к пиршеству. Вместо этого я сжевал банан и примерно треть бутылки джина. После чего немного вздремнул, забылся ненадолго сном, сложив руки и отплыв в страну грез. Дрема, знаете ли, - наинасущнейшая подмога в неприятностях. Для меня она подменила собой доброго, мудрого, пахнущего табаком и облаченного в твид английского папочку, которые имелись у прочих мальчишек, когда я учился в школе; с таким папочкой можно было разговаривать о всяком в долгих пеших походах по холмам; и он бы грубовато сообщал вам, что "парень право имеет только на одно - стараться изо всех сил" и "ты должен быть мужчиной", и учил бы ловить форель на муху
Мой папа был не таков.
Сон порой заменял для меня этого мифического человека: я зачастую просыпался успокоенный, получив добрый совет, - тревоги улеглись, долг ясен.
Но в этот раз пробудился я совершенно неосвеженным, и никакие хорошие вести не изобиловали в моем мозгу. Не возникло, изволите ли видеть, уютного ощущения теплой твидовой руки на плече моем - лишь застарелая боль от джина в основании черепа и смутный привкус собачьих испражнений во рту.
Помню, я сказал: