- На, успокойся, в чем дело-то? Гурский кивнул, выпил, закурил и, сделав глубокую затяжку, шумно выдохнул.
- Все, ладно. Просто я вот тебе сейчас рассказываю, и все как-то так выстраивается, что… выходит, я в его смерти виноват, а? Или это нам судьба таким образом маячки ставит? "Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется…" Е… мать.
- Что за маячки?
- А, я же не рассказал. Убили его. Через несколько дней. А может, и раньше. Распотроши8ли всего. И вроде как я к этому отношение имею.
- Какое, к черту, еще отношение?
- Подожди, я же тебе докладываю - Невельский этот, который директор, он… я уж не знаю, ну странный какой-то. Он к этим шмоткам, которые спонсоры привозят, ну, как я не знаю к чему, относится. Когда ребята весной в Таллин ездили, спонсоры куртки привезли. Буквально за день до отъезда. Красивые куртки, согласен, новенькие, не стыдно в таких, но он же что? Он их все у себя в кабинете сложил, заперся, ночевал там и выдавал ребятам прямо перед посадкой в автобус. Каждому. Лично.
- А у них и автобус есть?
- Свой. "Икарус". Подарили. Они и ездят теперь постоянно. Каждые каникулы. Всю П8рибалтику объездили. В Финляндии были, но там не понравилось.
- Зажиточно живут. А что же детишкам в Чухляндии не понравилось? Сухой закон?
- Да каким детям. Это Леву что-то там не устроило, но "не в том дело". Как раз за день перед этой их последней поездкой опять спонсоры приезжали и привезли, в частности, футболки эти белые на всех. Я в кабинет к нему зашел поговорить, что, мол, вы все завтра уезжаете, так, может быть, со мной сегодня разберемся, дел у меня, в общем, никаких не осталось, все закончил. А он: "Не до вас, вы же видите, какая кутерьма. Езжайте пока, а недельки через полторы позвоните, подъезжайте и рассчитаемся". А сам футболки стопкой складывает и в сейф прячет, и - под ключ, представляешь?
- У него сейф такой здоровый?
- Да обыкновенный. В детдоме-то всего человек двадцать, я разве не говорил? Он же частный какой-то, я не знаю, я в детали не вникал. У них и персонала-то - сам Невельский, жена его, Аня, она и зам, и воспитате8ль, и бельем заведует, и я не знаю, что она еще делает, да тетки местные на кухне. Все.
- Ну и?..
- Что? Да вот, собственно, на следующий день автобус с самого утра во дворе уже стоит, ребята позавтракали, и он им после завтрака, заметь, после завтрака, чтобы пятнышка не поставили, выдал новые футболки эти. "Идите, - говорит, - быстро переодевайтесь и в автобус". Тут Пашка ко мне и влетел. "Давайте, - говорит, - поменяемся". Ну, поменялись, он мою быстро надел, в штаны заправил, куртку на груди на зиппер - вжик, и в автобус. Я его футболку в сумку бросил и тоже в автобус сел. Подвезли они меня до Колпина, я Пашке с улицы помахал, а он сидит в самом конце салона - сияе-ет! Ну и все. Я домой, а они - в ближнее зарубежье.
- А потом?
- Потом… Потом я звоню недели через полторы. Аня эта трубку берет, здоровается как-то так натянуто и говорит, что у них ребенок погиб. Паша Сергеев. Я говорю: "Как?" А она: "Ох, и не спрашивайте". И трубку повесила. Я, конечно, тут же туда поехал. Приезжаю, Ани нет, Лёвы этого - тоже. Я к ребятам: "Как?" А они и говорят, что, когда границу проехали, где-то там остановились - то ли перекусить, то ли пописать, а потом, когда в автобус садились. Лев Кирилыч стоял в дверях и всех чуть ли не по головам пересчитывал. Ну вот, все сели, а он с Пашкой на улице остался и как начал его трепать, за куртку схватил и трясет, у парня чуть голова не отлетела. И никто не понимает, за что. А потом Пашка вырвался и убежал. И все. И больше никто его не видел.
Ну, Кирилыч, конечно, заяву в местную полицию накатал, мол, так и так, сбежал трудный ребенок, контингент, сами понимаете, специфический - детдом. Мы им последние крохи, а они - извольте видеть. Но мы очень торопимся, остальные-то детки ни при чем, а у нас и время, и средства весьма ограничены. Боимся, дескать, не успеем всех ваших ближнезарубежных достопримечательностей осмотреть. А этот никуда не денется. Вы его, когда поймаете, посадите в кутузку, мы на обратном пути заберем. И, сука, бабок наверняка заслал. А что делать? Никто не знает, что делать. Чернышевский - и тот не знал. И всем, надо сказать, на этого русского Пашку глубоко насрать. "Ехайте, - говорят, - ехайте. Раз вы нам американскими деньгами плотите и за визу, и вообще… Ехайте себе". Они и уехали.
А когда возвращались, им и сказали, что аккурат через пару дней после их заявы, недалеко от шоссе, в лесочке труп обнаружили. Совершенно голый и весь выпотрошенный малец со следами пыток на оставшихся частях тела.
Ну, я так понимаю, что им свое местное общественное мнение будоражить-то неохота. Тем более что случай, конечно же, для них "уникальный и даже нетипичный". Они его и схоронили по-тихому да по быстрому. Но Кирилычу, на всякий случай, сунули для опознания фотки цветные. Взгляните, мол, может, ваш? А там и в черно-белом-то варианте смотреть… Но опознал его все-таки Лева по родинке на предплечье. Она у него такая, ну, особая, как говорится, примета. Мне он фотографии эти на стол потом швырнул. Смотри, мол! А я-то что? Но шибануло меня здорово. Я как-то тупо со всем соглашался, кивал и как пришибленный оттуда приехал.
- А может, не он?
- Да он, Петя, он. Я же эту родинку тоже видел.
- Дальше-то что? - Петр закурил сигарету.
- Ну что дальше… Стою я у него в кабинете, фотографии эти у меня вот тут, а он орет: "Не имел права! Имущество! Детдом! Футболку эту немедленно вернуть! Чтобы вот сюда!" - и пальцем в стол тычет.
Я киваю и еду домой. Это вчера было. Ну, поискал я ее, не нашел, ладно, думаю, завтра. Сегодня проснулся, ну, поверишь, весь дом перерыл, ну нету, хоть ты тресни.
- А она какая?
- Да никакая! Просто белая футболка, и все. Ни надписей, ни рисунка, ну ничего. У меня таких и не было никогда. Это же не нижнее белье. Всегда хоть что-нибудь, хоть на краешке рукава, да написано. А тут ничего. Но видно, что фирменная. Ткань такая… Ну вот, звоню ему и говорю: "Лев Кирилыч, вы уж извините, никак не могу найти. Что вы так переж8иваете из-за тряпки? У вас ребенок погиб, а вы… Хотите, я вам "Лакосту" куплю?" И, ты знаешь, я даже по телефону услышал, как он там зубы стиснул, и они у него крошатся. Ну, я трубку и повесил.
- Все?
- Все.
- Что-то мне так кажется, Саша, что денег он тебе не заплатит.
- Думаешь?
- Ну… Такое почему-то у меня складывается впечатление.
- Хреново. Я, как назло, последний чирик сегодня слил.
- Почем?
- Нормально.
- Хо-ро-шо… - Петр встал и, пройдясь по комнате, снова сел в кресло. - И потом, говоришь, у тебя бойцы появились?
- Минут через сорок.
- Слушай, а может, он фетишист?
- И садист, плюс латентный некрофил гомосексуальной окраски.
- Точно, я тоже подумал, зачем он в столе эти фотографии держит?
- А он, Петя, на эти фотки дрочит, а без футболки Пашкиной кончить не может. Только пахнуть-то она им не будет. Пашка ее даже не надевал.
- А ты?
- Вот! Вот-вот-вот-вот-вот… Я же ее надевал. Вот! Совершенно забыл. Позвонил Берзин, давай, говорит, пересечемся. Погода хорошая, давно не видались. Я сунулся в шкаф, а ничего чистого нет. Вот тогда-то я ее и надел. И пошел встречаться с Берзиным.
- И что нам это дает?
- Чудовищное похмелье.
- Я не о Берзине. Ты-то сам чего к этой футболке прицепился?
- Ну, знаешь… - Гурский осторожно потрогал скулу, - это не к тебе бандиты вламываются и шмон наводят.
- Еще чего. А кстати, с чего ты решил, что это братва?
- А кто, Петя? Какие-нибудь отморозки случайные иначе бы себя вели. И потом, они же ничего не взяли.
- Да, вели они себя… Вошли чисто, ты наверняка и разглядеть-то их не успел, не то что квакнуть. Когда прочухался, хоть одно слово слышал?
- Не слышал.
- И не должен был. Чтобы даже по голосу ты бы никогда ни одного из них не узнал. Смотри, работали быстро, но молча, и каждый знал, что ему делать, а ведь квартирку-то они перетряхнули - дай Бог… Далее, ну-ка, пошевели челюстью. Не сломана? Нет. И правильно. Не было у них задачи тебя уродовать. И личного зла тоже. Тебя просто выключить надо было, чтобы под ногами не путался. Бандиты так делают? Нет. Они и спеленали-то тебя так, чтобы ты потом сам смог распутаться. Это что?
- Трогательная забота.
- Это - профессионализм. Ничего лишнего, кроме задачи, которая поставлена. Они были на работе, а не мучить тебя пришли.
- Ага. Ничего личного. А зачем, когда уходили уже, ногой по роже?
- Во-первых, что ногой - не факт. Во-вторых, на всякий случай. Вдруг ты, связанный, мычащий, вывалишься на площадку и начнешь . башкой в соседскую дверь молотить, а они еще отъехать не успели? Не могли, выходит дело, они этого себе позволить.
- И что ты хочешь сказать? Спецура?
- Видишь ли, когда "контору" разогнали, ребята разлетелись. На кого только не работают. Но на власть тоже.
- Но что хотели-то?
- Да квартиру твою посмотреть. Ты считаешь, что они ждать будут, пока ты в загранкомандировку уедешь на длительный срок? Пришли, посмотрели - квартира пустая. Того, что им нужно, здесь нет. И ушли. Все. Поставили галочку.
- А спросить не могли?
- Выходит, нет. Очевидно, были причины.
- Петя, я же на самом деле ничего не знаю.
- Но ведь они же этого не знают.
- А я им скажу.
- Кому? - Волков склонился над журнальным столиком и заглянул Гурскому в глаза. - Саша, ну почему ты постоянно вляпываешься в какое-нибудь дерьмо?
- А это потому, что, когда Хам торжествует, - взгляд Адашева-Гурского на какой-то момент стал совершенно трезвым и очень, жестким, - дерьмо на каждом шагу.
- Ладно, - Петр хлопнул себя по коленям, встал и достал сотовый телефон, - давай собери что-нибудь из вещей, я пока звонок сделаю, и поехали ко мне. А то и правда, прибьют тебя в чужой игре.
- А это вряд ли. Я неприбиваемый. - Александр встал и, отхлебнув из горлышка, направился с бутылкой из комнаты. - У нашего рода бронь.
- Кем выписана?
- А Господом нашим, - обернулся Гурский. - Спасителем.
- Слушай, я вот тебя чуть не с детства знаю и до сих пор понять не могу - в тебе на самом деле гены бродят или ты вы…ешься?
- Против породы не попрешь. А ты чего из себя корчишь? Вон же телефон стоит.
- Этому человеку, - сказал Петр, - надо звонить по этому телефону. И вообще, давай, давай… И футболочку не забудь!
- Вот как ты был, - высунул голову из ванной Гурский, - Петр Волков, сыскарь и ментяра, таким и остался. И шуточки твои - дурацкие. И правильно тебя из оперов вышибли. Вот так.
- Во-первых, из ментуры я сам ушел, - прокричал из комнаты Волков, - а во-вторых, мой задницу быстрей и отваливаем, крепостник хренов.
Час спустя Адашев-Гурский, кое-как рассовав вещи по полкам, шкафам и ящикам и наведя в квартире относительный порядок, натянул джинсы, футболку цвета хаки и кроссовки, надел кожаную куртку, большие американские армейские солнцезащитные очки и, повесив на плечо дорожную сумку, взял под козырек:
- Я готов!
- К пустой голове руку не прикладывают.
- В разных армиях мира - по-разному. А если ты в ином, фигуральном, так сказать, смысле, то я тебе докажу, - продолжал Гурский, ковыляя вслед за Волковым вниз по лестнице. - Слушай, били меня по голове, а чего ноги-то так болят, а?
- От пьянки.
- Чушь! Скорее всего, на днях я занимался спортом. Но когда? И где? И приличной ли была компания? Петя, не спеши, умоляю, это же пятый этаж, старый фонд, лифт крякнул, у нас долгий путь, необходимо рассчитать силы. И вот что важно - каким конкретно видом спорта я занимался? Ведь, ты мне не поверишь, но далеко не всеми я владею в совершенстве. Так ведь и со стыда можно сгореть.
- Ты же многоборец.
- Это все в юности. Там, где амбиции, поллюции и отсутствие похмелья. И потом я, например, совершенно не знаком с приемами смертельной борьбы борицу, которыми владел профессор Мориарти, а мы ведь вступаем в схватку с преступным миром. Как быть?
- Я дам вам парабеллум.
- Мы с Джеймсом Бондом предпочитаем "Вальтер ППК" и чтобы непременно в кобуре от Бернса-Мартина. Далее, ты спросишь, мол, почему я напялил эту куртку в такую жару? А я тебе отвечу, что, выходя из дома в компании друзей, никогда не знаешь, в какое время года вернешься. Помню, встречаю как-то Курехина в "Сайгоне", май месяц, жара не по сезону, а он стоит - демисезонное пальто через руку и шапка под мышкой - и говорит: "Когда я выходил из дома, на улице было минус два". А? Отсутствие дара предвидения.
- А ты бы на его месте в шортах вышел?
- Ой! Слушай, как ноги-то болят… что же я все-таки делал? Знаешь, я как-то поймал себя на том, что изрядную часть собственной биографии знаю со слов друзей. Странное ощущение, друзья-то и соврут - недорого возьмут, а ты потом и живи как хочешь…
- Так, может, ты по пьянке куда-нибудь вляпался?
- Исключено. Я всегда себя контролирую. И никогда не пьянею. Ты же знаешь.
- Куда футболку девал?
- Какую? Шутка. Надо бы позвонить Берзину и спросить, как я тогда домой-то попал. Потому что на следующий день я поехал в Колпино, а потом было уже сегодня и пока есть. Эта лестница когда-нибудь кончится? Наконец-то.
Солнце слепило глаза даже через очки. От асфальта шел запах гудрона. В затененной глубине василеостровского дворика на скамеечке у чахлого газона сидел парень в полосатой рубашке и читал газету. В воздухе летал тополиный пух.
- Хочешь, угадаю, на какой машине ты приехал? На этой, - и Александр указал рукой на большой черный джип, стоящий у парадной. - А ведь я не знал. Я догадался.
- Ныряй быстрей, на твою рожу пялятся.
- А тебе стыдно со мной рядом стоять? Я тебя компрометирую, да?
- Да залезай ты.
- А знаешь, как я догадался? - продолжал он, когда джип, вырулив из подворотни и мягко перевалившись через бордюрный камень, вывернул на Малый проспект. - Потому что других-то машин во дворе не было. Понял? Вот тебе: редкостный дар предвидения - раз, - начал оттопыривать на американский манер пальцы от сжатого кулака, начиная с большого, - дедукция - два, феноменальная память - три, железная логика - четыре и могучий, нечеловеческий интеллект - пять. Вот! Понял? Просто пальцев на руках не хватает. А ты говоришь, пустая… - он опустил голову на грудь и, глубоко вздохнув, заснул.
Волков поднял с правой стороны черное тонированное стекло и, не отрывая взгляда от потока машин, с удивлением и удовольствием прислушался к движениям того, что заспанно ворочалось, разминая затекшие бугры мышц, и, еще не открыв глаза, скалило зубы в сокровенной глубине его сущности. В нем просыпалось нечто, даже бывшими сослуживцами за глаза с оп8асливым уважением называемое "Волчара".
- Я к вам пришел навеки поселиться. - Адашев-Гурский бросил сумку в прихожей квартиры Волкова, снял куртку и уселся на диване в гостиной.
Значит, так, - Петр посмотрел на часы. - Устраивайся. Ни к телефону, ни на звонки в дверь не подходи. На улицу… - он взглянул на лицо Александра, - ну, с этим тоже пока понятно, - вышел из комнаты, позвякал чем-то в ванной и, вернувшись, протянул ему небольшой, яркий тюбик с иностранной надписью и флакончик с прозрачной жидкостью без этикетки. - Вот этим намажешь рожу, пока окончательно не разнесло, втирай, будет очень горячо, потерпи, а вот это закапай в глаза сразу, я тебе сейчас пипетку принесу. Через пару дней из дому сможешь выйти. Теперь… Дай-ка мне свои ключи, у меня еще дела сегодня, я их раскидаю, а потом, , пожалуй, домой к тебе загляну.
- Зачем?
- Ну, не знаю… Белая, говоришь, и все?
Там вот что. Я, когда одевался, зацепился краешком и порвал. Не порвал даже, а так - лоскуток по самому низу. Я его и оторвал совсем. Не пришивать же?
- Понял. По низу лоскуток оторван.
- Натюрлих.
- Ладно. Короче, я скоро буду, есть захочешь - разберешься, телик вот смотри. Нэша Бриджеса.
- Дон Джонсон - зе бэст. Петя, а если я пить захочу?
- Отдыхай, Пафнутий…
Выйдя из дому, Волков сел в машину, выкатился на Чкаловский проспект и остановился на перекрестке, пережидая красный свет.
У него, как всегда, еще с вечера были запланированы на сегодняшний день кое-какие текущие дела, но это была рутина, связанная с его теперешней работой, обыденная и скучная, а то, что ворочалось в нем, просыпаясь, уже выпускало когти и уже ощущало голод.
Поэтому, дождавшись зеленого, Волков резко повернул направо и, выехав мимо Дворца молодежи на набережную, поехал на Васильевский остров.
Оставив джип в сотне метров от подворотни, он вошел в парадную, поднялся на пятый этаж, открыл дверь квартиры, запер ее за собой, сделал несколько шагов по прихожей и, по причине не проснувшегося еще окончательно профессионального чутья с опозданием среагировав на что-то неуловимо неясное, резко обернулся, с отчаянием осознавая, что уже не успевает, дернулся и… потерял сознание.
Металлический привкус во рту и странное сердцебиение были первыми ощущениями, которые зафиксировал его возвращающийся разум. Петр пошевелился и обнаружил, что самым постыдным образом пристегнут за правую руку к кухонной батарее.
Кухня была пуста. Дверь закрыта. Ярость попавшего в капкан дикого зверя ослепила на секунду удушающей красной волной и отхлынула, сменившись более страшным ледяным спокойствием.
Шерсть на загривке зверя стояла дыбом, глаза широко раскрыты, пасть оскалена.
Отвернув манжет брюк, Волков свободной рукой отлепил полоску "липучки", к которой был прикреплен маленький ключик, бесшумно разомкнул браслет и, освободив запястье, вернул полоску обратно за манжет.
Осторожно поднялся с пола, осмотрелся и, взяв в правую руку скалку, подошел к кухонной двери. В квартире явно кто-то был.
Скользнув в угол, Петр посмотрел на скалку и подумал: "Увидел бы кто - засмеяли".
- Эй, козлы! - сказал он громко обиженным тоном. - Вы чего творите-то?
Послышались шаги, дверь распахнулась, и кто-то самонадеянно резкий шагнул на кухню, подставив на секунду скалке бритый затылок.
- А-а!.. - жалобно вскрикнул Петр одновременно со звуком удара. Мягко закрывая дверь и подтаскивая грузное тело к батарее, он продолжал причитать:
- Не на… до!.. Зачем же нога-ами… А-а!.. Прицепив бритого бугая к болтавшимся на батарее наручникам, он увидел под распахнувшейся легкой курткой на брючном ремне мощный немецкий электрошок. "Ах ты, гад… Каской драться?"
- Ногами!.. - вскрикнул он со всхлипом, прицельно попав носком ботинка в точку позади пельменеобразного уха.
Мельком заглянув в пустую ванную и, одним взглядом окинув прихожую, шагнул к приоткрытой двери в комнату, где, стоя к нему вполоборота и ошарашено глядя на зажатый в его руке электрошок, выдвигал ящик комода парень в полосатой рубашке.
- Гутен морген! Битте, аусвайс… - улыбнулся Петр.
Парень вышел из оцепенения, гибко присел на раскоряченных ногах, задрал почти вертикально локоть согнутой левой руки и выставил чуть согнутую правую с раскрытой ладонью.
- Ну так и есть. "Смертельная борицу"… Не спуская с парня глаз, Петр медленно и мягко прошел в комнату, нехорошо оскалился и тихо сказал: