- Рассказки всяческие ребятам рассказывал, - продолжал Сергей Борисович, - про папу-сантехника и все такое. Вообще, конечно, психика у тебя несколько неадекватная. Ну, да это не по моей части, психика-то. Ты в курсе, Сережа, что у тебя сегодня премия "Аполло". По слухам, тебе могут дать сразу по трем номинациям: "Альбом года", "Открытие года"…ну и еще что-то там, это Борис Борисыч твой должен хорошо знать.
- Какая еще премия? - разлепив сухие губы, выговорил Сережа. - Хреново мне.
- Еще бы тебе не хреново было, - продолжал щебетать Романов, - ты же вчера, брат, столько всякой разной гадости употребил, что мало никому не покажется. Даже средних размеров гиппопотаму. Так что вот так. Ты же еще с Фирсовым подрался. Жену его что-то там притиснул… оно, конечно, сучка не захочет - кобелек не вскочит, но…
Сережу так подкинуло на диване, и он рванулся к Романову:
- А ну, завали табло, козел!!
Дима перехватил уже направленный в физиономию Сергея Борисовича карающий кулак Воронцова и мягко, но с силой, отвел его руку. Сережа метнул в Романова ненявидящий взгляд и прошипел:
- Ничего… доберусь я до вас!
- Дай человеку похмелиться, - недовольно сказал Романов и, решительно чеканя шаги, направился к выходу из квартиры. Захлопнув за собой дверь, он вынул трубку и, быстро нашлепав на тастатуре длиннющий номер, выговорил:
- Алло… Алексей? Ну что, никаких новостей?
- Нет, - послышался мрачный голос Фирсова. - А на сегодня Роман Арсеньевич вызвал к себе Аскольда. Вечером, в одиннадцать, после вручения премии "Аполло".
Романов вздрогнул всем телом:
- Уже сегодня? Откуда такая информация?
- От Адамова, начальника службы безопасности. Повезу Аскольда к Вишневскому я.
- Да кого же ты повезешь, если он пропал, и весь план может сорваться?! - едва не заорал Романов, но вовремя сбросил избыток децибел в голосе. - Пропал с концами, и ни ответа ни привета! И где его искать, неизвестно!
- Ну, тут явно замешан Мишка Гриль и Рукавицын, настройщик аппаратуры, - сказал Фирсов. - Только на кого они работают, если так? Наверно, серьезные люди за ними, если они на такое решились.
- Ты не говори наобум, - предупредил его Романов. - Может, они вовсе и ни при чем. Может, этот недоумок Аскольд возомнил, что способен на собственную игру? И теперь шутит с нами шутки нехорошие?
- Черт его знает, - ответил Фирсов, - ясно только одно: если Аскольд не появится сегодня хотя бы до десяти, то вся операция сорвется. И тогда Антон Николаевич нас прихлопнет.
- Какой Антон Нико… а-а, черрт, ну да!! - Желтоватое лицо Романова начало покрываться серыми пятнами. - Да, дело табак. А что вчера у тебя вышло с этим Воронцовым?
- Не будем об этом! - отрезал Фирсов. - Не для телефона ты тему поднял. Нам сейчас главное - Аскольда найти. Или… уффф!.. рассчитывать на "авось": авось появится сам, авось вспомнит, что и как…
- А если не появится? - бросил Романов, и голос его дрогнул.
- Тогда - все. Будем убирать Воронцова. Он нам после одиннадцати вечера уже не нужен.
- А если…
- Меня твое "если", Романов, уже заколебало! Если нам не удастся сделать намеченное, то нам край: деньги, которые нам за это выплатили в качестве аванса - это как гиря. Утянет на дно, и понимай как знали, когда затянет илом. На этой поэтической нотке Алексей Фирсов дал отбой.
* * *
Роман Арсеньевич Вишневский сидел в огромном кабинете своего трехэтажного особняка и пристально рассматривал лежавшие перед ним бумаги. Просмотрев некоторые из них, он бросил их на стол и поднялся. Олигарх был высокого роста рыжеволосый, слегка седеющий мужчина лет пятидесяти с небольшим. Но выглядел он определенно моложе. И, несмотря на видимую молодость, он в самом деле был одним из богатейших и влиятельнейших людей в России.
Его лицо, сдержанное и умное, в данный момент выказывало озабоченность, а в чуть косящих темных глазах светилась легкая обеспокоенность и тревога. Он потер небритый подбородок, заросший модной трехдневной рыжеватой щетиной (правда, продвинутый олигарх?) и резко прошелся по кабинету туда и сюда.
Нет, не деловые документы занимали мысли Романа Арсеньевича в данный момент, и даже не беспокойство из-за трехсот пятидесяти миллионов долларов, составлявших задолженность одной из подконтрольных ему фирм по кредитам Центробанка. Эти триста пятьдесят миллионов следовало - плюс проценты - выплатить буквально на днях, но Роман Арсеньевич даже не вспоминал об этом.
Кроме того, две недели состоялся неприятный разговор с Львом Борисовичем Габриловичем, председателем правления банка "Альтаир", банка, который не без основания считался карманной финансовой структурой империи Вишневского. Роман Аркадьевич поморщился, припомнив, как Габрилович говорил о замороженных счетах в ряде швейцарских, японских и американских банков, и о том, куда тянутся нити влияния на эти неблагоприятные для Вишневского и его предприятий.
- Помяни мое слово, Роман Арсеньевич, против нас идет крупнейшая игра, - говорил он. - То, что в свое время провернули против Гусинского и его "Медиа-Моста" - это цветочки по сравнению с тем, что готовится против нас. Можно сказать, впервые поднимают руку на олигарха. На тебя, Роман Арсеньевич.
- А разве Гусинский не олигарх? - кисло улыбаясь, спросил тогда Вишневский и нервно пригладил лысеющую голову. Ему никогда не нравилось совсем недавно привнесенное в русский язык звучное словечко "олигарх".
Габрилович качнул головой:
- Нет, Гусинский не олигарх. Олигарх - это тот, у кого есть деньги и власть. Деньги-то у Владимира Александровича есть. А вот власть… властью его Бог обидел.
- Какой Бог? - глухо спросил Вишневский. - Президент, что ли?
Габрилович оправил браслет своих платиновых часов, стоимость которых превышала годовой бюджет иного районного центра, и ответил:
- Власть есть у тебя, Роман Арсеньевич. И вот именно ее хотят вырвать. Глава президентской администрации, Половцев. И начали с нервов - с финансовых структур. Вот так. Наверно, я начну перевод активов в оффшоры - в Гибралтар, ну и т. д. Да что я, впрочем… не мне тебе эти азы объяснять, Роман. Политически…
Вишневский, который всегда - и небезосновательно - считал себя выдержанным и хладнокровным человеком, вспылил тогда неожиданно даже для самого себя, с жаром перебив Габриловича:
- Не надо тебе в политику лезть, Борисыч! Вон знай себе давай бабки на открытие очередного еврейского центра, отслеживай свои любимые финансовые потоки, а в политику не лезь! Ясно?!
- Да я и не…
- Кто без согласования со мной отсрочил выдачу кредитов красноярским? А? А кто…
И Вишневский принялся перечислять грехи своего главного финансового распорядителя. А закончил совсем уж за упокой:
- И вообще, Лева, известно ли тебе, что в последнее время вытворяет твой сыночек?
- Н-нет. А что? Я с ним просто не общаюсь.
- Твое счастье! А я вот - общаюсь. И, надо сказать, нервов мне это стоит немалых.
- Да что случилось-то?
- Этот болван уже не знает, какой геморрой себе нажить! Например, недавно он нарвался на любезности со стороны одних конкретных людей. Мало того, что те контролируют чуть ли не половину казино Москвы, так ведь еще и отморозки редкие. Если бы не Адамов со своими, Андрея пять раз замочили бы. А он, кажется, ничего не понимает. Он, наверно, думает, что если из него сделали "звезду", так его никто не тронет. Ба-алванн!
- А ты его припугни, - сказал Лев Борисович.
Роман Арсеньевич хитро закрыл один глаз и выговорил почему-то шепотом, хотя, вне всякого сомнения, никто не мог слышать их в запертом и тщательно охраняемом кабинете:
- Уже делают.
…Да, сейчас мысли Романа Арсеньевича были о вовсе не о кредитах и замороженных счетах. Инциндент, происшедший в одном из провинциальных городов - с срывом концерта и взрывом - настоящим взрывом колонок с жертвами! - в прессе были представлены оглушительно и с большим резонансом в плане дальнейшего скандализирования имиджа племянника Андрея, он же - Аскольд. Этот молодой человек, новоиспеченный князь Андрей Вишневский вообще обладал уникальным талантом вызывать недовольство у серьезных и влиятельных людей своими идиотскими выходками, и чем влиятельнее был человек, тем более идиотской являлась и выходка.
В масштабах деятельности господина Вишневского-старшего весь этот скандал не стоил и выеденного яйца. Но тут речь шла не о деньгах, а о племяннике, который носил его, Романа Вишневского, фамилию. Потому что многочисленные - и очень влиятельные и богатые - недоброжелатели Романа Арсеньевича, которые в последнее время множились, как кролики в брачный сезон, могли раздуть эту, по сути, достаточно невинную, но прилюдную выходку племянника едва ли не в эпатаж века. А это явно не пойдет на пользу Роману Арсеньевичу - особенно в преддверии ряда важнейших финансовых операций и лоббирования ряда законов в Государственной Думе. Роман Арсеньевич уже не раз предпринимал ряд самых энергичных мер, чтобы воздействовать на Андрея, но пока что ничего хорошего из этого не выходило.
Может, выйдет на этот раз, подумал олигарх. Зазвонил телефон. Вишневский взглянул на часы и снял трубку.
- Это Адамов, Роман Арсенич. Ваш лимузин подан к парадному выходу. Пора ехать в этот зоопарк.
- Ты имеешь в виду премию "Аполло"?
- А то что ж, Роман Арсенич? Ее, чудную. Уже семь часов вечера. Без пяти семь.
- На моих без десяти.
- Отстаете, Роман Арсеньевич.
- Это ты, Адамов, спешишь. Ладно, сейчас спускаюсь…
* * *
- Гул затих, я вышел на подмостки, прислонясь к дверному косяку… - бормотал Сережа Воронцов, глядя на широкую спину телохранителя, покачивающуюся перед ним. Они ехали в лимузине марки "линкольн" на вручение "Аполло". Сережу уже не мутило: он удачно похмелился вискарем и к тому же дернул дорожку кокса, которой снабдил его Романов.
Ехали так мягко, что Сережа не замечал движения. Время от времени он порывался ткнуться носом в спину охранника Димы, но всякий раз встряхивался и бодро вскидывал глаза на телевизор в салоне, который показывал как раз на канале "дяди" Сережи Воронцова - олигарха Вишневского. Экран высвечивал пафосные мажорные лица, накрашенные рты, извергающие апокалиптическую чушь, и вызывающую почти физическое отвращение рожу ведущего с длинным носом и наглыми масляными глазками. Ведущий суетился и крутил во все стороны головой столь интенсивно, что не будь у ее обладателя еще и бычьей шеи, то она несомненно обрела бы суверенитет.
- Урод, - решительно выговорил Сережа, когда ведущий начал сладко напевать о том, что, по всей видимости, вручение премии "Аполло" следует сравнивать с россыпью звезд первой величины, и предлагал переименовать Аполло в претенциозно-сладкое: "Звездная гроздь".
- Это что за дятел? Он и будет вести эту… церемонию?
- Стареешь, отец, - отозвался мрачный Романов. - Это ж парень, которому ты сам на прошлой неделе по пьяни разбил физиономию, а потом ты с ним нажрался и купил у него подружку за две штуки баксов. Он еще про тебя в "МК" гадость каку-то накропал, что ты начал баловаться зоофилией, а потом ударился в загул с британскими фашистами из "Тигровых Лилий". Группа такая, экстрим. Должен ты помнить.
- Куп… уфф! - выдохнул Сережа, и тут лимузин остановился у внушительных размеров ночного клуба, где и должна была пройти церемония вручения.
Через несколько минут он оказался внутри помещения, по сравнению с котором удивительная и ужасная "Белая ночь" напротив дома Гришки Нищина показалась ему хлевом для подготовки кадров колхозной художественной самодеятельности имени Евфросиньи Перепугайло. С ним здоровались, раскланивались, а какой-то помпезный педераст, в котором Сережа с ужасом признал одного из самых известных и скандальных шоуменов страны, расцеловал его в обе щеки со словами: "Мое почтение, толстячок".
Воронцова-"Аскольда" усадили недалеко от сцены в грозном окружении охраны и при ласкающем взгляд и обоняние близком соседстве трех девушек из Аскольдовского шоу-балета. Среди них была и Лена, и Сережа замер, когда увидел ее, а потом начал яростно тянуть через соломинку коктейль на ромовой основе. К нему пробрался Борис Борисыч Эйхман и свирепо прошептал на ухо:
- Опять пьешь, сукин кот? Да хватит, в самом деле, а! Тебе не пить, а петь скоро надо будет! На сцену хоть вскарабкаться сможешь? Тут сегодня твой дядя будет, и я не хочу, чтобы он разозлился на тебя да и прикрыл всю эту национальную премию к чертовой матери!
- А дядя и так зол, - повернувшись к Эйхману, сказал Романов.
Мистер Очковая Змея выглядел еще хуже и помятее, чем обычно. Его не спасали даже строгий костюм с иголочки и бриллиантовые запонки. Он все время потирал руки, как будто ему было холодно, и зябко передергивал плечами. Сергею Борисовичу явно что-то не давало покоя. Он то оглядывался на Сережу, то хватался за мобильный, то приглаживал виски, то тянул виски.
- А дядя и так зол, - повторил Романов. - Так что, Борис Борисыч, готовьтесь к скорейшей эмиграции. Кто в Израиль, кто в Америку, кто на тот свет.
Эйхман махнул на Романова рукой и отвернулся. А последний вынул часы и посмотрел на них. Было восемнадцать минут девятого. До десяти часов, после которых столь нужное сейчас появления настоящего Аскольда становилось бессмысленным, ненужным, оставалось чуть более полутора часов.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. "И ВЕЧНЫЙ БОЙ - А ГЕРЛ НАМ ТОЛЬКО СНИТСЯ…"
* * *
Андрюшу Вишневского скрутили за тринадцать часов до того момента, как раздосадованный, встревоженный Романов посмотрел на часы в ночном клубе. Андрюша сопротивлялся, как мог, он даже удачно поддел Леню-мента в подбородок и укусил лейтенанта за палец. Он был близок к тому, чтобы в батальной сцене с правоохранительными органами выйти победителем. Но тут подоспел байкер Петя-Мешок, которому, по всей видимости, не понравилось, как его уравняли с другими фразой "у всех жена ушла!". Имидж страдальца требовал немедленного подтверждения, и Петя со словами "не надо так говорить, у меня аппендицит" навалился огромным животом на Аскольда.
Алик Мыскин кротко наблюдал за тем, как Аскольда утихомирили и даже связали руки за спиной. Эта мера не вселила в Принца смирение, но тем не менее он перестал кусаться, брыкать и разбрызгивать пену. Он тупо смотрел на своих укротителей и моргал глазами.
- Этот тип мне не нравится, Филипыч, - сказал мент Леня, - он мне подбородок разбил. Я язык прикусил, теперь распухнет.
- Да он у тебя и раньше не больно-то ворочался, - сказал майор, - так что особо грустить не о… ик!.. не о чем, Леня. А что эти двое подозрительные, так это верно. Ну-ка, ты, - повернулся он к Алику, - открывай багажник, выворачивай карманы! Знаю в-вас!..
- Товарищ майор, - шмыгнув носом, кротко сказал Алик Мыскин. - Не надо так говорить. (Фраза явно была стянута из лексикона Пети-Мешка.) - Мы ничего не делали. А мой товарищ, он просто немного не в себе. У него крыша едет. У него… у него отца недавно убили, - вдруг неожиданно для самого себя ляпнул Алик. - Вот он и переживает.
- Отца убили? Так у него же отец недавно только приезжал! - выговорил майор. - был жив-живехон…ик!.. А ты мне что-то паришь.
- Филипыч! - вдруг раздался вопль Лени, и Алик обернулся и похолодел: Леня рылся в багажнике. - Филипыч, тут они, кажись, жмура катают! Ай, черт!! Точно!
Иван Фиоиппович вцепился в запястье Алика - не только потому, чтобы задержать его, но еще и для сохранения равновесия - и на коротких ножках подкатился к багажнику.
- О-па, - сказал он, заглядывая туда и трезвея, - кажись, в самом деле ухлопали папашу. Ну и ну! Вот это да!
Кажется, пора делать ноги, мелькнула мысль у Алика, и он рывком выдернул руку из потных пальцев майора и бросился было бежать. Его задумка увенчалась бы успехом, но Алику не повезло самым невероятным и смехотворным образом: в тот момент, когда он уже был готов нырнуть в лесок, на него с визгом и хрюканьем выбежала свинья в мотоциклетном шлеме, за которой продолжали гоняться трое байкеров. Алик не успел разминуться с потенциальным шашлыком: свинья врезалась в него и сбила с ног. Но и ей мало не показалось: Алик свалился прямо на ее грязную спину, и свинью приплющило длинным телом Мыскина к земле.
Цепкие руки байкеров вцепились в свинью, но тут окрестности сотряс вопль майора Филипыча:
- Да не ее, бл… это, длинного, длинного хватайте! Дли-и-и…
Алик попытался было подняться, но тут на него налетел Леня с лейтенантом и с размаху ударил ботинком в грудь. Алик повалился на землю, байкеры отволокли в сторону набедокурившую свинью, чтобы и она не попала под раздачу, а Леня с лейтенантом принялись деловито охаживать ногами Алика. Подскочивший майор Филипыч экзекуцию приостановил, но и так уже к тому времени у Мыскина недоставало двух зубов, зато появился громадный кровоподтек на лбу и адская боль в боках.
- Харррош месить его! - вывалил майор. - У нас еще будет разговор по душам. Тем более что ни пап, ни мам, ни дядь из ФСО побли… ик!..зости нет. Суньте пока его в машину с его придурошным дружком… не портить же из-за этих уродов рррыбалку!
Избитого Алика впихнули в машину, в отделение для задержанных, в народе именуемое "клоповником". Келья монаха, вырубленная в скале, кажется просторным собором Святого Петра по сравнению с этим отделением в задней части милицейской машины. Вот сюда-то и определили Аскольда, чьи руки все еще были связаны за спиной, и Алика, отчаянно отплевывающегося кровью и все еще не понимающего, что вот теперь, кажется, так легко, как в первый раз, отделаться не удастся. И ведь так неожиданно все произошло, так феерически изменилась ситуация - от перспектив хорошо выпить на природе и закусить шашлычком с балычком до вот этого: помещение в "клоповник", выбитые зубы, мрак и беспросветность впереди.
И труп Гришки Нищина в багажнике принадлежащей ему же, Гришке, "копейки".
Алик посмотрел на уткнувшегося лбом в стенку Андрея и укоризненно выговорил, слегка шепелявя:
- Ну что же ты, Андрюха, на них так борзо? Они уже и про багажник давно забыли. А тут на те - вспомнили. Теперь швах, братцы, - Алик сплюнул, - попали. Прочно попали.
- Прррочно, бл…! У-у, que te jodan!! - И затем последовал один из пышных интернациональных монологов Аскольда, украшенных витиеватой русской матерщиной, в которую на правах специй вперчились и вкетчупились крепкие испанские словечки "mierda", "cabron" и "con`o", обозначающие то, что в русском традиционно пишется с точками после букв "п", "х" и "ж". Черту своему эмоциональному выступлению Аскольд подвел сакраментальным "мазофакером" и восклицанием на родном языке:
- Вонючие мусора! Еще свинью приволокли, падлы!!