- Ну и память у тебя, Саныч! - лениво восхитился Осип и швырнул-таки назойливому бомжу какую-то бумажку, с благоговением им принятую, потому что она оказалась долларовой купюрой, к которой присохла бумажка в десять франков.
- Память памятью, но как мы ее откроем, если эти парижские крючкотворы закрысили ключи от нее?
- А зря я, что ли, одиннадцать лет оттоптал?… - с пафосом воскликнул Осип, незамысловато намекая на свое тюремно-лагерное прошлое. - Откроем, Саныч, не боись. Это ишшо не самое трудное, служба будет впереди, как грил Конек-Горбунёк, - ввернул он очередную, после упоминания Гете и Гюго, литературную ссылку. - Попасть-то мы на твою новую хату попадем, но дальше… что дальше. А я так думаю, - он почему-то огляделся по сторонам, потом посмотрел в мрачное петербургское небо, в котором с демоническим карканьем наперегонки летели три вороны, - что, верно, придетси звонить Ильичу.
- Проще в Мавзолей сходить, - шутка была настолько дежурной, что ни Осип, ни сморозивший ее Иван Саныч даже не улыбнулись, тем более что улыбаться было особо нечему: под Ильичом разумелся, само собой, не вождь мировой революции, а Александр Ильич Астахов, отец Ивана. К слову, человек не менее коварный и жестокий, чем любитель детей и субботнических бревен товарищ Ленин.
- Зачем? Зачем ему звонить-то?
- А у него прихватики есть, Ваня. И в мусарне, и в ФСБ. Он может помочь найти Жодле и Магомадова, Али который. А так - где их искать? Питер огромный. Это тебе не Мокроусовск, где Березкин всех от и до знает.
- Позвоним, - после некоторой паузы сказал Иван Саныч. И подумал, что, быть может, при известии об огромном наследстве, зависшем над головой сына и угрожающем вот-вот свалиться на него, отец немного оттает и (в надежде на будущую щедрую мзду, разумеется) поможет сыну и старому знакомому - Осипу - решить их проблему.
Осип, как всегда, оказался прав. Прав в плане того, что квартиру действительно можно открыть без всяких ключей. Тем более что старый типовой замок, уныло торчащий в старой двери с еще совковых времен, поддался Осипу еще быстрее, чем Лиза Гарпагина, - и уже через минуту пыхтения и манипуляций с помощью купленной в книжном магазине скрепки открылся. Дверь отворилась, и на Ивана Саныча и Моржова пахнуло затхлым запахом нежилого помещения, хозяева которого не казали сюда носа уже много лет.
Вошли. На всем лежал толстый неолитический слой пыли, смахивавший на первый октябрьский снежок, тронутый автомобильными выхлопными газами. Прямо на входе валялась заскорузлая серая тряпка, похожая на труп невезучего зайца, попавшего под машину.
- Да, - проговорил Иван Александрович, чрезвычайно похоже, как всегда, копируя интонации на этот раз инженера Тимофеева из "Иван Васильевич меняет профессию", - это, окнечно, не царские палаты. Но все-таки отдельная квартира.
- Не бубни, Саныч, - отозвался Осип, - обживем. Ничаво.
- Обживем. Если, конечно, поживем, - мрачно проговорил Астахов. - Ладно… есть тут телефон или нет?
Телефон был и, как ни странно, функционировал. Правда, престарелый аппарат, который подвизался в функции телефонного, больше походил на мини-гроб без обивки и хрипел как удавленник, но тем не менее именно по нему Иван Саныч решился позвонить отцу. Пыльный телефонный диск скрипел и выскальзывал из пальцев, как будто не желая усваивать номер, набираемый Астаховым, но тем не менее Ваня вскоре услышал длинные гудки, а потом облился холодом, услышав в трубке знакомый голос:
- Да!
Ваня открыл рот, но там, во рту, пересохло и слова, и без того бедные и жалкие, колюче расперли гортань и прилипли к нёбу.
- Слушаю!
- Папа, это я, - выговорил Астахов.
- А, Ванька? - неожиданно весело откликнулся отец. - Ну как у тебя там дела, в Париже-то?
- Да я не из Парижа…
- А откуда?
- Сантьяго-де-Куба, - машинально выговорил Иван Саныч, почему-то вспомнив название улицы, на которой находилась квартира.
- С Кубы? А что ты там делаешь-то?
- Да ты не понял… - Ваня замялся.
- Я не понял? Да это ты ничего не объяснил. Ты что, успел уже что-то натворить в Париже, а потом смотался за океан, на Кубу?
Огромным усилием воли Астахов-младший взял себя в руки.
- Папа, ты прав. То есть ты прав, но прав наполовину. Я действительно натворил немного в Париже, то есть попал в небольшую передрягу… м-м… нет, большую…
- Кто бы сомневался!!
- …но я звоню не с Кубы. Я в Питере, папа. Сантьяго-де-Куба - это такая улица… есть такая улица в Питере, папа.
Александр Ильич помолчал. Потом кашлянул и сухо произнес:
- В Питере? А что ты делаешь в Питере, Иван?
- У меня возникли сложности…
- Ты уже говорил.
- У меня возникли сложности, папа, - быстро заговорил Астахов, опасаясь, что будет прерван отцом или тот вовсе положит трубку, - но только тут не такое, как ты подумал. Деньги мне не нужны… то есть нужны, но… они у меня есть, только их нужно получить. Дело в том, что я получил наследство. Большое наследство, папа, семьдесят миллионов франков. Вот так.
Александр Ильич снова кашлянул и спросил самым будничным тоном, как будто получение наследств в семьдесят миллионов франков было совершенно плевым делом:
- Наследство? От кого? От Гарпагина, что ли? Это как же старый скупердяй сподобился дать тебе денег, да еще сразу семьдесят миллионов? На доллары это будет примерно двенадцать миллионов, да?
- Ну да.
- Для такой щедрости… для такой щедрости надо как минимум умереть. Я имею в виду Гарпагина.
- А, ты уже знаешь?
- Что, действительно умер? - Астахов-старший помолчал, а потом добавил: - Нет, я ничего не знал. Вот, узнал от тебя. А что с ним такое? Я-то думал, что Степан Семеныч существует в точности по анекдоту: "Циперович, как ваше здоровье?" - "Не дождетесь!"
- Да нет… дождались. От инфаркта он умер. После того, как узнал, что убили его сына, Николя, и сгорел дом в Сен-Дени.
- Да-а-а! - В голосе отца на этот раз не было даже намека на иронию, которой он щеголял подчас в самые неподходящие моменты. - Интересные дела. Ладно… не телефонный это разговор, надо сказать. Где ты там, говоришь, находишься? Сантьяго-де-Куба? Улица такая? А где она?
Ваня наскоро объяснил.
- А, ну это не так уж и далеко от меня. Ладно. Давай адрес, сейчас приеду. Чувствуется, разговор будет интересный. А кстати, откуда у тебя эта квартира? Тоже наследство дядюшки Гарпагина?
- Да, - сухо ответил Ваня и продиктовал адрес.
- Ладно. Жди.
- Только ты, папа, обойдись как-нибудь без своих обычных штучек.
- Это каких еще? - подозрительно осведомился Александр Ильич.
- Ну, там киллеры разные… маскирующиеся под следователей Генпрокуратуры, - буркнул Ваня. - Осокины и компания…
- А, ты об этом? Никак забыть не можешь? И правильно. Кстати, об Осокине: можешь не костерить его следователем Генпрокуратуры, он оттуда уволился. И теперь проходит лечение в больнице соответствующего профиля. Его Осип так удачно приложил. А Осип с тобой?
- Да.
- Чего ж ты тогда боишься?
И Ваня услышал в трубке короткие гудки: Александр Ильич Астахов дал отбой.
* * *
Он приехал не через полчаса, как обещал, а, скажем, через полтора часа. Вежливость королей, коей, как известно, является точность, не входила в число достоинств Александра Ильича Астахова.
Он вошел в квартиру и тут же процитировал начало знаменитой гоголевской повести "Тарас Бульба":
- А поворотись-ка, сынку! Экий ты смешной! (Иван Саныч еще не успел снять с себя платье, приличествующее "Жанне Николаевне Хлестовой".) Что, никак из образа выпасть не можешь… актер?
- Да уж, - пробормотал Иван Саныч, вяло пожимая протянутую отцом руку.
- А Осип просто денди, - продолжал иронизировать Александр Ильич, - я его таким не видел даже в ту пору, когда он у меня работал и получал прилично.
- А когда мы с тобой на лесоповале у Индигирки лес рубили, я еще красивей-от был, - в тон Астахову-старшему отозвался Осип.
Александр Ильич поморщился: он не любил, когда ему напоминали о темном лагерном прошлом.
- Я вижу, вы после Парижа просто шик-блеск иммер элегант! - сказал он. - Пьете?
- Да уж, - сказал Ваня.
- Пьем, - сказал Осип, - на кухне. Тут без водки не разбересси.
- Ладно, - махнул рукой Александр Ильич, - и мне налейте немного. А то давно я водочкой не лакомился. Режим, знаете ли, режим, распорядок…
- Да уж, - повторил Иван Саныч, - на жабры плеснуть по стольничку - это святое. Да ты проходи, папа, располагайся. Что ты в проходе-то застрял, как геморроидальная свеча?
Осип хмыкнул…
- Ну что, - произнес Александр Ильич, когда священнодействие вокруг сосуда в водкой было приведено к своему естественному завершению, - чем порадуете? Что вы там такое в Париже натворили, что вымерла вся семейка Гарпагиных, как динозавры?
- Да ничего особенного, - в тон ему ответил Иван Саныч, - просто я в самолете подчистил кармашки одного французика, который оказался сотрудником французской разведки. А у этого французика в кармане был мини-диск, из-за которого наш чуть не грохнули.
- Чуть не зажарили в доме Стяпан Семеныча, как ентот… гриль, - уточнил Осип, а Ваня тут же добавил:
- И похитили Настю. Вот ту самую, которая дочь Дьякова. Может, с концами.
- С концами? В смысле?
- В смысле - убили.
- Плохой смысл, - сказал Астахов-старший. - Очень плохой смысл. А что за диск?
- Да я сам бы дорого дал, чтобы узнать, - отозвался Иван Саныч, - да только, папа, там какие-то коды доступа навороченные стоят. Пассворды. Так что до информации я не докопался. А она там, верно, важная, если за ней Жодле с Али Магомадовым так гоняются.
- Везде ты, Ванька, влипнешь, - сказал отец, - как говорится в пословице: свинья везде грязь найдет. Даже в Париже, как ты.
- Да там такое… - уклончиво выговорил Иван, - между прочим, дорогой папа, ты сам подлил масла в огонь: кто просил тебя говорить, что мы с Осипом - следователи Генпрокуратуры, а? Никто тебя такого говорить не просил. Нас там из-за этого и плющили, собственно. А ты мне тут втираешь про свинью. Поговорочки разные…
- А что мне, собственно, этому Гарпагину надо было говорить? Да если бы я ему сказал, кто вы на самом деле, а именно - мелкий жулик, страдающий алкоголизмом и клептоманией, а также вор-рецидивист…
- С тобой же и мотали, Ильич, - тут же перебил его Осип, - ты, между прочим, тоже загремел не за высаживание помдорной рассады, а за то, что захомутал аж вагон с шинами для "жигуличек" и толкнул его налево. А прямо на суде украл ручку у прокурора. С золотым пером. Так что ты енто… не очень про кляптоманию Ванькину. Твое семя-от. Да от его жизни собачьей станешь тут кляптоманом.
- Тебе в комитет солдатских матерей надо на работу устроиться, - отозвался Астахов-старший. - Дежурным плакальщиком. Красиво разливаешься. Ладно. Рассказывайте ваше дело. Чем смогу, помогу. А сколько, ты говоришь, у тебя наследство, Ванька?
- Вот с этого и надо было начинать! Вот именно это я и ожидал услышать! - пафосно объявил Ваня. - А то, папа, когда ты начинаешь строить из себя заботливого отца семейства и этакого усатого няня, у тебя как-то не очень получается. А тут, как грится, все чисто конкретно: какое лавэ, Ваня, ты отгребаешь и сколько тебе поставить в мою долю. За услуги, стало быть.
- Ты не паясничай. Ты дело говори.
- А что тут дело говорить? Отписал мне дядя Степан щедрой ручкой семьдесят миллионов, так торопился мне наследство оставить, что уже при смерти, в больничной палате, заперся с нотариусом или еще каким-то там крючкотворишкой, и… и вот. Отписать-то он отписал, все это замечательно, да только сделал добрый дядюшка в конце маленокую приписочку. А в приписочке написано ни больше ни меньше как непременное условие найти убийц Жака… этого слуга, хороший дядька, кстати… и Николя. И разыскать какой-то гребаный сейф, который у него сперли из кладовки.
- Ничаво себе кладовка, - подал голос Осип, который все это время сидел в углу и вяло тренькал на взятой с антресолей пыльной балалайке с двумя струнами (третья была порвана). - Так ента кладовка-от раза в три больше вот ентой квартиры. Если не в четыре.
- Ну да, - кивнул Астахов. - И до тех пор, пока я не найду всего этого, денежки я не получу. Будут валяться на счетах в банке.
- Значит, тебе половина денег. А вторая половина кому? Лизе, дочке Гарпагина?
- Угу. С ней тоже вышла заковыка. Он вот тут замуж собралась.
- Замуж? Лиза? Так она же вроде мужчинами не интересовалась?
- Заинтересовалась.
- Да, повезет кому-то. Дама она теперь денежная. И за кого ж она собралась?
- За Осипа, - просто ответил Иван Саныч.
Глаза Астахова-старшего округлились, и он посмотрел на сына с таким видом, с каковым заботливый врач психиатрической клиники лицезреет пациента в период сезонного обострения.
- А чаво ж, - важно сказал Осип. - Жаницца - оно дело хорошее.
Александр Ильич сделал какое-то неожиданно резкое движение и, дрыгнув в воздухе ногами, чего он не делал уже лет десять, с того момента, как еще при Горбачеве трое отморозков из конкурирующего кооператива хотели повесить его в гаражах, - захохотал:
- За О-осипа-а?! За-му-у-уж?! Да ну!!
- А чаво ж, - повторил месье Моржов, но уже с легкой ноткой обиды, - вот тебе и да ну. - Он тренькнул на одной струне. - И почему не за мене? Мужик я справный, а чаво ж денег енто… нету, так у нее самой гребись они лопатой. Тольки, Сан Ильич, она со мной обручилась, а в ихний загс, ратуш, что ли, по-ихнему… идти пока не хочет. Грит: пособи Санычу найти ентих уродов, потом и свадьбу закаруселим. Со свадебным путяшествием по всяким морям, океанам, островам и другим Индиям.
- Да-а, дела-а, - протянул Астахов-старший. - Только я одного не пойму: я чего вы в Питер-то приперлись? Ведь господа убийцы и похитители сейфов, верно, обитают в городе Париже?
- А вот так расклад лег, - проговорил Иван Александрович и наскоро пересказал отцу известные бурные события; Астахов-старший слушал и хмурился, а Осип тренькал на балалайке и дурноватым голосом тихонько подвывал "парижскую народную":
- Марруся в ен-сти-туте Сикли-хвасов-сковвва!..
- Ты, Иван, в своем репертуаре, - подытожил Александр Ильич после того, как сын закончил живописать парижские злоключения семейства Гарпагиных и примкнувших к ним Осипа, Ивана Саныча и шофероповара Жака Дюгарри, уже покойного. Этот последний, то бишь Жак Дюгарри, вызвал первый комментарий Астахова-старшего к перечисленным событиям.
- Не думаю, - сказал Астахов, - что этот Жак мог вызвать чье-то недовольство, тем более недовольство Жодле и Али Магомадова. Я же знаю Жака: нормальный трудяга, каких в Париже еще поискать. К тому же он пользуется расположением Степана Семеновича… то есть пользовался. Скорее всего, его никто убивать не собирался. Просто в тот момент, когда похитители сейфа проникли в подвал, Жак мог проснуться и услышать подозрительные звуки из подполья. Он поспешил выяснить, в чем дело, ну и получил по голове чем-то увесистым. Но этовсе блеклые теории, возможно, не имеющие ничего общего с реальностью. В этот убийстве пусть копается комиссар Жюв… то есть комиссар Руж. Я свяжусь с ним через Шуазеля, начальника полиции Сен-Дени.
- А ты и его знаешь, папа?
- Нет, не знаю. Лично, по крайней мере. Просто Гарпагин имел обыкновение ругать всех и вся в Сен-Дени, особенно налегая на очернение госпожи Шаллон, мэра предместья. Так что по именам я смогу перечислить всю администрацию Сен-Дени. Скажу Шаллон, что убит мой близкий родственник, и через российское посольство в Париже… у меня там работает хороший знакомый… наведу справки. (Осип отставил балалайку и прицыкнул языком: дескать, ай да Ильич, ай да сукин сын, везде у него знакомства!) Но это, как говорится, тоже теоретизирование. А вот с Жодле и Али Магомадовым, которые, по вашим словам, сейчас могут быть в Питере, можно поработать поплотнее. Откуда у тебя, Осип, сведения о том, что они в России, в Петербурге?
- А так, - уклончиво сказал Осип, - у меня много друзей стало, после того как я нацелился на Лизавету. Один работает в каком-то там информационном… то ли агентстве, то ли ишшо чаво-то… в общем, он показал мне список пассажиров самолета Париж - Питер, пятидневной давности, что ли, где черным по белому написано: Жодле, Эрик; Магомадов, Али. Вот откуда у меня такие… такие сведения.
- Понятно. Н-да. С этими Жодле и Магомадовыми может быть сложно, если они оформлены не как частные лица, а как сотрудники дипкорпуса… скажем, приписаны к генеральному консульству Франции. Разведка, говорите?
- Угу…
- А где тот диск, что ты, Ваня, стырил у этого француза?
- Возвратил на родину, - с мрачно наигранной помпезностью ответил Иван Саныч.
- Значит, он у тебя с собой?