Не рвал пока с этим типом Шелест скорее всего потому, что надеялся, что, может быть, со временем вернется свежеиспеченный специалист народного хозяйства к своей прежней деятельности и станет снова полезным и незаменимым человеком. А сегодня он кто? Тяжело, наверное. Еще вчера те, кто заискивающе желали ему доброго здоровья, уже сегодня при встрече наверняка не узнают. Так уж жизнь устроена, и грех на нее Федорчуку обижаться, сам виноват, что вылетел из седла на полном скаку: водка и бабы делают человека жадным до деньги, а монета просто так никому не дается.
Еще совсем недавно Федорчук был заместителем начальника ОБХСС Днепровского РОВД и рьяно воевал со всякой воровской нечистью. Конечно, наверняка, и раньше за ним были звонкие дела, но в течение одного месяца Федорчук сумел отличиться дважды. Сперва он взял с поличным книжного спекулянта. Часть книг, изъятых во время обыска, Федорчук сдал в торговую сеть, остальные оставил себе в качестве памятного сувенира о проделанной работе. Руководство Федорчука могло бы смотреть на подобную шалость сквозь пальцы, но это каким-то образом стало известно всем, и пришлось наложить на Федорчука взыскание. А буквально через несколько дней жадность Федорчука окончательно поставила точку в его карьере.
Конечно, в детективных романах и кинофильмах, где действуют мужественные лейтенанты и бескомпромиссные майоры, которым для окончательной характеристики только ангельских крыльев недостает, методы работы ОБХСС не освещаются. Но в жизни все происходит несколько иначе, и оступившиеся люди, к которым Федорчук проявил снисходительность, становились его информаторами, а по-настоящему говоря, стукачами. И вот с их помощью пытается этот герой покончить со спекуляцией обоев. Директор магазина, где развернул свою бурную правоохранительную деятельность Федорчук, самым естественным образом ищет к нему концы. И находит их. Федорчук через третье лицо поясняет, что закрыть уголовное дело за пять тысяч - это просто чуть ли не проявление дружеских чувств. Конечно, никакого уголовного дела не было, да и состряпать его было бы нелегко, однако директор, как и каждый работник торговли, обязательно должен был за собой что-то чувствовать.
Только не учел Федорчук, что у директора небольшого магазинчика крепок задний ум, вдобавок в свое время он получил юридическое образование, да и связи кое-какие были. Короче говоря, пришлось нашему мужественному воителю за справедливость уйти со своей нелегкой службы. Правда, по состоянию здоровья. Однако, судя потому, как он прикладывается к стакану между порциями духовитого варева, здоровье у него не расшатано настолько, чтобы из-за него покидать фронт борьбы с расхитителями социалистической собственности. Эти соображения, конечно, я вслух не высказывал и терпеливо стал дожидаться, пока Федорчук дойдет до состояния, которое позволит ему вспомнить былые подвиги и снова ощутить себя значительной фигурой хотя бы в глазах случайного человека. А мне лишь остается направлять эти повествования в нужное русло, восхищаться боевым прошлым Федорчука и осторожно задавать ничего не значащие на первый взгляд вопросы.
Зерна от плевел принято очищать вручную. Но для того, чтобы разобраться в том обвале информации, который высыпал на меня изрядно подвыпивший собутыльник, без какой-то завалященькой ЭВМ, наверное, не обойтись. Игорь сперва без интереса внимал рассказам своего приятеля, а потом и вовсе ушел ставить закидушки с макухой. Умный, расчетливый Шелест даже слышать ничего не хотел о делах, его не касающихся, а поэтому всегда чувствовал себя спокойно и уверенно. И конечно же знает он, куда подевались старинные ордена, о которых я толковал вчера, только сам не скажет ни за что, хоть тупым ножом его режь.
Федорчук мягко посапывал, подложив под слюнящийся рот подушку ладони. В голове изрядно шумело от выпитого и я, неуверенно ступая, отправился к Шелесту, расположившемуся у кромки воды.
- Ну как?
- Слабо. На картошку вообще брать не хочет.
- Возьми у меня приманку. Ловить совсем не хочется.
- Тогда отдыхай. Вид у тебя импозантный, ты хоть что-то соображаешь?
Немного соображаю. Поэтому мы идем к машинам, и, отдав Игорю пять тугих пачек, надежно завернутых в целлофановый кулек, засовываю во внутренний карман куртки мыльницу. Шелест честно получил мою долю. Но внакладе я не останусь.
Игорь протягивает прозрачную удлиненную пилюлю.
- Не бойся, не отрава. Подарок корейских друзей: быстро снимает любой вид опьянения, без особой разницы - алкогольное оно или наркотическое.
Спустя полчаса употребляю еще одну таблетку, на этот раз итальянскую, и убеждаюсь, что я не только трезв и бодр, но и не распространяю запах перегара. Великая вещь химия, а биологи и в ней неплохо разбираются.
Темнеет, что называется, на глазах. Мягкие тени скользят по прибрежному камышу, солнце, невесть откуда взявшееся в конце дня, кажется, так и не сняло позолоту с пожухлой травы. Мы погружаем бывшего защитника правопорядка на заднее сидение "Волги", я молча жму Игорю руку и, резко дав газ, вылетаю вверх по грунтовке на синюю ленту асфальта, стелющегося под колеса вплоть до самого дома. И буквально в двух шагах от него натыкаюсь на здоровенную "пробку". Привычная картина: столкнулись автомобили и вокруг них тут же образовывается плотное кольцо истомившихся по зрелищам прохожих. Странное дело: буквально минуту назад они бежали по своим неотложным делам, чуть ли не поглядывая на часы, а тут спрессовались две машины - и все заботы побоку. Стоят, глазеют, обмениваются очень квалифицированными мнениями насчет того, кто из водителей виновен. Некоторые откровенно радуются: мол, доездились, частники. Частной собственности у нас нет, однако почему-то владельцев машин называют именно так, причем с каким-то оттенком недоброжелательности. Но в отличие от этих зевак я сам частник, а следовательно веду себя не так, как все люди: подаю звуковой сигнал, раздвигающий толпу, выруливаю на тротуар и объезжаю столкнувшиеся машины, ожесточенно спорящих водителей, гудящий человеческий рой, чтобы, наконец, попасть домой, принять ванну и отдохнуть. Все знают, что рыбалка - отдых, но забирает она немало сил. А силы еще понадобятся для решающей фазы моей почти недельной работы.
Усталость наваливается внезапно, тело каменеет, слипаются глаза; так и не приняв ванну, валюсь на диван и забываюсь в тревожном мираже отдыха.
20
… Он поправлял амуницию непослушными, дрожащими пальцами, перемотанными липкой лентой пластыря, но этих долей минуты хватило, чтобы отдохнуть, перевести дыхание; не отводя глаз от согнувшейся фигуры противника, вытягиваю вперед ногу, скользнувший со скамейки врач вырвал на ходу крохотный черный комочек резиновой пробки из удлиненной стеклянной колбы, и я почувствовал, как струйка хлорэтила, пущенная прямо поверх гольфа, быстро пропитывает ткань материи и кожу леденящим холодом, заставляющим спрятаться рвущую боль, хотя знаю: очень скоро действие наркоза стихнет и снова начнет пылать огнем место травмы. Но это случится после того, как закончится бой…
Говорят, что зарядка еще никому не мешала, во всяком случае мне - точно. Поэтому с удовольствием манипулирую десятикилограммовыми гантелями, качаю пресс, отжимаюсь на согнутых пальцах и бегу в ванную: скоро завершится утро, а вместе с ним приток воды в этот старый дом. Кажется, пора завтракать. Однако продовольственное подкрепление находится далеко не в удовлетворительном даже для такого непритязательного, как я, человека состоянии, поэтому отправляюсь в "Прибой". Конечно, мои портреты не печатают в газетах, телевидение тоже вниманием не балует, но встречают меня в ресторане как очень заслуженную личность. Вот и сейчас мэтр Аркадий приветливо здоровается и скорее утверждает, чем спрашивает "как обычно?", кивает головой и с гордостью удаляется в противоположную от своего рабочего места сторону. Неподалеку от меня ведет прием Кравчинский: он ежедневно бывает здесь с двенадцати до пятнадцати и все, кто хочет его увидеть, идут в "Прибой". Иногда, правда, приходится ждать за соседними столиками своей очереди, что очень радует администрацию ресторана, особенно зимой.
В свое время это был любимый ресторан знаменитого Лени Лушкица. Когда он появлялся на пороге, оркестр тут же прерывал даже заказанную мелодию и начинал наяривать горячо любимую Леней песню о жемчужине у моря. При этом все сидящие в зале деловары вставали и приветствовали скромного человека Лушкица поднятыми фужерами. Леня, правда, не всегда был доволен кухней "Прибоя", несмотря на то, что для него тут очень старались; тогда он обижался и улетал ужинать в Ленинград вместе со своими телохранителями. Ушло то время, давно расстреляли удачливого Леню, словно в штыковой атаке, поредели ряды деловаров, да и стали они чуть потише, и только Кравчинский, как прежде, ведет свой прием, не обращая внимания на то, что в "Прибое" перестали играть наши любимые песни. В других городах чуть ли не поисковые экспедиции за народными песнями снаряжают, чтоб не растворились они во времени, не исчезли, а у нас - низзя! Мол, песни эти не с тем духом, а вернее, даже вред от них, потому как они в своей массе не о трудовых свершениях, а совсем наоборот - о нетрудовых доходах. Но пел эти песни мой прадед во всю свою широкую морскую грудь, которую разорвал залп английских винтовок под Волочаевкой, пел мой дед, раздавленный танком с тяжелым крестом под Смоленском, пел мой отец, которого я плохо помню: шел на помощь рыбакам из Каталонии, спас их, да сам сплоховал, море тело не отдало, теперь я изредка пою и споет их мой сын, если будет он у меня - вот и весь сказ о преемственности поколений, невзирая на запреты.
И стало чего-то грустно в этом уютном прохладном зале, словно шел я по солнечной улице, а на голову кто-то вылил миску помоев. И противно стало смотреть на суетящийся столик Кравчинского: самопальные кофточки из Грузии - в Прибалтику, батники ждет Ереван, привезли деньги из Свердловска, товар прибыл из Москвы, билет на самолет в конверте; люди отходили радостные или огорченные, шептались, передавали друг другу хрустящие целлофановые пакеты, и захотелось вскочить, швырнуть стул в стеклянную громадину окна, чтоб сквозняком выдуло из ресторана эту накипь, остаться одному и хоть немного посидеть просто так, безо всяких дел, отдохнуть, мечтая, быть может, о чем-то зряшном, но не выйдет. Сквозняк этот вместе с бандой Кравчинского выдует из "Прибоя" и меня, а значит мебелью разбрасываться не стоит, а нужно просто заняться делом. Оно у меня в отличие от этих ребят очень серьезное. Поиск Тропинина - это не скупка модных тряпок, тут, кроме напора, смекалки и нахальства, еще ум со знаниями необходим. А вот этим, успокаиваю себя, отличаются немногие. Так что, работай!
Сразу приступить к трудовой деятельности не удается: не успеваю проехать и квартала, как стоящий у бровки тротуара инспектор повелительным движением направляет жезл прямо в мой лоб. Немедленно подчиняюсь и не нервничаю, потому что знаю: ничего не нарушил. Хотя как сказать, то, что мне кажется в порядке вещей, милиционеру может показаться нарушением правил дорожного движения. А так как он в одном лице совмещает в данном случае прокурора, адвоката и судью, то ясно, что водитель всегда не прав, даже если он прав. В самом деле, не скажет же инспектор, что остановил машину скуки ради или в лучшем случае - ошибся. Тем не менее, из автомобиля не выхожу, обычно инспекторов это бесит, и они забывают о своих обязанностях. А умело пользуюсь тем, что в отличие от многих автомобилистов знаю не только права, но и обязанности постовых.
Так мы в течение нескольких минут испытываем нервы друг друга, наконец, ему надоело ждать, пока я выйду из машины. Не привык, наверное. А то ведь как водится - небрежный жест и водитель вылетает из-за руля, будто его какая-то сила оттуда выталкивает, чуть ли не с поклоном бежит навстречу этому богу дороги, протягивая в сжатой руке удостоверение и техпаспорт, а тут такая непочтительность. С констатации этого факта он и начал беседу:
- А что это вы, гражданин, не выходите? - насупленно спрашивает инспектор, раскатывая фрикативное "г" хорошо устоявшимся командным голосом.
- А разве я должен выходить? - вежливо интересуюсь на всякий случай.
- Конешно! - удивляется моей тупости постовой. - Это только женщины могут сидеть, а мужчины обязаны выходить. Ваши документы.
Вот и все, что я хотел услышать, хоть это что-то новенькое. В прошлый раз его коллега утверждал, что выходят все, кроме инвалидов. А год назад формулировка работника ГАИ, остановившего меня глубокой ночью, скорее всего скуки ради, звучала так; в капстранах водители не выходят из машины навстречу инспектору, а в соцстранах - выходят. Не зря шоферы со стажем убеждали меня, что постовые сами с правилами не в ладах.
- Мне хотелось бы узнать, какое нарушение правил я допустил? - обращаюсь я к инспектору через окошко автомобиля.
Тот сперва опешил, потом немного подумал, а потом веско заявил:
- Машина у вас грязная.
- Посмотрите внимательно, - обращаю его внимание на проезжающий грузовик, грязный до такой степени, что моя машина рядом с ним может показаться только что сошедшей с конвейера, - почему вы не остановили этот КАМАЗ?
Подобная ссылка воспринимается любым должностным лицом, как личное оскорбление.
- Он, между прочим, работает, - достойно ответил инспектор, намекая на то, что перед ним бездельник. - Где ваши документы?
Хотелось ему ответить, что тоже работаю, да и со стороны, наверное, выглядел я, как начальник из молодых да ранних: строгая прическа, прекрасно сшитый костюм, со вкусом повязанный галстук, но не стал этого делать.
- Знаете что, не дам я вам документы. Спокойно, сначала выслушайте. Видите ли, если я и нарушил правила, то только один раз, а вы уже три, по крайней мере.
От такой наглости постовой теряет дар речи, но опомниться ему не даю.
- Прежде чем потребовать документы, вы обязаны поздороваться, представиться, объяснить причину задержки, а лишь затем требовать права. Желаю вам всего доброго и примите мои слова к сведению, чтобы не пришлось впоследствии жаловаться на вас товарищу Ставраки.
С этими словами медленно трогаю с места. С товарищем Ставраки, кстати, я не знаком, просто знаю, что он занимает должность начальника городской автоинспекции. Смотрю в зеркало: инспектор провожает меня взглядом и идет занимать свое место за светофором. Ничего, на ком-то другом отыграется. Да, как говорил один из авторов усопшего КВНа, это не беда, что в колхозе работать некому, зато есть кому охранять порядок.
Барановский встретил меня радостно: видимо, сорвал хороший куш и просто не в силах скрыть настроение.
- Можно подумать, что ты выиграл "Волгу" по лотерейному билету, - пытаюсь настроить на деловой лад Кима.
- Ее скорее в преферанс выиграешь, чем в лотерею, - открывает мне глаза на истину Барановский. - "Волга" - не "Волга", а пару стволов - тоже деньги.
- Я счастлив за тебя, но ты не забыл в радостях о нашем деле?
- Пока ничего. Я особенно не выспрашиваю, так вокруг да около, но мимо. А чего ты волнуешься, всплывает так всплывает.
Временная удача может ослепить человека. Даже такая крупная - двести рублей, с ума сойти! И тогда он непременно чувствует себя самым хитрым, умным и фарфоровым, но это еще ничего. Когда такой деловой начинает раздавать советы, его сразу нужно окунуть в реально существующую обстановку.
- А ты не допускаешь мысли, что у нас могут быть конкуренты? - с деланной злостью шиплю я на него. - Тогда прощай дело, а оно выгодное. Или бабки тебе уже лишними кажутся.
Сказано сильно. Лишним Барановскому может показаться, что угодно, но только не деньги. Помню, он дошел до того, что декларировал: с деньгами и в зоне хорошо, хотя в тюрьме не сидел и вряд ли мечтает там побывать.
- А что, еще кто-то ищет?
- Слушай, все хочу спросить: у тебя мозги есть?
- Спроси себя, - не обижается Барановский, - а за меня не переживай.
- Может, ты хочешь слететь? Давай тогда разбежимся. До следующего раза.
Так и разбежимся. Разойтись в разные стороны означает, что Ким должен вернуть мне деньги, а вот их, несмотря на сорванный куш, у него явно нет. Барановский давно уяснил нехитрую формулу: деньги рождают деньги, и старается от нее не отступать.
- Ну что ты волнуешься, - успокаивает меня Ким. - Все будет о‘кэй. Что ты меня не знаешь?
Знаю, Ким, знаю. И поэтому подставляю вместо себя на тот случай, если не установленное следствием лицо станет обижаться на того, кто захочет просто посмотреть на его сокровища. Подставляю на всякий случай, скорее по привычке, потому что я уже догадываюсь, где находятся похищенные туалетных дел мастером полотна, доски, миниатюры. И самое главное, понимаю, кому понадобился портрет работы Тропинина.
- Конечно, знаю, - важно произношу именно ту фразу, которую ожидает услышать Ким, и неожиданно для самого себя добавляю, - ну кто тебя не знает, такую светлую личность. Окончательно засветиться не боишься? На спекуляции всякой дрянью, помеченной твердыми государственными ценами, горело немало людей. Не пора бы остепениться? Антиквар хотя реже, но дает более солидный доход, а главное - безопасный, и спекулянтом никто не назовет.
- Ты, наверное, думаешь, что я очень стесняюсь этого? - спросил Барановский, вытирая замусоленным платком короткие толстые пальцы. - Вовсе нет. Потому что в основе каждого предприятия лежит извлечение прибыли. Если эту прибыль извлекает государство - это в порядке вещей, а если я - то уже спекуляция.
- Не пори чушь, ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю.
- А я говорю, что думаю. Если закажешь в государственном магазине что-нибудь с доставкой на дом - ты платишь за услугу, кроме номинальной стоимости товара. А если эту услугу оказал тебе я, так это что, не то же самое? Я потратил время и доставил товар в лучшем виде. Кстати, если не приплатишь грузчикам, доставляющим мебель в твою квартиру, они ее так занесут, что ты и шкафы, и стены потом ремонтировать будешь. Или я не прав? Так что, если ты считаешь, что мне зазорно доставить для кого-то что-нибудь по мелочам, тогда, как говорится, на тебе дулю - купи себе трактор.
- Ты ее лучше колхозникам покажи, им трактор нужнее. И желательно, чтобы кукиш этот был в экспортном исполнении, тогда на их полях, соответственно, появится более надежная импортная техника…
- Которую они очень быстро доведут до состояния отечественной. Я и так колхозу больше чем надо помогаю: то еду сено косить, то помидоры собирать, то хранилище строить для подшефных.
- Но ведь за эту заботу они тебе платят сполна…
- Вернее, сполна плачу я им. На колхозном рынке, который правильнее было бы назвать "Приусадебным". И раз здесь все поголовно на мне зарабатывают, то и мне не грех обеспечить свою жизнь. Для меня слово спекуляция - не ругательное. Кстати, для многих других - также. Ведь говорят обо мне не как о спекулянте, а как о человеке, который многое может достать, обладающем деловыми связями. В конце концов моряков никто спекулянтами не называет, а за счет чего они так хорошо живут? За счет зарплаты сторублевой? Или за счет товаров, которые здесь перепродают? Вся жизнь любого человека - сплошные пять копеек.
- Ты так дешево ее ценишь?
- Нет, это просто формула жизни.
- Интересно, как ты ее вывел?