Пока мой друг в кожаном не пришел окончательно в себя, можно рассказать Васе и не такое. Еще не хватало, чтобы Колупаев был в курсе моих дел. Парень открывает глаза, и я вопросительно произношу всего одно слово:
- Толик?
Он молчит, приходится повторить вопрос, одновременно нажимая на его римский носик холодной тяжестью кастета, и очухавшийся противник начинает понимать, что очень скоро вместо носа на лице будет торчать невыразительный остов костей, подернутый клочьями окровавленной кожи, поэтому он кивает головой. И как ни хотелось вдавить кастет в его лицо, так, чтоб рука почувствовала стенку затылка, сдерживаюсь и обращаюсь к Васе:
- Вот видишь, что такое любовь. Не люби, Василий, красивых женщин, особенно если они замужем. Предлагаю вместо тенниса партию в волейбол.
И чтобы Колупаев не раздумывал, быстро помогаю подняться отяжелевшему наемнику и хорошим ударом с локтя отправляю его по направлению к Васе, который в свою очередь проверяет на прочность его живот. Еще несколько перепасовок, не оставляющих на теле ни единого пятнышка, и мы оставляем кожаного в гордом одиночестве любоваться морским пейзажем.
- Извини, Вася, но с меня волейбола вполне хватило, в теннис как-нибудь в другой раз сыграем, нужно ехать семейные конфликты улаживать.
Вася понимающе качает головой. Быстро переодевшись, выхожу за изрядно поржавевшие ворота, где возле кустов давно опавшей сирени сиротливо стоит мотоцикл с наклейкой "Харлей" на баке. Резким движением вырываю провода, примыкающие к рифленой поверхности у педалей, и, с чувством до конца выполненного долга по отношению к кожаному, гоню машину, постоянно ощупывая языком шатающийся зуб. Волей-неволей теперь нужно ехать к дантисту. Тем более, если у него сразу две фамилии в одном паспорте - и Маркарян, и Айвазян.
Поэтому уверенно паркую машину у районной поликлиники, где трудится ас от бормашины, и чуть не сталкиваюсь с этим вечно спешащим правнуком Гиппократа у самых дверей.
- У тебя что-то срочное? - на лету спрашивает человек гуманной профессии, поднося руку с часами чуть ли не к переносице.
- Да понимаешь, собираюсь в турне по Средиземноморью, подумал, дай загляну, может, "Мерседес" закажешь.
- А тебе что, так много валюты поменяют? - любопытствует стоматолог.
- Обязательно. Завтра же пойду в банк и совершу высокий гражданский поступок - поменяю все имеющиеся у меня рубли на доллары. Скажу, что решил внести личный вклад в укрепление нашей экономики, меняя этот вечно шатающийся доллар на не подверженный инфляции рубль.
- А у нас инфляции быть не может, - бросает в мою сторону Маркарян.
- И самое главное - цены стабильны. А если они и повышаются, то только благодаря заботе обо мне. Выросли цены на табак - и я стал меньше курить, поднялась цена на бензин, опять же для экономии, и мы сейчас поедем к тебе на трамвае.
Аркадий на секунду замедлил свою пробежку и запыхавшись выдавил:
- Езжай за мной. Времени в обрез, серьезно говорю.
Еду следом за "Жигулями" цвета "дипломат" и думаю, нехорошо ухмыляясь: деловые все люди, у всех времени не хватает, один я бездельник.
- Иди, я догоню, - предлагаю Маркаряну, когда мы подъехали к его дому, облицованному плиткой так талантливо, словно не жилое это здание, а городской туалет. Роюсь в багажнике, в куче ветоши отыскиваю коробку, вытряхиваю старые свечи "чемпион", подымаю крышку, достаю пластмассовую мыльницу и резво подымаюсь на четвертый этаж.
- Можно подумать, что спешу я, а не ты, - обращаюсь к Айвазяну, выходящему из дверей лифта. Ответом он меня не удосуживает, приходится терпеливо ждать, пока Аркадий откроет дверь замысловатым ключом. Попав в квартиру, он тут же бросается к телефону и докладывает в ближайший пункт милиции, что лично прибыл домой. Не зря, конечно, эта квартира под сигнализацией: кражи, обычно, происходят в новых районах города, а у Маркаряна есть чем порадовать глаз, душу и скупщиков явно ворованных вещей.
Молча протягиваю дантисту-фалеристу мыльницу, он вскрывает ее и тут же достает лупу, болтающуюся в виде брелока на связке ключей.
- Хароший, очен хароший, - от волнения Аркаша заговорил с акцентом своих давно обрусевших предков.
- А главное дешевый, - насмешливо пытаюсь поддержать восторг Айвазяна.
- Сколько?
- С тебя лишнего не возьму. Строго по государственным расценкам.
- То есть?
- По каталогу Алексеева.
- Алексеев твой сумасшедший, - делает стремительное врачебное заключение Маркарян, - его цены тоже сумасшедшие. Сейчас не те времена…
- Ну да, капуста на рынке резко подорожала, зубы у всех в норме, и ни одна сволочь не пытается оскорбить тебя рублем…
- Хочешь…
- Не хочу, честное слово. Лучше дай обмен.
Айвазян приносит кучу старинных орденов, мы торгуемся до хрипоты, но уступать никто не желает. Никак не идет в обмен нужный мне Александр Невский со звездой, уперся Аркаша рогом в землю, хоть сдвигай его трактором к столу.
- Ты пойми, - горячо доказывал Маркарян, ослабляя удавку галстука на вспотевшей шее, - Андрюша редкость, конечно, но Невский тоже не каждый день встречается. Тем более со звездой. Я за него черт знает когда десять штук отдал, теперь он минимум вдвое тянет.
- Загибаешь Аркаша, пятнадцать штук - хоть лопни, больше не стоит. А Андрюша? У кого в городе есть Андрюша? Многие музеи располагают таким орденом? А состояние? Как будто вчера вылепили. А Сашка твой тусклый, и камни какие-то стремные.
- Что? Я по-твоему, фуфель подсовываю? Я ж тебе не только Невского, но и Анну, и Станислава, и "Виртути милитари".
- Вертуты этой хоть пруд пруди…
- Хочешь, возьми еще картину. Как раз по твоей части.
Да, Маркарян делает хорошие комплименты при плохом торге. "Вакханалия" Мюллера как раз то, чего мне не хватало для полного счастья.
- В музей снеси свою "Вакханалию", они тебе с ходу рублей пятьсот скомиссуют, на большее права не имеют.
- И ты тоже можешь Андрюшу в музей отдать, много выручишь: областную комиссию созовут по такому поводу, штуку отвалят. Слушай, я тебе еще "Голову Христа" Макса подброшу, подумай.
- Ты еще свой знаменитый "Женский торс" Штокера предложи, чтоб я надорвался по дороге…
Аркадий забывает, что он куда-то спешил, мы торгуемся еще добрых полчаса, но к согласию не приходим. В конце концов, дело заканчивается тем, что Маркарян продает мне орден Невского: красная финифть, золотой крест, двуглавые орлы под короной, скачущий Александр, на оборотной стороне ордена он уже лишился коня, зато числится святым. Ничего, Александр, ты к Тенгизу и без коня доскачешь. А оттуда, быть может, и переплывешь куда подальше, святые ведь пешком по воде ходят. Правда, когда мы определяли цену ордена, Маркарян уверял, что Алексеев не такой уж идиот, однако больше пяти с половиной тысяч Айвазян на мне не заработал.
Мы отдыхали после длительной перепалки и, наконец, я вспоминаю, что пришел к Аркадию по делу.
- Слушай, Аркаша, посмотри мне в зубы, что-то шатается, как мой сосед после аванса.
Маркарян тщательно моет руки и приступает к своим прямым обязанностям.
- Пасть пошире открой, - бурчит он, направляя в рот короткую блестящую палочку с заостренным концом. Пошатав слегка зуб, он радостно сообщил:
- Клык твой треснул, удалять надо. Подожди…
И делает какое-то короткое движение.
- Иди плюнь своим счастьем в унитаз.
Перед тем как проделать эту процедуру, смотрю в зеркало: куска зуба как не бывало, да еще на таком видном месте. Придерживаюсь совета врача и спускаю воду.
- А что дальше? Мне ходить со сломанным зубом не улыбается, примета плохая.
Аркадий тщательно моет руки, сразу видно, культурный человек, настоящий доктор, пальцем даже не коснулся рта, а такую баню устроил. Представляю, что бы он вытворял, если бы к нему с геморроем обращались.
Маркарян-Айвазян насухо растирает сильные пальцы махровым полотенцем и дает ответ на мой нескромный вопрос:
- А дальше придешь ко мне, я тебе укольчик сделаю, зуб сточу, нервы удалю, а то они у тебя и так взвинченные, а потом вставлять надо. Ты рыжий зуб хочешь?
- Очень надо солнечные зайчики изо рта пускать, я еще в цирке не работаю. Фарфоровый давай.
- Это только в стоматинституте делают. Возьмешь на работе справку, что по роду трудовой деятельности тебе щербатый рот помеха, и в очередь, двадцать пять в кассу, столько же врачу, и зуб на месте.
На моей работе такое письмо вряд ли получишь, даже если стану намекать: мол, зубы нужны, чтобы намертво вцепиться и держать ими людей с уголовным блеском в глазах, если те посмеют влезть на вверенную территорию.
- А без письма, без очереди?
- Без очереди вдвое дороже. Без письма никак нельзя. Да возьми в какой-нибудь конторе с солидным бланком бумагу, позвонишь мне - и все будет хорошо. Рано или поздно человеку приходится заботиться о зубах.
- Рано или поздно человеку придется сложить свои зубы на полку, - отвечаю ему, направляясь к выходу.
- Значит, среди этих зубов будет один фарфоровый. Ты ведь этого сам хочешь. А я всегда готов помочь приятному человеку, - прощается Маркарян.
Я выхожу на улицу в предвкушении встречи с не менее приятным человеком. Правда, он привык не удалять, а выбивать зубы, но сейчас это особого значения не имеет. Более того, если после нашей встречи у него останутся целые зубы, я буду крайне удивлен. Даже на Крыску, заложившую меня Толику, не так злюсь, как на него. А все от отсутствия элементарной логики. Не зря его хозяин только за кулаки и ценит. Крыса, сучья морда, все правильно рассчитала. Пока я кассету отдам, Толик может так поблагодарить, что после этого ей не то что своих клиентов не обслужить, а в "комнате страха" экспонатом работать. Да и магнитофон - скорее психологический эффект, на трезвую голову лучше соображается. И понимает она, что в лучшем случае эту кассету запишу какими-то приятными песнями. Сам виноват, подумал, что Танька дура беспросветная, а она, оказывается, еще варианты рассчитывать умеет, нужный отобрать. Истина старая: не считай никого глупее себя, а обжигались на ней люди умные, не в пример мне, сам виноват. Хорошо хоть напоить сумел эту Крысу, мозги затуманить. Чтоб этой Таньке, мать ее, трехэтажный дом иметь, стокомнатный, и чтоб в каждой комнате телефон стоял. И пусть ходит эта Крыса по комнатам с утра до вечера и постоянно звонит: 01, 02, 03.
Проклинать кого-то хорошее времяпровождение, особенно когда чувствуешь, что сам виноват. Так как-то совсем быстро я очутился у своего дома.
Все-таки странное существо человек. Знаю, что куска зуба у меня уже нет и, тем не менее, постоянно ощупываю то, что осталось от клыка, краем языка. Так, будто никак не могу поверить, что оставил частицу самого себя в Аркашином унитазе. Впрочем, слава Богу, еще легко отделался. И пока я не знаю, что дальше придет в голову моему другу Толику, нужно форсировать события. Переодеваюсь, на плите заваривается лошадиная доза кофе, обедать не придется, потому что, когда желудок полный, голова варит примерно с тем же качеством, как у парня, которого я собираюсь проведать. Пока кофе немного остывает, набираю номер его телефона и оставляю без ответа нескромный вопрос "Але, кто это?" А впрочем, куда ему деться, сидит в своей берлоге, ждет не дождется кожаного с рапортом о выполнении боевого задания. Но так как своего дружка Аржанов может ждать еще очень долго, потому что после волейбольного матча кожаному в лучшем случае предстоит свидание только с людьми в белых халатах, придется хоть своим появлением сократить время ожидания Толика.
А чтобы сделать нашу встречу более приятной, открываю верхний ящик письменного стола и выбираю, каким бы сувениром его порадовать. С Уголовным кодексом у нас отношения дружеские, потому что в доме нет огнестрельного оружия, а из холодного располагаю только секачом, которым никогда не пользуюсь. Впрочем, это оружие продают кому угодно в любой базарной лавке. А вот "дубинка" оружием не считается, потому что выбрасывает она из весьма условного ствола не тупорылые пули, оставляющие заметный след в жизни человека, а всего-навсего нервно-паралитический газ, но главное - оружием никак считаться не может, в кодексе об этом нет ни слова. И захватываю ее с собой только из уважения к заслугам мастера спорта Анатолия Аржанова, не тем, о которых когда-то писали газеты, а совсем другим - о них знает очень узкий круг лиц. Хотя уверен, что в открытом бою боксер может отразить только два моих удара, нанесенных в течение секунды. Два из трех. Но в том-то и дело, что Толик стреляет быстрее, чем соображает, а против его автоматической "беретты", заботливо снабженной уродливым конусом глушителя, любой прием каратэ может показаться детским копошением, особенно с расстояния нескольких метров. Правда, и ножом я владею лучше, чем бывший напарник, но сейчас моя почти интеллектуальная работа не предусматривает даже намека на совмещение с физическим трудом.
Поэтому надеваю не стесняющую движений замшевую куртку "стратос" с отстегивающимися рукавами, за которой сейчас гоняется вся страждущая молодежь, мечтающая только о самоутверждении, прикуриваю сигарету от громоздкой зажигалки, прячу ее в карман, примыкающий к подмышке, допиваю остатки кофе, смениваю тяжеловатые кроссовки "тренинг" на более легкий "адидас", прихватываю огромный альбом Ильи Глазунова, напечатанный в Италии, и уже через двадцать минут, минуя подъезд старого дома, уставленный урнами с пищевыми отходами, щедро пересыпанными битым стеклом и кусками фанеры, стою перед облезлой дверью крохотной квартиры, прислушиваясь, пытаясь понять - один ли в своей берлоге этот красавец или вместе с ним находится там еще какой-нибудь интеллигент, из всех видов развлечения предпочитающий тупое созерцание опорожненной бутылки.
За дверью тишина, как будто обитатель квартиры вымер еще до динозавров. Осторожно стучу и слышу звуки его давно знакомой шаркающей поступи. Наверное, когда человек, открывая дверь, вместо "здравствуй" получает удар, заставляющий усомниться в силе притяжения и некоторое время лететь в пространстве, сбивая на своем пути стулья, он крайне удивляется. Впрочем, высказать удивления я Аржанову не даю, и, плотно прикрывая за собой дверь, тут же продолжаю предварительную часть визита при помощи пятки правой ноги, направленной в лоб пытающегося подняться Толика. И пока он находится в состоянии активности туго спеленатого младенца, подтягиваю его к окну и нейлоновой удавкой затягиваю запястья за спиной, предварительно пропустив шнур между секциями батареи водяного отопления. Теперь, если хозяину квартиры захочется по каким-то причинам приблизиться ко мне, ему нужно сперва всего лишь оторвать эту металлическую гармошку, но, кажется, такой подвиг ему уже не по силам.
И пока мой бывший напарник приходил в себя, почему-то стало жалко его, как будто не Толик подпирал своей спинищей батарею, а я сам. Жил себе хороший парень, успешно занимался спортом, пригласили сразу в несколько вузов, он и выбрал тот, который тренер посоветовал. В институте, понятное дело, преподаватели от такого студента не были в восторге, но спорткафедра легко улаживала все вопросы, диктовавшиеся сессиями, а Толик исправно молотил на рингах своих противников во славу родного института и общества "Буревестник", чуть было не выполнил норму мастера международного класса. Только несведущие считают, что у боксеров меньше извилин, чем у них. Однако Толик в этот неудачный пример явно вписывался, а значит, далеко пойти не мог. А потом жизнь круто изменилась - диплом вроде бы есть, а о специальности представления нет, тренер интерес потерял, исчезли талоны на питание и прочие материальные блага, и нужно было подумать самому о будущем, человеку, который привык, что все заботы о нем берет на себя тренер-представитель и администратор команды. В прошлом оставалась жизнь без особых хлопот, сменяющие друг друга города, гостиницы, рестораны, спортивные комплексы, промежуточные звенья самолетов, поездов, автобусов, возможность не задумываться над тем, что будет завтра. Завтра наступило неожиданно и к встрече с ним Толик не был готов. Он опускался все ниже, начал пить, и наверное, лет через пять - десять истлел бы, как папиросная бумажка, но тут его подцепил Горбунов, устроил для вида грузчиком, и началась у бывшего боксера новая жизнь, та самая, которую ведут некоторые люди, занимавшиеся прежде силовыми видами спорта при таких деятелях, как Веня или его приятель Горбис, выколачивающий с помощью своих толиков карточные долги из незадачливых партнеров. Тогда-то мы с ним и познакомились.
В комнате, несмотря на прохладу за окном, стоял спертый воздух, в углу расположилось отделение стеклотары и как-то непривычно было видеть бутылки из-под дорогих коньяков вперемешку с посудинами, в которые наливают гадость вроде "Солнцедара", огнетушители дрянного столового вина чередовались с "золотым" шампанским, подчеркивая разнообразность вкусов хозяина этого убежища, насквозь пропитавшегося кислым запахом давно немытой посуды. Я погасил окурок в тарелке, наполненной кусками вареной колбасы, огрызками помидоров и пеплом дешевых сигарет, и плеснул в лицо Толика добрую дозу домашнего вина из громоздкого кувшина.
- Вот принес визитную карточку твоего приятеля, - приветствую возвращение к действительности боксера в отставке и бросаю перед ним на пол литую тяжесть кастета. - Скажи, как ты додумался до того, чтобы нанять этого идиота, сам уже не можешь разобраться? Сколько ему заплатил?
- Четвертак и столько же потом обещал, - пытается распрямиться Толик, - я только пугануть, сказать, чтобы ты не лез в мои дела.
- О, да ты стал большим боссом, у тебя уже свои дела, того глядишь, Венька скоро шестеркой перед тобой завьется. Интересно, как он отнесется к твоему поведению? Молчишь? Правильно молчишь. Спасибо, что не убить меня решил, а просто попугать в виде благодарности за то, что в Ярославле я вытащил тебя полудохлого с пикой в предплечье. Ну теперь я рассчитаться должен. С тобой и Крыской.
Толик напряг руки, но, как ни странно, батарея с места не сдвинулась.
- Ты, конечно, очень поумнел с того времени, как мы разбежались, - на секунду прерываюсь и провожу языком по неровному осколку зубов, - решил, что Веня тебя обманывает, эксплуатирует на всю, и потому принял гениальное решение обмануть его на энное количество штук, обеспечить себе настоящее, потому как о будущем у тебя голова не болит. Правда, Игорь? Чего вылупился? Ты ведь не Толик Аржанов, а не установленное следствием лицо Игорь. В каком туалете ты потерял своего друга Олега, который, в отличие от тебя, имеет счастье пользоваться всеми удобствами лесоповала? Я, конечно, могу намекнуть после всего случившегося следствию, кто есть таинственный друг Игорь, и тогда твоей жизни цена три копейки в базарный день - ведь Веня не даст тебе даже варежку открыть, будешь в море купаться с куском рельса на ноге. И зачем тебе столько денег, если умом тебя Бог обделил?