- Значит так, - констатировал Гриша, - с бабой дело уладишь сам. С вами проведена воспитательная работа. И обязательно поговори с клиентами, пусть не грубят пожилым женщинам, а то неприятности снова упадут тебе на голову. А это объяснение твоего напарника уничтожишь в моем присутствии.
Я беру бумажку, заполненную моим соратником по охране спортивного комплекса, и читаю проникновенные строки: "Обеснения. Я Ткач А. Б. работаю охраником в спотзале где нет телефона и поэтому соседи машины просят поставить их во дворе. Я добрый хожу открываю ворота иногда меня благодарят сядобным иногда предлагаюд немного выпить раньше мне благодарили а теперь я денег не беру".
Аккуратно рву дедовские мемуары и сразу нахожу для них достойное место, одновременно спуская воду. После этой процедуры, проведенной на глазах единственного свидетеля, обращаюсь к нему:
- Что я должен?
- Кабак, - коротко рубит Гриша.
- Надеюсь, не "Националь"?
- А ты не можешь не выступать даже сейчас, - делает справедливое замечание мой благодетель.
Отдаю ему сторублевку, к ней добавляю десятками аналогичную сумму и замечаю:
- Хорошо, что я знаю, сколько стоит минута твоего времени.
- Плохо знаешь, - в унисон продолжает Мельников.
Считать я умею, поэтому молча прибавляю еще две десятки.
- Спасибо, Гриша, ты меня очень выручил.
- Перестань, все свои люди. Кстати, вышла книжка про черного корсара, мой малый замучил: купи да купи.
- Думаю, что смогу помочь. К тебе зайдут.
Гриша уходит, а я, как человек слова, тут же звоню на завод "Металлист" и требую к телефону бухгалтера Брунера по очень важному делу.
- Алик, - кричу я в трубку, - запиши адрес. Там ждут Сальгари. И не стесняйся попросить за него чем побольше.
Теперь к Мыколе. Тот, конечно, время даром не теряет и возится возле своей теплицы, которая обеспечивает ему в течение сезона годовой доход всех сторожей нашей конторы.
В доме у Мыколы чисто и прохладно. Он лезет в погреб, а я пока оглядываюсь по сторонам. Никаких изменений нет. Плохонький телевизор, все равно смотреть некогда, этажерка, венчанная четырьмя пустыми коробками из-под конфет с нарисованными ландышами, статуэтки, исполненные в лучших традициях пятидесятых годов: мужик с кувалдой, колхозница с хрюшкой на руках, просто свинья с поросятами, словом, все, что так близко нашему доблестному труженику личного огорода.
Интересно, где прячет деньги зажимистый мужик Мыкола? Наверняка, где-то зарыл в хлеву, близ двух огромных, предварительно кастрированных боровов или законопатил на чердаке, под стрехой: у подобных типов фантазии на большее не хватает. Копит, копит, а кому? Детей нет, сам с женой с утра до вечера уродуется в хозяйстве: живность и земля постоянной заботы требуют, но и доход дают немалый.
Только, чувствую, не пригодятся Мыколе его сбережения: помрет, так и не воспользовавшись накопленными деньгами, не побывав ни разу на курорте, не посетив без чьего-то приглашения ресторана, не отлюбив всех женщин, которые, быть может, предназначались ему судьбой. И уворуй у него кто-то эти пахнущие соленым потом купюры, вряд ли Мыкола догадается, что себя он обокрал больше, чем кто-либо.
Мыкола принес ледяной квас в старом глиняном сосуде и разлил его в керамические кружки гигантских размеров.
- Так смачнее, ниж со стакана, - поделился своими жизненными наблюдениями коллега, - ну, шо там слышно?
- Слышно хорошо, что дело плохо, - отозвался я. - Пожар горит сильный, нужно тушить. Срок может повиснуть, - фантазирую на правовую тему и с вящей радостью добавляю, гладя на перекосившееся лицо Мыколы, - с конфискацией всего майна. Будешь заниматься ударным физическим трудом не в домашних условиях, а в общественном производстве.
- Ничого не можна сделать? - испуганно вытаращил глаза Мыкола, сжав толстые красные пальцы в две увесистые кувалды.
- Есть одна зацепка, но нужны деньги. Сам понимаешь, платить будем пополам: студент располагает только заплатами на штанах и задатками к циррозу, а дед все свои сбережения носит в мешках под глазами. В крайнем случае, заставим их отработать: будут менять друг друга в течение двух-трех месяцев. Короче, нам нужно внести штуку бабок: по пятьсот с каждого.
Противоречивая гамма чувств изобразительным рядом прошла по челу Мыколы, изборожденному производственными морщинами. Мыкола думал, а я с удовольствием попивал холодный квасок. Когда уже закончится эта жара?
- Что ж зробыш, - прохрипел наконец Мыкола, - почекай.
Он грюкнул замком в сенях, стукнула лестница, и я подумал: а ведь и вправду он прячет деньги на чердаке. Снабди Мыколу обрезом - и готов объект для раскулачивания.
Мыкола сел за стол, развернул замызганную тряпицу, вынул из нее газетный сверток и медленно разрезал шпагат, перетягивающий его. Тяжело дыша, он пересчитывал мелкие купюры, которые, наверняка, прошли через тысячи рук, прежде чем осесть в тайнике этого Гарпагона с улицы Волжской. Мыкола несколько раз сбивался со счета, складывал деньги в общую кучу и начинал сначала. И оказалось, что в газетном пакете было ровно пятьсот рублей, копейка в копейку. То ли хозяин этого громадного дома исполнил при мне торжественный обряд прощания, то ли надеялся, а вдруг окажется в этой куче купюр хотя бы лишний рубль. И, наверняка, обрадовался бы он ему с не меньшей силой, каковой он будет еще долго скорбеть о навсегда ушедших неизвестно кому деньгах, которые, наверняка, будут прогуляны со срамными бабами или пропиты очень быстро вместо того, чтобы лежать где-то в укромном месте, сохраняя душевный покой и чувство независимости их будущему хозяину.
Бросаю бумажный пакет с грязными рублями, трешками и пятерками в целлофановый мешок с надписью "Мальборо" и объясняю Мыколе:
- Значит так. Проведешь сегодня собрание в нашем родном коллективе. Обязанности профорга с тебя никто не снимал. Объяснишь деду всю пагубность его поведения и предупредишь: еще раз выпьете на работе - выгоним. Поставишь его завтра на мое дежурство - буду занят с этим делом, да и дед пусть начинает отрабатывать свою долю. И скажи им, чтоб никому ничего не гавкали. Найдешь в соседнем доме старую вешалку по фамилии Пацюк, не забудь, Пацюк, сто раз извинишься, скажешь, как нас сурово, но справедливо наказали, хоть ноги ей целуй, но чтоб баба эта окончательно заткнулась. И передай друзьям-автолюбителям, чтобы потише гоняли на своих лайбах на вверенной нам территории - иначе потеряют стоянку. В районе шесть тысяч авто и всего одна стоянка на девятьсот мест: других клиентов раз плюнуть найти, сами просятся. Понял?
- А чтоб сгорела эта стоянка вместе с этим спортом, - подымается из-за стола Мыкола, - и козел этот старый вместе с ними. Ну чего я не могу просто работать на земле, хай пенсии не дають, чего я обязан еще здесь числиться?
- А ты вступай в колхоз и ударным трудом докажи свое высокое профессиональное мастерство. Будешь огребать бешеные деньги на прополке будущего урожая.
- Сам иди в колхоз, - парировал Мыкола, - ограбастаешь много грошей, ты их любишь.
- Хватит спорить, дорогой мой бессеребреник Мыкола, ты не забудешь, о чем я тебя просил? Ну и хорошо. Будь здоров.
Бросив пакет на заднее сидение машины, я почему-то подумал: распредели колхозную землю между такими Мыколами - и через год они завалят рынки. И тут же отогнал эту мысль, пусть ее кто-то другой лелеет, у меня своих забот хватает. В конце концов, я же сказал Яровскому, что хочу достигнуть самоуважения. Но разве я смогу достичь самоуважения, если буду оценивать свое время дешевле, чем товарищ Мельников?
12
Уже третий час сижу за рулем машины, боясь пропустить тот торжественный момент, когда из дома выйдет Крыска. Проверить, на месте ли она, мне стоило ровно две копейки плюс прогулка к близлежащему телефону-автомату. Терпение, как известно, вознаграждается рано или поздно и, наконец, Таня осчастливила меня своим появлением на улице. Разворачиваю машину, выезжаю на противоположную сторону проспекта имени 8 Марта, паркуюсь и пристально вглядываюсь через изрядно запыленное лобовое стекло. Крыска неторопливо идет к остановке автобуса, легкое платье как нельзя выгоднее подчеркивает всю прелесть предлагаемого ею товара: точеные ноги, крутые бедра, высокую грудь. Мордашка тоже симпатичная, но чуть удлинен подбородок. Впрочем, для ее постоянных клиентов подбородок особого значения не имеет, в крайнем случае, они к нему привыкли.
Рывком бросаю машину вперед, проезжаю мимо столбика с большой литерой "А", включаю заднюю скорость, торможу и сквозь опущенное противоположное окно салона кричу.
Крыска подозрительно смотрит на меня, пытаясь узнать. Наверное, ее душу разъедают какие-то сомнения: иди знай, может, я пользовался ее услугами, когда она по молодости лет оценивала себя сравнительно дешево. Я выскакиваю из машины и, почти искренне удивляясь, развеваю все возникшие сомнения:
- Ты меня не узнала? Мы ведь вместе занимались в университете. Помнишь, только я был на курс младше…
Крыска недоверчиво смотрит на меня, но опомниться ей не приходится:
- Саша Сырцов, неужели забыла?
И тут Таня, наконец-то, вспоминает меня, Сашу Сырцова. Правда, не уверен, что такой занимался вместе с ней, и существует ли вообще этот Саша, но не это главное. Основное, что Крыска занимает место рядом со мной, и мы не спеша едем под нескончаемый аккомпанемент моего рассказа о разводе с женой после защиты кандидатской диссертации. Единственный пробой в этой игре: Таня может начать вспоминать общих знакомых. Поэтому тут же засыпаю ее градом вопросов: как дела, замужем ли, где работает?
Почерпнув ряд ценнейших и главное правдивых сведений об интересной работе, старшеклассниках, женихе-полярнике и теннисе, я предлагаю отметить радостное для нас обоих событие в ресторанчике "Скала" на берегу моря. Так как, судя по всему, у Крыски есть запас свободного времени, она, не колеблясь, соглашается. Объявив официанту, что скорость обслуживания вознаграждается, я окончательно понравился моей прелестной спутнице…
На площади Грибоедова мы нежно прощаемся, договариваемся снова увидеться в пятницу. Конечно, при большом желании можно было лечь с ней в постель уже сегодня, но у меня такого желания явно нет, хотя в пятницу волей-неволей я буду вынужден это делать, чтобы наконец-то узнать дальнейшую судьбу уникального произведения отечественного искусства. Завтра утром я должен быть у Константина Николаевича, и, как мне не хотелось поехать к Оле, я укрощаю требовательное желание раздразненного присутствием Крыски тела, и еду проветрить свои изрядно засорившиеся за последние дни мозги партией в преферанс на дачу к доценту Тарнавскому. Друзья детства, словно сговорившись, постоянно собираются у него.
Когда-то место, где находится эта дача, называлось Английским бульваром. И хотя сегодня бульвар именуется Пролетарским, это не означает, что социальный состав владельцев дач коренным образом изменился. Правда, в настоящее время творческую интеллигенцию здесь немного потеснили люди рабочих профессий, вроде моей, которые не без основания называют себя хозяевами жизни. И хотя Тарнавский имеет ученую степень, это не мешает ему общаться с теми, кого принято называть простыми людьми. По крайней мере, за карточным столом. Не мне кажется, что простых людей вообще не бывает.
- А мы уже начали, - приветствует меня хозяин дома, - однако ты вполне успеешь сесть на прикуп.
Настоящий старинный ломберный столик, мелки, несколько нераспечатанных колод, постоянные партнеры - что еще нужно Тарнавскому для того, чтобы считать этот вечер прожитым не зря. Быстрыми движениями разбрасываю карты и осведомляюсь: почем нынче вист?
- Десять копеек, - важно отвечает Сережа, плеснув коньяк в мою рюмку.
- Знаешь, Серый, недавно был в одной компании, так там инженеры по копейке играют.
- Так то же инженеры, - ответил за Сережу Вовчик, - они прослойка, а мы - рабочий класс.
- Впервые слышу, чтобы рабочий класс ремонтировал зажигалки.
- А кто же он? - кивнул на Вовчика Серега.
- Он из разряда обслуживающего персонала.
- Может, и я?
- И ты тоже. Ты ведь не производишь материальных благ, рихтуешь давно выпущенные машины.
- Зато от меня пользы людям больше, чем от твоих инженеров.
- Инженеры двигают прогресс.
- А я двигаю инженеров. На свое место.
- Каким образом? - принял участие в разговоре Тарнавский.
- А вот каким, - обернулся к нему Серега, - это когда-то ты, Саня Тарнавский, доцент, мог бы снизойти до меня с таким разговором. Дескать, милый, что-то в моей карете с задним колесом творится. И бросился бы я тут же с криком "сделаем, барин" доводить твою технику до ума, а потом бы кепку снял и благодарил за гривенничек "на чай". А теперь - дудки, за мной профессора бегают, уговаривают, Сереженька, нельзя ли поскорее, Сереженька, сделайте получше, и не беру я у них чаевых, а сам называю свою цену, и не я им - спасибо, а они мне, когда платят. А инженеры эти, по копейке, да какие они инженеры, если сами машину починить не могут? Им тогда не по копейке, а на щелчки играть нужно.
- Что же ты сына в английскую школу определил? - полюбопытствовал я.
- А ему работать где угодно и со знанием языков можно. А захочет парень учиться - я и тут помогу. Пусть катается по заграницам, как дети других родителей. Не захочет - в настоящую профессию определю, чтоб человеком себя чувствовал.
- Что же, по-твоему, означает это чувство? - с любопытством спросил доцент.
- Иметь все, что хочешь. Чтобы не сидел, считая копейки, от зарплаты до зарплаты, чтобы вещи ему служили, а не наоборот. Чтобы не ставил главной целью всей жизни купить дачу и машину, потому что закончит школу - и это все у него уже будет. Пусть в свое удовольствие живет, не то, что я.
- Ты, выходит, никакого удовольствия от жизни не получаешь?
- Получаю, но нельзя даже сравнить мои требования и его. У детей все по-другому.
- Дети есть дети.
- Не скажи, Саня. У меня в детстве была одна игрушка - маялка. Ты спроси сегодня пацанов, что это такое, - они не ответят. А тогда маялка была и самокат из досок на подшипниках, самоструганный. Я недавно своего малого игрушки выбрасывал - на два детских сада с головой бы хватило.
- А мой уже третий магнитофон требует, - пожаловался Вовчик, - маленький, с наушниками, чтобы по улице идти и музыку слушать. Я ему говорю, подожди немного, сейчас трудности на работе, так он и отвечает: трудности нужно преодолевать, на то они и существуют.
- Они действительно у тебя существуют? - удивленно спросил Тарнавский.
- Говорят, что будет сокращение штатов.
- А что говорят Штаты по этому поводу? - намекнул я на место пребывания брата Вовчика. - Тебе ведь вызов сделать - раз плюнуть.
- А что я там буду делать? Зажигалки ремонтировать? Я тут больше на них имею. И жизнь там неинтересная, с тоски сдохнуть можно. Ну кто там спросит меня: сколько я дал за эти супермодные джинсы или где достал последний диск какого-то "хэви мэтла" для малого? Нет, правду говорят, что там хорошо, где нас нет. Брат мой, что тут маляром был, что там, живет неплохо, но пишет, что как вспомнит родину, так хоть вешаться впору.
- Ностальгия, - сделал квалифицированное заключение доцент Тарнавский. - Ну, а ты своему сыну будущее определил?
- Говорит, что хочет быть музыкантом.
- Ну, это ничего, - успокоил я Вовчика, - в консерваторию его будет легче устроить, чем гробокопателем или рубщиком мяса. Это, в основном, фамильные профессии.
Тарнавский подавил смешок и, подняв карты, произнес:
- Пика.
- Пас, - отодвинул карты Вовчик.
- Трефа, - начал торговлю Сережа.
- Бубна, - поднял ставку доцент.
- Семь первых, - пропустил черву рихтовщик.
- Вторых, - без колебания ответил ему хозяин дома.
Дальше я не слушал, хотя, сидя на прикупе, обязан играть "на стол". Почему-то подумалось, что жизнь наша, человеческие взаимоотношения так похожи на преферанс. Сейчас ты играешь в паре против одного соперника, но будет следующая сдача - и твой соперник станет союзником, а недавний партнер - соперником, и станешь делать все возможное, чтобы не дать ему удачно сыграть. Только время рассудит, когда и кому быть вместе с тобой или против тебя.
- Ты что оглох? - теребил меня за рукав Серега, - дай доценту прикуп. Он у меня сейчас без двух все на свете сыграет.
Я перевернул карты. В прикупе лежал бубновый марьяж. Воистину, судьба играет человеком, особенно когда он играет в карты.
13
…Правая рука с откинутой расслабленной кистью хоть чуть-чуть, но все-таки прикрывает бок: правилами это запрещено, но видеть судья такую мелочь просто не в состоянии, главное - не снимать уколы пальцами - и все будет в порядке. Мой клинок ходит по крохотной дуге, обозначенной в пространстве между плечами противника, опустившего руку с оружием вниз: прием, усыпляющий бдительность, носящий к тому же отвлекающий маневр, - достаточно одного движения кисти и кончик рапиры уже смотрит в груды Делаю ложное движение назад и тут же прыжок вперед, коротко проворачиваю пальцами рукоятку рапиры, чтобы он не успел на перехвате и, словно падая в воду, иду в глубокий выпад, переводя на движении клинок ближе к правому предплечью, потому что противник, как и я, левша. Поздно, не хватило всего одного мгновения и, будто со стороны, вижу, как, легко отталкиваясь "спецами" от пола, он взлетает в воздух, прогибаясь, уклоняясь от моего резкого движения, и его рапира принимает положение шпаги тореадора, ставящего последнюю точку в жизни быка. Вместо предплечья противника оружие режет нарастающую пустоту и, не уйдя с выпада, получаю точный укол между лопаток, эту мастерски нанесенную сверху знаменитую "горбушку", придуманную Свешниковым…
Солнечный свет застает меня готовым к встрече с самим Константином Николаевичем, у которого есть в жизни всего одна слабость - старинные русские награды. Помочь он согласился, как думаю, только потому, что я всячески способствую его желанию постоянно пополнять коллекцию, о существовании которой мало кто догадывается. И вся разница между большим начальником Константином Николаевичем и моим клиентом товароведом Яровским состоит в том, что первый действительно собирает, а второй - просто вкладывает деньги в произведения искусства. Но и у того, и у другого, хотя стоят они на разных ступеньках социальной лестницы, деньги водятся потому, что каждый из них выгодно использует свое служебное положение, оставляя себе на карманные расходы зарплату вместе с прогрессивкой.
Войдя в обшитую настоящим дубом приемную, бросаю взгляд в зеркало, поправляю галстук и улыбаюсь секретарше, держащейся с видом премьер-министра перед объявлением войны сопредельной державе:
- Я из газеты…
- Да-да, - сразу смягчается строгая дама, поправляя очки в роговой оправе. - Константин Николаевич предупреждал. Прошу вас подождать немного.