Наверное, через несколько дней внезапно хлынет дождь и жара спадет. Пока душно, как в сауне. И тем не менее, пора собираться: какая бы ни была погода, в этот день мы всегда встречаемся в сауне. Самой настоящей. Поэтому я складываю в "дипломат" все необходимое, заказываю такси и еду туда, где провожу часы отдыха в непринужденных беседах на вольные темы. Однако сегодня предстоит и серьезный разговор.
Отдав дань душу, наскоро растираюсь и ныряю в обжигающую духоту парилки, надев на голову шапочку, купленную по случаю в Абхазии. Мы молча сидим и истекаем потом, а когда уже чувствуем, что в легкие вместо раскаленного воздуха начинает поступать чуть ли не углекислый газ, дружно выбегаем и тут же прыгаем в ледяную воду бассейна. Некоторые пулей вылетают вверх по лестничке, словно вода сама выталкивает их, а мы с Константином Николаевичем продолжаем плескаться как ни в чем не бывало. Короткий разговор может показаться ни к чему не обязывающим, потому что заканчивается он общим хохотом, бассейн пустеет. Константин Николаевич, широко расставив ноги, заложил руки за голову, и я направляю в его мускулистый живот мощную струю воды. Затем, отказываясь от этого удовольствия, лезу в окружение металлических труб душа Шарко.
После второго захода мы отдыхаем в махровых шезлонгах, уставленных вокруг полированного столика, на котором, как по мановению волшебной палочки, выросли бутылки с заморскими названиями и лучшая в мире отечественная закуска, которой мы щедро потчуем весь мир, обделяя при этом только значительную часть своих сограждан. Дальнейшую программу знаю назубок: преферанс, анекдоты, короткие деловые диалоги. Именно после переговоров за этим столом был смещен исполняющий обязанности начальника треста столовых и ресторанов и тут же утверждена новая кандидатура на эту полную хлопот должность. С трудом дожидаюсь окончания еженедельного церемониала и добираюсь к родному дому. С некоторой долей сожаления начинаю готовиться к повторной встрече с Мужиком Дерьмо. Снимаю цепочку с массивным медальоном, часы "Сейко", перстень, натягиваю старые линялые джинсы, видавшую всякие виды майку с надписью "Монреаль", порванные кроссовки и гордо направляюсь к приюту всех страждущих, в котором устроил себе кормушку славный парень Виктор.
Мы зашли поговорить в парадное, где запах кошачьей мочи был неотделим от аналогичного аромата постоянных клиентов "Лотоса".
- Так все же, где портрет?
- Отстань ты с этим портретом, дался он тебе. Возьми лучше хорошую доску…
- Послушай, я зашел поговорить с тобой сюда не затем, чтобы так долго принюхиваться к этим божественным запахам, а только потому, что после разговора твои алкаши поймут, что никакой ты не Виктор-благодетель, а обыкновенное дерьмо, даже без мужика. Так что подумай.
- Кимку ты присылал!
- А вот ему будешь врать дальше. Только два человека: ты и я должны знать, к кому попал портрет - и больше никто. В этом я сам заинтересован.
- А больше ты ничего не хочешь? - амбициозно вытянулся Мужик Дерьмо. - Нет у меня никакого портрета и не было никогда. И будь здоров.
Я почесал левой рукой надбровную дугу и коротко без замаха въехал локтем в солнечное сплетение несговорчивого собеседника, моментально добавив удар ребром ладони по шее. Мужик, широко открыв рот, словно от изумления, медленно сползал по стене. Чтобы он наконец-то выдохнул из себя застрявший воздух и убедился, что правая рука также работает безотказно, пришлось остановить его движение вниз и добавить по почке.
Наверху открылась дверь и женская голова любопытно свесилась в пролет лестницы.
- Мама, - гнусавя, обратился я к голове, в которой запутались бигуди, - видишь… ик, кореш… дай стакан в натуре…
- Чтоб вы уже сгорели, подонки вонючие, - высказала мне сверху доброе пожелание голова, - вывезти бы вас всех за город и перестрелять. - Дверь захлопнулась и я обратился к Виктору, который уже начал понимать, на каком свете он находится:
- Уясни, что я тебя буду спрашивать, пока не ответишь. У меня в запасе есть еще и ноги. Даже если я тебя здесь прибью, то искать будут среди твоей обширной клиентуры…
- Какая разница, кто прибьет, - тяжело выдохнул Мужик, - убей, не скажу…
- И убью, - твердо пообещал я, - но для начала сделаю тебе "резиновую мордочку", чтоб в гробу ты смотрелся, как лондонский жених. Пойми, идиот, что от меня никто слова не услышит.
- А если услышит? - прошептал Витька, которому явно не хотелось походить на лондонского жениха. В этом вопросе заключалась капитуляция. Нужно было произнести только дежурную фразу и успокоить его окончательно. Дело, похоже, серьезное, иначе он вел бы себя гораздо покладистее. И после того, как фраза была произнесена, Мужик Дерьмо выложил все. Выдаю ему в виде компенсации пятидесятирублевую купюру и предупреждаю:
- Если наврал, заказывай себе музыку, а о гробе не беспокойся. И помни, Киму ты должен говорить о мифическом женском портрете.
- Каком? - переспросил пришедший в себя Виктор.
- Том самом, о котором ты трепался мне.
Тусклые лампы отбрасывали неровные тени на булыжную мостовую, невесть откуда взявшийся ночной ветерок запутался в высоких кронах деревьев, дышалось как-то совсем легко, только вот разболелась голова, как будто вместо Витьки лупили меня самого. Боль нарастала с каждой минутой и, войдя в дом, я прежде всего проглотил фенкарол с пенталгином и, не раздеваясь, вытянулся на диване, чтобы переждать, перетерпеть, пересилить эту боль, надежно угнездившуюся где-то в левом виске.
…Голова раскалывалась с такой силой, что левый глаз полузакрылся, словно защищаясь от невидимого гвоздя, монотонно вбиваемого в висок. Счет был равным, только никак не заканчивались проклятые пять минут, отпущенные на поединок строгими правилами, пять минут - мгновение скоротечной жизни, растянутые в нескончаемые века, нависшие на кончиках рапир, пять минут, ради которых мы проводили многие часы на тренировках в душной атмосфере спортзала, надежно пропитанного тяжелым запахом пота, этого признака здоровья и воли парней, побеждавших самого серьезного противника еще до выхода на дорожку.
Соперник выглядел не лучше и ему, наверняка, тоже хотелось бросить все это, лечь на голую ласковую скамью в раздевалке, вытянуть дрожащие от напряжения ноги, дать роздых натруженным за предыдущие двенадцать боев мышцам, рвануть ворот электрокуртки, добраться до кровоточащей ссадины, нанесенной моей рапирой, когда она чудом минула защитную ткань и вскользь бороздкой прошла по шее, оставляя алый след с микроскопическими лоскутами кожи по краям. Но все это осталось где-то в уже прожитом отрезке жизни, потому что судья громко скомандовал: "Готовы? Начали!"…
11
Первое ощущение было таким, что я и не ложился спать. Только вот исчезла куда-то боль, и чтобы окончательно ожить, выпиваю двойную дозу кофе вприкуску с сигаретой, параллельно размышляя над сложившейся ситуацией.
Если верить Мужику Дерьмо, полотно ему на комиссию передала некая Таня, которая известна в кругах, приближенных ко двору интуристовской гостиницы "Волна", под звучным прозвищем Крыска. Несмотря на то, что Крыска занималась одной из древнейших профессий в мире, запись о ней в трудовую книжку не вносится, потому что, как известно, у нас проституции все-таки не существует. Кроме того, светлый лик Тани не украшал страницы имеющихся в отделениях милиции толстых альбомов, на титульных листах которых крупно выписывался один и тот же заголовок "Альбом женщин легкого поведения". Итак, личность очень осторожной Крыски в них зафиксирована не была, однако от этого ее поведение тяжелым назвать было нельзя. Правда, она поддерживала какие-то связи с девушками, обслуживающими преимущественно заграничных гостей города, но сама ни в какие отношения с иностранцами не вступала, потому что единственное, к чему могли бы прицепиться правоохранительные органы, - это валюта со всеми вытекающими отсюда сроками. Поэтому Крыска развлекала преимущественно отечественных бизнесменов, справедливо считая, что хотя покупательная способность доллара выше, чем у рубля, главное все же не деньги, а соображения собственной безопасности. С Витькой Татьяна познакомилась несколько лет назад, когда она только вступала на путь приобщения к своей основной профессии. И хотя сейчас Крыска подобралась к элите девиц, ценящих себя так дорого и превратившихся в дешевое развлечение для иностранцев, с Мужиком Дерьмо отношений не прерывала. Скорее всего из-за давних впечатлений, когда он казался ей очень респектабельным человеком, умеющим делать деньги на произведениях искусства. Этому во многом способствовало и то обстоятельство, что Татьяна разбиралась в живописи примерно так же хорошо, как и Витька. Именно ему она передала портрет на комиссию, но буквально на следующий день забрала полотно, предупредив, чтобы Мужик помалкивал об этом знаменательном событии в своей жизни, что благотворно скажется на ее продолжительности.
Поэтому теперь необходимо узнать, как портрет Тропинина попал к Крыске. Я, конечно, даже не допускал мысли, что она лично произвела экспроприацию на даче Яровского, но портрет в ее умелые руки не с неба упал. А может случиться и так, что полотно побывало у Крыски до того, как им завладел этот плешивый товаровед. Тогда понятно, отчего он не хотел сказать, кто является его поставщиком. Узнай я, что портрет перекочевал к нему от шлюхи, наша беседа на этом бы завершилась. Но теперь отступать поздно. Что делать, придется расширить круг знакомств и пообщаться с Таней-Крыской, извините, учительницей русского языка и литературы Татьяной Ивановной Алексеенко. Тем более, что со временем у нее сейчас напряжения нет - счастливая пора, каникулы. Кстати, и мне бы не мешало пойти в отпуск и уехать куда-то далеко, в лес, собирать грибы и дышать воздухом, не отмеченным всеми прелестями цивилизации.
Звонок не позволил размечтаться как следует, в квартиру буквально вваливается мой коллега по работе Мыкола. Вид у этого здоровенного сорокалетнего жлоба с красной рожей довольно напуганный.
- Ночью на работе шемонали, - выкладывает Мыкола, - дид дежурил, так его мать, був пьяный, составили акт, что во дворе машины, а тот дурень старый им еще чего-то напысав. Директор еще ничого не знает.
- Кто проводил рейд?
- Милиция.
- Я понимаю, что не тренеры общества "Динамо". ГАИ?
- Наверно…
- В общем так, - втолковываю я Мыколе, влетая в джинсы, - сиди дома, жди меня. Поехали!
Ко всем делам не хватало только этого. Всегда стараюсь не допустить прокола в каких-то мелочах. Именно из-за них начинались крупные пожары, сгубившие немало деловых людей. Как с "коньячным делом", когда все пошло с двух бутылок, украденных ночью молодыми балбесами. И привели эти две бутылки в здание суда добрых полсотни людей, многие из которых получили максимальные сроки. Нам, понятно, это не грозит, но неприятности могут быть. Являйся я просто сторожем, плевать мне на все это с высокой колокольни, шаровых контор на мой век хватит, но так как профессия, указанная в трудовой книжке, основным призванием мною все-таки не расценивается, еду к фотографу-надомнику Григорию Павловичу Мельникову.
В свое время с ним произошла неприятность: ГАИ никак не могла согласиться с привычкой Гриши ездить наперекор требованиям дорожных знаков. Лишившись прав на три месяца, он все равно продолжал гонять машину по городу, справедливо полагая, что фотографа кормит не столько объектив, сколько колеса. А если кто-нибудь из работников ГАИ останавливал машину Мельникова и требовал предъявить документы, Григорий Павлович демонстрировал следующий фокус. Лез будто бы за ними в "козырек" и оттуда вместе с техпаспортом, как бы случайно, вылетала целая кипа цветных фотографий с запечатленными на них бравыми постовыми. Инспектор, ясное дело, узнавал многих своих знакомых, и все кончалось тем, что и его фотография занимала свое место в этой экспозиции. Права Грише в конце концов вернули, да и отношения с инспекторами у него оставались самыми теплыми: как-то во время рейда "Заслон" ГАИ останавливала поголовно все машины для проверки, а к Гришиной "Ладе" даже не подошли - узнали, кивнули, мол, здравствуйте, махнули жезлом - проезжай…
Где-то позади остался центр, причудливая смесь ампира, готики и барокко; дорога постепенно покрывалась выбоинами, город уменьшался, съеживался, становился откровенно серым, теряя свое неповторимое лицо. Вдоль брусчатки стелились здания, так и не вписанные в Красную книгу мирового зодчества, некоторые из них неуверенно опирались покосившимися стенами на громадные бревна. Антураж, да еще какой! Иначе где бы наши киностудии снимали фильмы о парижских трущобах и нью-йоркских задворках…
Старенький флигелек на Привозной выделяется свежей побелкой голубого цвета. Штурмую изъеденную ржавчиной лестницу с фирменным знаком "Котов и К" и останавливаюсь перед дверью, к которой прикреплены две медные цифры - единичка и семерка. Сзади с медленным зловещим скрипом открывается дверь и, словно чувствую пристальный взгляд, буравящий спину чуть ли не насквозь. Реальность жизни, воплощенная во многих детективах, так что по идее, будь я столь мнительным, как мой пациент Яровский, нужно бы рвануть кольт из-за пояса и, развернувшись в нападении, открыть беглый пулеметный огонь в сторону подозрительно открывшейся двери. Однако перспектива запачкать брюки не улыбается, да и кольтом не располагаю, а посему просто поворачиваюсь и в очередной раз даю возможность изучить себя Гришиной соседке мадам Куперман.
Со зрением у нее дела неважные, не то, что со слухом. Тем не менее мадам понимает, что лучше один раз подсмотреть, чем семь раз подслушать. Старуха явно принадлежит к категории людей, для которых даже оконные рамы следовало бы изготавливать в виде замочных скважин.
- Молодой человек, до кого вы имеете зайти? - сузив глаза до предела, начинает свой традиционный допрос мадам Куперман тоном, не терпящим возражений.
- Я имею небольшое дело до товарища Мельникова, - тут же даю чистосердечное показание, рассчитывая на снисхождение.
- А откуда вы? - не унимается следопыт с дореволюционным стажем.
- Из похоронного бюро.
Такой ответ мадам почему-то не нравится, и она, бормоча что-то нечленораздельное, прикрывает дверь. Полностью удовлетворенный содержательной беседой, стучу в обитую коричневым дерматином дверь.
Гриша открыл не сразу, тщательно вытер тряпкой руки, поздоровался и пригласил в фотолабораторию, которая когда-то была одной из комнат его квартиры.
Мельников слушал внимательно, не прерывая творческого процесса. Отпечатки мальчика, писающего на фоне Эйфелевой башни, летели в проявитель, тщательно вымывались в воде и продолжали свое путешествие к закрепителю.
- Вообще-то я болен, - резюмировал мое повествование Григорий, - поэтому и занимаюсь такой работой. Граверы заказали. Но за минуту я делаю четыре фото, на каждом имею двадцать пять копеек.
- Время будет оплачено, - лаконично убеждаю столь занятого человека.
Мельников удовлетворенно хмыкнул и спросил:
- А чего тебе так волноваться? Дело это, в принципе, выеденного яйца не тянет. Погорел же твой дед. В самом крайнем случае именно из него сделают козла отпущения. От силы, что грозит тебе - пойти вагончиком с выговором.
- Меня не устраивает, если в точке вообще начнут копать. Неинтересно. Кроме того, и в волчьей стае есть козел отпущения, если мы о нем заговорили. Что тогда делать бедному человеку, вроде меня?
Гриша на мгновение прекратил свои манипуляции и задал коварный вопрос:
- Ты давно читал детские сказки?
- Во всяком случае, тебе я сказку не рассказываю.
- Ты меня не понял. Когда я был маленьким и читал сказки, заметил в них одну закономерность: богач, как правило, был жадным, глупым, а бедняк - умным, благородным, бескорыстным и всегда оставлял богатея в дураках. В конце концов добро побеждало зло в лице толстосума.
- И какое отношение это имеет к нашему делу?
- Почти никакого. Только ведь твоя точка не дает того навара, чтобы за ней так убиваться. Ну уволят даже тебя, по собственному желанию, разумеется, так ты другую найдешь. То есть тебе, как тому бедняку, терять нечего. Ты запрограммирован на победу в данной ситуации, потому что спортзал - не склад, не кабак, не магазин, да и бумаг после себя не оставляешь, накладных всяких, которые легко проверить.
- Может, ты хочешь сказать, что пора бросать эту висячку и переквалифицироваться? В богачи так называемые?
- Нет, в бедняки. Но не такие, как ты, а самые настоящие, ты заметил, что у нас лучше всего живется людям, получающим небольшую зарплату? И к этому все привыкли. Кого удивляет, что бармен ездит на своей машине? Никого. А если на ней ездит сторож, да еще относительно молодой человек, это вызывает подозрение, потому что все понимают: его основной навар лежит вне поля официальной деятельности. Поэтому кое-кому может показаться любопытным, откуда ты добываешь деньги.
- Гриша, в твоем рассказе есть противоречие. Бармен оставляет после себя массу бумаг, а я - нет.
- Но бармен заранее знает, когда эти бумаги будут проверять - и в этом вся разница. Не нужно только быть жадным сказочным богатеем, делиться с ближними, и все будет в ажуре.
- Меня это не греет.
- Не греет, потому что тут за бабки надо вкалывать, а ты этого явно не любишь. Небось, вовремя прийти на работу для тебя уже трудовой подвиг.
- Может, ты и прав, однако сказки твои имеют еще и концовку, которая меня устраивает. Бедняк в конце концов становится состоятельным человеком или женится на царской дочке и берет неплохое приданое. Полцарства, если не ошибаюсь?
- Тебе это не грозит. Потому что в данной ситуации богач и бедняк - это мы с тобой. Только сказки эти сочинялись так: один из безделия выдумывал их, и соответственно ходил в дырявых штанах, а другой вкалывал, занимался практическими делами, поэтому ему, а не сочинителю доставались все блага жизни. Сказочник получал их только в мечтах.
- Богатеи жирели и от эксплуатации. Ты ведь после нашей беседы получишь свой навар.
- А я и предупреждал, что ты бедняк, а я богач. Вот поэтому ты и платишь. А эксплуатация… Она же не на голом месте возникает. Ведь богач не с эксплуатации начинает, а с труда, более тяжелого, чем бедняк. Вот, например, возьми десять мужиков одного возраста, роста, веса, никогда не занимающихся спортом, и заставь их пробежать километр. Один придет первым, другой последним, кто-то вообще не добежит. Так и здесь. И не иначе.
- Поэтому меня соревнования мало привлекают…
- От лени твоей непомерной - и не больше.
- Может быть, ты и прав, однако время идет и оплачивать его я не намерен. Несмотря на то, что я богаче тебя, потому что у меня есть свободное время, которое легко перековывается в деньги. Ты в этом сейчас убедишься на собственном опыте. Не помню, но кто-то очень умно сказал, что богатство общества определяется наличием свободного времени его граждан.
- Жди меня дома, - бросает через плечо Мельников и выключает красный фонарь в знак окончания работы.
Что ж, мне остается только ждать Гришу, помня о том, что Мыкола ждет меня.
Мельников появляется через два часа и, потребовав налить чего-то похолоднее, успокаивает жестом: все в порядке. Это была не плановая проверка, просто какая-то дура из соседнего дома с изумительной фамилией Пацюк накатала жалобу, мол, из двора вылетают машины на бешеной скорости, чуть ее не задавили, а когда делаешь замечание, водители тут же отвечают словами, воспроизводить которые на бумаге она почему-то стесняется.