К окну лучше не приближаться. Поздно! Крики, щелчки фотоаппаратов. Никуда они не делись – воронье, зверье, погань… Коллекция собирательных существительных в Миллину копилку. Закрываю ставни Филипповым пультом. Руки по-прежнему трясутся, синие вены вздуты. В зеркале над камином какое-то движение – мое собственное бледное лицо… С силой сжимаю-разжимаю челюсти, клацаю зубами. По бокам шеи, словно веревки, напрягаются жилы.
Лестница. В комнате Марты на полу красуется телевизор, снятый со своей родной подставки, ставни распахнуты – и голое окно пялится на меня пустой глазницей. Таинственные стопки одежды исчезли; впрочем, вряд ли это дело рук полиции. Этажом выше – комната Милли. Буковый домик – жилище зверюшек из серии "Семейка Сильвания" – небрежно выдвинут, мебель из него вывалена, словно игрушечные малыши собрались переезжать вместе со всем своим скарбом в Америку. В книжном шкафу тоже беспорядок: сочинения Майкла Морпурго стоят вперемешку с приключениями "Великолепной пятерки" Энид Блайтон, между ними втиснуты "Феи радуги" Дейзи Медоус. Лежащие на тумбочке у кровати "Ласточки и амазонки" кто-то тряс с такой варварской силой, что порвал переплет, покалечив испещренную таинственными знаками обложку…
Моя – наша – спальня на первый взгляд кажется нетронутой. Но в ванную почему-то перекочевала Мартина зубная щетка, а в унитазе плавает окурок. Стакан на моей тумбочке покрыт мутными разводами, как старая клейкая лента; на поверхности воды – ворсинки и пыль. Я всегда заправляю одеяло так, чтобы полоски неброской "елочки" на пододеяльнике располагались вертикально, теперь же они постелены горизонтально. На нижней подушке обнаруживается вмятина, словно здесь кто-то спал.
Посмотрим, что в гардеробной. Отделение Филиппа, похоже, никто не трогал – его одежда по-прежнему разложена аккуратно. А вот мои вещи… Блузки кое-как втиснуты между брюк, юбки – среди джинсов. На полу валяется измятое платье, скомканное чуть ли не до размеров носка. Шелк и атлас, саржа и хлопок… чужие пальцы перещупали все. Даже нижнее белье. На полке, где раньше бережно хранились трусики от "Маркс энд Спенсер", комплекты от "Мила" (с одной стороны – белье на каждый день, с другой – на… на тот день, что не наступит никогда), – сейчас одна бесформенная груда. Мое исподнее в буквальном смысле сплетено в гордиев узел.
Смущение, жалость к тем, кому пришлось во всем этом рыться, закипающий гнев… Я спускаюсь по лестнице, раздираемая противоречивыми чувствами. Иногда по ночам Филиппу мешает спать громкая соседская музыка. Он злится на шум, но проходит совсем немного времени – и оказывается, что злость вызывают не столько звуки чьего-то веселья, сколько бесцеремонность самих меломанов. Что они себе позволяют? По какому праву? Игрушки Милли, ее книги… Какая низость…
Сад встречает меня вытоптанным морозником и двумя сломанными тюльпанами, валяющимися в траве. Да что же они себе позволяют? Как смеют?!.
Я сижу на кухне за столом. Милли… Хочу увидеть Милли. Больше всего на свете! Напрягаю память. Так, сегодня четверг. Значит, после школы у дочки хоккей. Неважно, я хочу прижать ее к себе немедленно! Опускаю руку в карман, ищу телефон. Ах да… его же нет! Номера Марты я наизусть не помню. Снизу, от пальцев ног, снова поднимается паника. А Марта-то где?
Голова падает на стол, подбородком я чувствую его деревянную прохладу. Как же я устала… Ничего не соображаю. Шок? Полный упадок сил? Ужас от стычки с журналистами и моего собственного поведения? Тюльпаны… Хлопья… Чьи-то лапы в моем нижнем белье… Я и представить себе такого не могла! Думала, что справлюсь, но все время всплывает что-то новое… Кто-то натягивает струны моей жизни. И дергает за них, ни капли не считаясь со мной. Все эти связи, необъяснимые странности наверняка случайны. Но до чего же пугающи и непонятны! Мне нужны ответы, объяснения… Только где их найти? Я в тупике… Беспомощная, запертая в собственном доме, совершенно не представляющая, что теперь делать…
Филипп. В полицейском участке в голову мне лезло только плохое, но теперь хлынули совсем другие воспоминания. Долгое ожидание в приемном покое, когда я сильно, "до мяса", порезала палец; тогда, чтобы отвлечь от боли, Филипп развлекал меня коротенькими, в одно слово, пародиями на своих сотрудников… Сломавшийся в Лидсе поезд – и Филипп приехал за мной на машине… Его уговоры потанцевать с ним на свадьбе… Как он тянул меня чуть ли не на себе, помогая взобраться на холм в Уэльсе… Сегодня "альфа-самцы" – набившая оскомину тема; но моему мужу это клише подходит как никому другому. Именно это меня и покорило: его сила, его несокрушимость. Человек, у которого все схвачено.
Его мобильный номер – единственный набор цифр, для которого мне не нужно рыться в памяти телефона. Я помню его наизусть. Ожидание… Линиям нужно время, чтобы соединиться, спутникам – чтобы выстроиться в нужном порядке… Когда в трубке наконец раздаются далекие, длинные приглушенные гудки, я уже всхлипываю от преждевременного облегчения.
Нет ответа…
Разница во времени! С Сингапуром нас разделяет восемь часов, там уже за полночь. Вчера Филипп провел весь день в дороге, добрался до места поздно вечером, все утро был на переговорах… Наверняка вымотался и улегся в постель как минимум пару часов назад. Оставляю коротенькое голосовое послание с просьбой перезвонить. На этом все. Добиваться разговора дальше – звонить в гостиничный коммутатор – эгоистично. Вот был бы у меня мобильник, я написала бы мужу сообщение. Но телефона нет… Что ж, поговорим завтра. Пусть поспит.
От этого решения, от собственной доброты и теплой заботливости становится чуть легче. Я наконец-то дома! Сажусь ровно. В прошлом мне уже приходилось сталкиваться с трудностями, говорю я себе. И хоть в этот раз, скорее всего, не придется бороться в одиночку, начать что-то делать лучше уже сейчас. Стать организованной. Двигаться вперед последовательно, шаг за шагом.
Филипп назовет меня храброй. И в моем воображении от его похвалы уже веет любовью…
Начну с дел насущных. Я помню, что последний раз держала в руках свой телефон в машине по дороге в участок. И отдала его де Феличе. Вполне возможно, мобильный до сих пор лежит у него в кармане. Так что надо раздобыть номер аппарата, стоящего на стойке дежурного – той самой, за которой вчера восседала констебль Морроу, пока я звонила Филиппу и Марте. Выясняется, что сделать это не так-то просто. Номер недоступен, засекречен и надежно спрятан на чьей-то мужественной груди. Набираю трехзначный код и попадаю на центральный узел связи. Там мой звонок записывается, и очень милый оператор обещает соединить меня с нужной инстанцией. Вот только после соединения на другом конце провода раздается голос автоответчика, декламирующий стандартное послание. Пока я не лопнула от злости, лучше повесить трубку.
Каролина Флетчер уехала домой.
Теперь Терри. Набираю основной номер студии. Оказывается, он тоже не прямой, приходится еще несколько раз нажимать подсказанные кнопки. В результате попадаю на девушку-администратора, сидящую на первом этаже. Диктую по буквам свое имя (новенькая, что ли?). Короткий обмен репликами с администратором студии Хэлом. И наконец – мучительное ожидание.
– Слава богу! – восклицаю я, услышав голос Терри. – Это я.
– Габи!
Я выпрямляюсь. Окно показывает мое отражение – лишь очертания лица, без подробностей. Сердце колотится в ушах.
– Терри, прости! Я бы ни за что тебя не подвела, будь это в моей власти…
– О тебе кричит весь Интернет!
– Тебе ведь звонили из полиции, предупреждали? Мне констебль Морроу обещала. Как все прошло? Прости, пожалуйста, что из-за меня у тебя такие сложности. Вокруг меня творится что-то непонятное, но все уже, можно сказать, закончилось. Мне, наверное, надо переговорить с Элисон из связей с общественностью. Она небось с ума сходит.
– Да уж, ее замучили расспросами. Из полиции вчера звонили, да, поставили нас в известность… Но, конечно… В общем, у нас все в порядке.
– Слава богу… Я так рада! Что, Стэн вел передачу сам? – Господи, пожалуйста, пусть ответ будет "да"!
– Ну… как тебе сказать…
– Или Инди попробовала свои силы? – Лучше я произнесу это сама.
– Пришлось поуговаривать, но в конце концов мы все-таки вытянули ее на диван.
– Замечательно. – "Вот черт!" – И как она справилась?
– Неплохо… А ты-то как? Что у тебя творится вообще?
"Неплохо"… Это как, интересно? Надо будет глянуть потом придирчивым глазом.
– Если честно, я порядком перепугалась. Но приходится делать то, что должен. Раз об мне кричит Интернет… Тогда понятно, откуда взялась встречающая делегация репортеров возле моего дома.
– О, так ты, значит, уже дома! Вот и славно.
На моем лице – натянутая улыбка. Мышцы сводит от напряжения, а весь диалог кажется неестественным и натужным. Терри разговаривает со мной, словно с больной или монашкой.
– Я сама ошарашена, – заверяю я. – Целая буря в стакане воды. Ума не приложу, чем полицейские думали, когда меня задерживали! Но я постаралась максимально им помочь, как только могла. Бедная девушка! Настоящий кошмар… Но всему есть предел, я же не могу погрузиться в их дела с головой, копы должны это понимать! У меня есть жизнь, работа. На меня рассчитывают люди – вот ты, например… Так что…
– Габи…
– Ладно. Теперь я могу вернуться к работе. Если ты не против. Так что попробуй аккуратно отстранить Инди… И передай Стиву, что я жду его завтра, как обычно.
Стараясь выгнать из головы все до единой мысли, скрещиваю пальцы.
– Габи… – Молчание. – Тебе не кажется, что ты торопишься?
– Мне нужна работа! Знаю, последнее время я немного витала в облаках… – Голос прерывается, я откашливаюсь и продолжаю: – Для завтрашнего шоу уже подобрали что-нибудь интересное?
– Отдохни пару дней. Все поймут.
– Я уже на ногах и готова броситься в гущу событий. Терри, ты же меня знаешь, я – настоящий ветеран телевидения! – Я закрываю глаза. – Пожалуйста.
– Давай-ка решим утром. Проснешься – позвони.
– Хорошо. – Я с силой растираю лоб. – Ладно, не вопрос.
Она вешает трубку еще до того, как я успеваю попросить переключить меня на отдел по связям с общественностью. Какой-то нелепый разговор… Впрочем, чего я ожидала? Буду переживать об этом завтра, а с Терри и Элисон разберусь, когда окажусь на работе.
После такой "теплой встречи" безумно хочется дружеского участия. Жаль, я не помню мобильного номера Клары. И кто мне мешал записать его куда-нибудь? До чего же мы беспомощны, во всем полагаясь на современные технологии! Филипп постоянно твердит о пользе "резервного копирования". Он прав. Звоню Кларе на домашний, но никто не отвечает. Она может быть на футбольном матче у кого-нибудь из мальчишек, или гулять где-нибудь после школы, или… да мало ли где! Набрать Джастиса и Анну? Но с ними я так давно не виделась, что свалиться как снег на голову с моими новостями очень уж неудобно. Как же не хватает родной души!.. Если бы у меня была сестра! Или брат. Подошли бы и родители Филиппа, они тут же примчались бы – только где они сейчас? Качаются на волнах в своем круизе, покоряя античный мир… Робин звонить нельзя, у нее малыш, дел и так по горло. Джуд? Нет, с ней я не настолько близка.
Смотрю на часы. Семнадцать тридцать. Ни Марты, ни Милли, и ни намека, куда они подевались. Я одна-одинешенька… Выйти из дому не могу. Не ела целый день. Телефона нет. И я сдаюсь. Отчаяние наконец прорывает плотину.
– Где мой телефон?! – завываю я, словно раздираемая мукой Андромаха в "Троянках" на сцене Королевского национального театра, когда жестокие победители-ахейцы вырывают у нее из рук маленького сына, чтобы предать страшной казни. – Телефончик мо-о-о-ой!..
Да, знаю, я выгляжу глупо. Но рядом ведь никого нет! Закрываю лицо ладонями, и пальцы тут же становятся мокрыми. А я в голос рыдаю. Впервые с начала этой истории…
Звука открывающейся двери я не уловила, просто краем глаза заметила какое-то движение. Поднимаю голову – у входа на кухню стоит Марта.
– А я телефон по-потеряла, – жалуюсь я.
– Да, я вас услышала.
– Филипп у-у-уехал… – Я все рыдаю и рыдаю, никак не могу успокоиться. – И я н-н-не знала, где Ми-и-илли… – Всхлипы судорожные, как икота. – И где ты-ы-ы…
Марта смотрит на меня с любопытством:
– Милли в гостях у подружки из хоккея, Иззи Мэттьюз.
Носовых платков под рукой нет, так что приходится утирать нос пальцами:
– Я думала, Милли ее ненавидит…
– Сегодня она ее любит, – скучным голосом заявляет няня.
Не знаю, было ли это шуткой, но у меня вырывается смешок. Сквозь слезы. Высмаркиваюсь в бумажное полотенце, пытаюсь взять себя в руки.
– Когда мы должны ее забрать?
"Мы" звучит риторически. Мне из дому не выйти и дорогу сквозь собравшуюся толпу себе не пробить, даже если бы там, в конце пути, меня ждала награда "Журналист года" от Королевского телевизионного общества.
– Мама Иззи, миссис Мэттьюз, говорит – Милли можно остаться у них ночью. Обычно они такое среди недели не одобряют, но сейчас она понимала, что обстоятельства трудные. А еще у них завтра праздник Пасха.
– Пасха!
Совсем о ней забыла! Мысли о празднике вылетели из головы напрочь; взмахнув крыльями, упорхнули в небеса, словно вспугнутый собакой жаворонок.
– Вот так… – Марта оглядывается назад.
Что, хочет сбежать, пока я снова не начала расписывать ей прелести местных баров? Нет… Опасливо, словно кафельная плитка кишмя кишит микробами, няня ступает по полу – полупрозрачная голубая рубашка в "турецких огурцах", джинсы, весьма напоминающие мои собственные. Подходит ближе, и я вновь улавливаю запах инжира. Интересно, духи – мои? Или просто похожи? Няня усаживается рядом и на своем ломаном английском пересказывает все, что случилось, пока я была в заточении. Как-то я заметила, что хочу быть в курсе повседневных Миллиных "подвигов", так что Марта, покорная чувству долга, дотошно старается ничего не упустить. В доме был полицейский обыск, но Милли к тому времени еще не вернулась из школы и ни о чем не подозревает. А сегодня с самого раннего утра в дверь принялись стучать какие-то люди, поэтому как только она, Марта, завезла Милли в спортивный клуб, сразу же нашла в списке одноклассников телефонный номер Мэттьюзов и позвонила им. Мама Иззи с радостью согласилась присмотреть за нашей девочкой.
– Надеюсь, вы не против, – добавляет няня. – Я взяла ее зубную щетку прямо на хоккей и отдала там ее сумку. Мне показалось это наилучшим, раз я… – Ого, улыбка! Срочно поймать ее и сохранить для потомков! – тут держу оборону.
Я молчу. Я безумно соскучилась по Милли… Как же мне ее не хватает! Как хочется ее увидеть!.. Но, может, эта ночевка у подружки – к лучшему. У меня будет время прийти в себя. Воспользовавшись бесценным "методом классного списка", я могу позвонить миссис Мэттьюз, поблагодарить ее. И поговорить с Милли, пожелать ей спокойной ночи.
А тем временем было бы неплохо извлечь максимальную пользу из нынешней необычной ситуации – мы с Мартой наедине…
– Спасибо, – киваю я. И интересуюсь: – Сама-то ты как?
– Хорошо.
– После всей этой катавасии тебе, наверное, было здесь страшно. Я не собираюсь тебя ругать, но скажи, пожалуйста, – ты спала в моей кровати?
– Нет.
– Э-э-э… А откуда же?… Ладно, неважно.
– Я видела полицию. Они сюда приезжали и меня спрашивали.
– О чем?
– У них было много вопросов. Хотели знать о вас…
– Обо мне?
– Та ночь, когда убили женщину. Спрашивали, или вы уходить.
– И что ты ответила? Сказала, что я все время была дома?
– Не знаю. Я сказала, что я думаю, что вы были дома.
– Ясно. А про Аню Дудек тебя спрашивали?
– Да. – Она раздраженно дергает воротник, словно тот ей мешает. – Как вы меня раньше спрашивали. И они тоже, много-много-много раз. – Марта хмурится. – Вы знаете, почему?
– Думаю, они считают, что ты могла быть с ней знакома, это объяснило бы кое-какие странности, возникшие в этом деле… Из-за них-то я им и понадобилась. Понимаешь, если кто-то из нас бывал у нее дома, или давал ей одежду, или вместе с ней обедал… Тогда все разъяснилось бы.
Марта моргает, отводит глаза.
– Так ты с ней дружила?
Она качает головой, прикусывает кончик пальца.
– Точно? Никогда с ней не встречалась? Я думала, вы раньше общались, а потом поссорились.
– Она могла ходить в мою церковь… Не знаю.
– В церковь? Которая на Бэлхэм-Хай-роуд? Возле "Теско-экспресс"?
– Много-много поляков ходит в мою церковь, – пожимает плечами няня. И сказано это таким пренебрежительным тоном, словно сама Марта к полякам не имеет никакого отношения. – Я могла ее встречать один раз или два. Не помню.
– А полиции ты об этом говорила?
Утвердительный кивок. Кажется, она хочет что-то добавить. Но передумывает и выжидательно смотрит на меня. Тогда я рискую:
– Марта, ты пользовалась моей кредиткой? Хоть раз? Я не ругаюсь, просто хочу знать. И это многое бы объяснило.
– Я не использую кредитную карту. У меня ее нет.
– А той, что лежит в моем кошельке, пользовалась? Или, может, когда я оставила ее на полочке у входной двери? Я порой забываю ее убрать…
– Нет.
На меня она не смотрит, полностью поглощена манипуляциями с рассыпанными по столу крошками: собирает их пальцами, сгоняет в угол столешницы и ссыпает в ладонь. Я тяжело вздыхаю, воздух вырывается наружу сквозь плотно сжатые губы, холодит ладони…
– Ты прости. Но я очень хочу докопаться до истины, узнать правду. Видишь ли, кто-то расплатился моей кредиткой… Если бы это оказалась ты… Знаешь, тогда я могла бы вздохнуть с облегчением.
И вдруг – резко, неожиданно – внутри Марты словно срабатывает какой-то переключатель. Крошки позабыты, она начинает быстро-быстро, на одном дыхании, говорить: о мошенничествах с персональными данными; о своей подружке по языковым курсам, которая живет в Кольерз-Вуде; о том, как однажды в каком-то магазине продавец считал с карты этой подружки все данные, а потом ими вовсю пользовался – брал кредиты, летал в Лаос и даже (в этом месте потрясению и возмущению Марты уже нет предела) купил в "Би-энд-Кью" моющий пылесос, "очень-очень дорогой!".
– Ну и ну! – удивляюсь я. – Не исключено, что и с моей карточкой…
Правда, не исключено… Только обдумать эту версию кое-что мешает. Кое-что удивительное и сбивающее с толку. Мартина тирада. Куда подевался корявый английский? Теперь он вдруг стал не ломаным, а всего лишь неидеальным – словно склеенная из осколков амфора, в трещинах которой заметны капельки засохшего клея…
– Да. – Она поднимается, стряхивает зажатые в ладони крошки в мусорное ведро и распахивает дверцы пенала. Набирает ведро воды, хватает швабру и, яростно шлепая ею по полу резкими, отрывистыми движениями, с монотонностью робота принимается за уборку. – Так что будьте осторожны.
Швабра подъезжает ко мне, и я поджимаю ноги:
– Ой! – Сверкающие брызги кропят мои волосы. – Ты меня поймала!