О чем он? Сердце бухает почему-то в горле. Я так много думала об этой девушке… Просто невероятно – она тоже могла думать обо мне? Смотрю на газетную вырезку, мысли мечутся. В глаза бросаются строчки: "Вечер пятницы посвящен совместным просмотрам фильмов. Я единственный ребенок матери-одиночки, так что семья – это важнейшая составляющая моей жизни. Муж старается приехать домой пораньше, мы заказываем какую-нибудь еду. Иногда уплетаем ее прямо в кровати, перед телевизором". По-моему, это интервью было в июне, до сентября его, наверное, просто не печатали. Словно капсула времени, привет из счастливой прошлой жизни. Сбоку – колонка, озаглавленная "Вопрос/Ответ". "Лучший выходной день для вас?" Я ответила: "Бродить по лужам вместе с супругом и дочкой".
Ко мне возвращается способность говорить:
– Не представляю, зачем ей заметка. Очень странно. А вы знаете?
Оба детектива не отрывают от меня глаз, и я снова опускаю голову. Мозги плавятся. Принимаюсь рассуждать вслух:
– Может, она хотела устроиться няней, отсюда и объявление из "Леди". Но почему-то не устроилась. Например, слишком поздно подала резюме. А потом… ей стало… любопытно? Живу я почти рядом. Она вполне могла меня узнать. Ну и вырезала статью, чтобы кому-нибудь показать – вот, мол, эта дама предлагала работу. Что скажете?
Я с надеждой смотрю на Периваля, но он меняет тему. Пытаюсь собраться. Даже если про заметку ему уже не интересно, меня она все равно беспокоит. Он рассказывает, что обыскивал Анину квартиру:
– Есть у меня пунктик – при осмотре я все время двигаюсь по комнате вдоль левой стены. Попробуйте как-нибудь. Попади вы даже в хэмптонкортский лабиринт, идите вперед, следя за тем, чтобы живая изгородь всегда оставалась по левую руку, – и окажетесь в центре! Дело будет сделано. Хорошее правило. Пятна крови, слюна, мельчайшие частицы и крупинки – я не пропущу ничего!
Очень познавательно. Хотя куда Периваль клонит, непонятно. Скорее всего, просто рисуется перед начальством.
– Ее мобильный мы так и не нашли. Видимо, кто-то решил, что от него лучше избавиться. А вот то, что все-таки я нашел, – это удивительно! В стопке журналов было не только это. – Тычок подбородком в сторону "Идеальных выходных". – Еще вот что!
Он извлекает из папки бумаги, веером выкладывает на стол. Страницы из "Жизни без забот" и "Метро", "Гардиан" и "Вог"… Мои прошлогодние интервью.
Дыхание перехватывает. Резкая боль под ложечкой, словно приступ язвы; мощный всплеск удушающей паники. Давай, дыши! Вдох… выдох… Воздух… заполняет легкие, растворяется в кровотоке… газообмен в легочных альвеолах… межреберные мышцы… курс биологии средней школы… жизненный цикл лягушки…
Не одна-единственная заметка. Стопка. Целая стопка вырезок.
– Откуда они там, по-вашему, взялись?
Я с трудом сглатываю:
– Понятия не имею. – С чего он взял, что я что-то об этом знаю? Пусть сам мне объяснит! Черт, что происходит?! – Совершенно ничего не понимаю… То есть…
– Это вы дали ей статьи?
– Нет. Я?! Да я с ней никогда не встречалась!
Еле слышный вздох Фрейзера, слабое шмыганье… Насморк?
– Прежде чем ответить на следующий вопрос, подумайте, пожалуйста, хорошенько. – Периваль пощипывает подбородок. Значит, что-то замыслил. – Не спешите. Будьте внимательны.
Ладонь исчезает в волшебной папке – прямо какой-то ящик Пандоры! – и извлекает две фотографии. На первой – зеленая майка с воротником "хомут"; на второй – укороченный серебристый кардиган, рукав три четверти. Их запечатлели на столе, похожем на столики в школьном буфете. Обе вещи кажутся знакомыми.
– Эту одежду нашли в квартире убитой. Вы их узнаете? Подумайте. Не спешите.
Я молчу.
Фрейзер шевелится, и ножка его стула со скрипом царапает линолеум. Похоже, это придает Перивалю ускорения. Не дожидаясь, пока я что-нибудь надумаю, он кладет на стол еще две фотографии. Аккуратно выравнивает.
– А теперь?
Эти снимки распечатаны с сайта "Доброго утра". Я разговариваю с певцом Томом Джонсом, жестикулирую, смеюсь. На мне зеленая майка с "хомутом". На другом – тоже я, слушаю Стэна, он беседует с матерью ребенка, постоянно бунтующего против школьных правил. Я в серебристом кардигане.
В голове мутится. Открываю-закрываю рот, пытаясь прогнать шум в ушах. Дергаю вырез джемпера, в ноздри ударяет запах собственного тела. Мне так много не переварить…
– Не знаю. Я в растерянности… И мне тревожно…
– Точно?
Совпадение? Или она видела эту одежду на мне и пыталась подражать? Фигуры у нас похожи, а обе кофты прекрасно сидят на женщинах с узкими плечами и большой грудью. А может, эти вещи были в сумке, которую я отдала на благотворительность? А вдруг тут замешана Марта? Она что, одалживает кому-то мою одежду? Или продает? И тут меня осеняет. Да… Это объяснило бы все – и наряды, и газетные вырезки… Хотя идея неприятная.
– Мой сумасшедший фанат, сталкер!
Детективы многозначительно переглядываются, между ними словно проскакивает искра.
– Могла она быть моим сталкером? – Господи, как же мне тошно!
– Почему вы солгали, что не трогали тело? – впервые вступил в беседу старший инспектор Фрейзер.
– Я не лгала! Я забыла. Это она – мой сталкер? И я нашла именно ее? – В голове ничего не укладывается.
– Почему вы сказали, что не знали жертву, хотя очевидно, что это не так?
О чем он?!
– Я ее не знала!
– И ваше алиби… – Фрейзер сверяется с записями. – Часть вечера вы провели с дочерью и ее няней. Но все остальное время были одна. Так?
– Да. Муж вернулся домой только в три часа утра.
– Неподтвержденное алиби, – вклинивается Периваль.
– Что? Это плохо, что оно неподтвержденное?
Периваль саркастически хмыкает.
– При чем здесь мое алиби? – Я поднимаюсь со стула. До меня вдруг доходит, куда они клонят. Становится страшно. Но гнев и возмущение пересиливают страх. – Вы что думаете, я ее убила?!
Инспектор разводит руками, качает головой из стороны в сторону, шевелит губами. Вот он, фирменный жест Колина Синклера: "Ну-ну. Без комментариев". Как меня это бесит!
– Даже если она была моим сталкером – это что, повод ее убивать? Какой же это мотив? – Может, они чокнутые, эти детективы? Или просто идиоты?
– Это только в кино про копов наличие мотива – чуть ли не главное доказательство, – заявляет Фрейзер. – А на деле "кто", "где" и "как" гораздо важнее, чем "почему".
Периваль встает:
– Мы с вами еще увидимся. Не уезжайте никуда надолго.
Едва переступив порог дома, я несусь в гардеробную и, расшвыривая одежду, принимаюсь методично потрошить одну аккуратную стопку за другой. Справившись, застываю посреди спальни, у ног – гора скомканных нарядов.
Марта и Милли в кухне. Дочь развалилась на диване, якобы делает домашнюю работу: книги и тетради разбросаны повсюду, в руках – ни карандаша, ни ручки. Облаченная в латексные перчатки Марта драит раковину. Милли кидается ко мне, засыпает вопросами – где я была? какие я знаю собирательные имена существительные? А то Марта ни одного не знает! Дальше следует длинный рассказ на тему "За что я ненавижу Иззи Мэттьюз". Я бросаю взгляд на Марту – на ее лице ни тени улыбки.
– "Ненавижу" – не очень хорошее слово, Милли, – говорю я. – Лучше сказать, что Иззи плохо на тебя влияет.
Наконец уроки закончены – "куча тряпья", "карканье воронья", "полицейская агентура", – и угомонившаяся Милли уложена спать в обнимку с розовым кроликом и медведем (счастливое содружество мягких игрушек). На лестнице я сталкиваюсь с Мартой и прошу ее уделить мне пару минут.
– Конечно, – деревянно соглашается няня.
– Хочешь вина или чаю? Или перекусить?
– Нет.
Она замирает на верхней ступеньке – одна рука на стене, другая на перилах – и полностью загораживает проход. Бледное лицо запрокинуто, ждет.
Предложи я ей сейчас спуститься в кухню – буду выглядеть крутой начальницей. Придется общаться здесь, в лестничной полутьме, на полпути вверх – полпути вниз. Не видела ли она трикотажную майку и серебристый кардиган? А не помнит ли, может, я брала их с собой на Рождество в Суффолк? Несколько отрицательных движений головой.
– А браслет? Дымчатая нить с серебряными шариками? Нигде не встречала?
Тот же молчаливый ответ.
– Ты знаешь Аню Дудек? Убитую? Она была полькой. Немного старше тебя, но я подумала, может, ты с ней встречалась? Вращалась с ней в одних кругах?
Уже договаривая, я понимаю, что вопрос звучит бестактно, наверное, даже обидно. Марта совсем не похожа на девушку, вращающуюся хоть в каких-нибудь кругах. С отчаяньем смотрю на нее.
– Моя цель – хорошо учить английский, – разлепляет губы няня. – Польские собеседники мне не интересны. Это все?
– Я… Да.
Марта поднимается на последнюю ступеньку, слегка меня оттеснив, проходит мимо, и мой нос улавливает слабый, но вполне различимый аромат инжира. Надо же, мы с ней пользуемся одинаковыми духами. Она чуть приоткрывает дверь своей комнаты, проскальзывает в образовавшуюся узкую щель, и дверь тут же закрывается. Но я все же успеваю заметить разложенные повсюду на полу стопки одежды. Пару секунд не могу двинуться с места. Чувствую себя переступившей черту гнусной начальницей, покусившейся на личное время своей подчиненной.
От внезапного звонка я чуть не скатываюсь с лестницы вниз головой.
Теперь уже я приоткрываю дверь – входную – лишь на щелочку. На пороге высится огромный мужчина с ящиками. В ящиках – шуршащие от каждого движения полиэтиленовые пакеты. Доставка из супермаркета. Я распахиваю дверь. Великан заносит кульки с продуктами в кухню.
– Куда это лучше поставить? Вниз, на пол?
С тех пор как магазины ввели обязательные бланки "Отзыв о работе водителей", эти самые водители стали зверски вежливыми.
В заказе одна накладка – морковь вместо цукини. (Любопытно бы проникнуть в ход чужих мыслей – наверное, в отделе доставки решили, что мне важны не сами овощи, а их форма?)
Я возвращаюсь в холл. Входная дверь нараспашку! Курьер ее не закрыл, и все время, пока я разбирала покупки… Я ничего не замечала, а тем временем в дом мог ворваться ветер, дождь, мусор… что угодно… кто угодно…
Я уже в постели. Нет, не могут они меня подозревать! Невозможно. Меня бы тогда арестовали. Это просто игра, Периваль хочет сбить с меня спесь. И все-таки… От него исходил явственный запах азарта и возбуждения. Знаете, кого напомнил мне инспектор? Лошадь перед скачкой – пятится, приседает на задние ноги, ноздри раздуваются… Чего они ждут? О чем недоговаривают? Есть что-то еще, какая-то неуловимая мысль. Гложет, грызет… кажется, я вот-вот ухвачу ее за хвост, но она тут же упархивает прочь.
Я подскакиваю в кровати посреди ночи. Филипп, незаметно очутившийся рядом – человек-невидимка, призрак, – даже не шевелится. Вот она, вот эта мысль! Я поняла, что меня мучит – ее футболка. Розовая футболка с короткими рукавами, с пуговками спереди, удобная, летняя… Как же я ее сразу не узнала? На мертвой Ане Дудек, которую я нашла в парке, была моя футболка.
Суббота
Брайтонскую набережную нещадно продувает холодный ветер. На бирюзовом парапете, как на насесте, ютятся огромные, размером с кошку, чайки. Дружно показывают морю хвост, словно там, сзади, нет ничего интересного, а вот впереди… Между тем за парапетом все – оливково-зеленое и пенно-белое; небо бледное, серое, со слабой голубизной; вспухает, поднимается волна, как крыло самолета… надвигается, обрушивается на берег… и исчезает, просачиваясь между галькой. Пробегает собака; глупые полосатые чайки, хлопая крыльями, крича, беспорядочно срываются с места. И усаживаются на тот же парапет несколькими метрами дальше. Воздух напоен озоном, запахом дизеля и свежеподжаренных пончиков.
– Мне море больше всего нравится зимой, – говорю я. – А тебе? Цвета такие… И вообще… Очень романтично.
Филипп еле бредет, опустив голову. Телефон он выключил. Все утро молчаливый, совсем как неживой. Но, надо полагать, старается…
– Помнишь, как я работала в "Ньюснайт" и отвечала за организацию всяких политических конференций? Ты как-то удрал с работы и примчался ко мне в Блэкпул. Помнишь тот замызганный отель? Весь стеклянный, только окна затонированы. И кругом нелепые пыльные жалюзи – так что обзора не было совсем никакого.
Филипп издает неопределенный звук, который можно принять за согласие – да, было, мол, такое; и гостиница с вертикальными жалюзи действительно существовала…
– Где пообедаем?
– Мне все равно. – Филипп прочищает горло. – Выбирай ты.
Не буду думать, что все у нас идет наперекосяк. И о том, что его "все равно" относится не столько к выбору кафе, сколько ко мне самой… Где там мой энтузиазм? Его и так немного, да и тот, что есть, все норовит от меня ускакать. Чем предаваться печальным мыслям, лучше вспомнить о планах. Осмотр Королевского павильона, разглядывание витрин изящных магазинчиков в квартале Лэйнс. Букинистические книги и винтажные платья, авторская кухонная утварь…
– Знаешь, я еще не особенно проголодалась, – бодро объявляю я. – Решим позже.
…Моя жизнь вернулась на круги своя. Поверить в то, что связанный с Аней Дудек кошмар хоть когда-нибудь закончится, было трудно. Но, похоже, все позади. Филипп либо вечно отсутствовал, либо отсутствующе присутствовал. По-моему, он совсем не спал. А вот мне повезло прожить три рутинных дня – работа, дом, Милли, ужин, нерегулярный бег… Отличный способ отвлечься от неприятных мыслей. Почти все время у дома (или где удавалось приткнуться; все-таки парковка в Тоуст-Рэк – это целое состязание "кто кого опередит") в машине дежурил полицейский. Судя по короткой стрижке, тот же, кто во вторник отвозил меня в участок. Хотя стопроцентной уверенности нет. Нет также уверенности – и спрашивать я не собираюсь! – в том, зачем его ко мне приставили: охранять? следить?
Где-то на задворках сознания постоянно маячила мысль о полиции. Чего они от меня хотят? Зачем я им нужна? Но иногда об этом удавалось забыть. Каждый раз, поймав себя на том, что думаю об убийстве, я приказывала себе переключиться.
В "Добром утре" обсуждение моего "сурового испытания" тоже сошло на нет. Боюсь, правда, что вытеснили его совсем не веселые события – резня в американском университетском городке на Среднем Западе, вторая волна кризиса у нас и экономический хаос в Европе. В среду Терри объявила:
– Так, ребята. Распоряжение сверху. Нам отводится роль света в конце туннеля. Пляшущие медведи, сахарная вата, кексы – сами понимаете, что к чему.
Свою долю внес и ажиотаж вокруг звезды сериала "Холлиокс", участвующей в проекте "Танцы на льду". В результате мои приключения с мертвым телом вылетели у всех из головы. И слава богу!
Никаких новых звонков от журналистов, никаких фотографов – тишь да гладь. Родители Филиппа, как и планировалось, в среду отправились в круиз. Я позвонила Маргарет в самый разгар их сборов и успокоила, объяснив, что повода для тревоги нет совершенно, это была обычная газетная шумиха, не более. К их возвращению, заверила я, все уже забудется.
– Пообещай, если понадобится, обратиться к нам за помощью!
– Обещаю. Не переживайте. Наслаждайтесь путешествием!
В четверг позвонила Джуд Моррис – под предлогом того, что забыла у меня кое-что спросить про школьный вечер по сбору средств. Перед аукционом состоится викторина. Хочу ли я в ней участвовать? Или, может, до своего выхода на сцену предпочла бы потусоваться за кулисами вместе с самой Джуд и другими членами родительского комитета? Я ответила, что участвовать в викторине меня никто не приглашал, и мне больше нравится перспектива пообщаться с родителями. Тем более если там будет Джуд.
Помявшись, она поинтересовалась:
– У вас все в порядке?
– Конечно! Все отлично. Стало поспокойнее, спасибо.
– Просто… Во вторник Рейчел Куртис выгуливала собаку и видела, как вы уезжали на полицейской машине…
– А-а… Поди ж ты!.. Ну да. Было дело.
– И? Что случилось?
Надо было ей рассказать. Я же обещала не врать. Такой чудесный шанс завоевать ее дружбу! Но… Если просочится еще больше информации и это дойдет до продюсерской компании… И раздуется из этой мухи та-а-акой слон…
– Я уже еле живая от всего этого, – уклончиво сообщаю я.
– Представляю… Может, вам нужна помощь? Я готова…
– Когда все немного уляжется, я выдам вам свои тайны за бутылочкой вина.
"Да оставьте вы меня в покое!!!"
– Обязательно. Держитесь. Еще увидимся.
Оставила.
…Мускатная тыква, имбирный суп и домашний ржаной хлеб (сам сказал, чтобы выбирала я!). Мы обедаем на Норс-Лэйн, в уютном магазинчике-кафе, предлагающем здоровую пищу. Столешница – лакированная сосновая доска медового цвета – на ощупь липкая. Белая солонка и черная перечница, соединяясь вместе, образуют из двух половинок одно целое обнаженное тело.
– Это что, эротика? – спрашиваю я Филиппа.
Он морщится. Глаза красные – весна, начинается аллергия на пыльцу.
– Скорее – гермафродитика.
Несмотря ни на что, я все еще его люблю. Мысль мелькает отрешенно, будто я гляжу на нас с огромной высоты. В животе почему-то екает. Эта морщинка на носу, забавное "-ка" в конце слова "гермафродит"… Вербальный якорь… вот почему. Говорят, в гармоничных отношениях партнеры сливаются воедино, становятся одним целым… Как там у Платона? "Любовь – это жажда целостности и стремление к ней". Я так давно перестала замечать, что люблю своего мужа… Если бы только взаимная любовь была такой же глубокой и пылкой, как безответное чувство; если бы она не воспринималась как привычка! Но раньше мне было невдомек, что я живу в райском блаженстве… Теперь же, когда Филипп отдалился, я вижу его четче, яснее. И весь он – его лицо, кожа, острый ум – жгучее напоминание о том, во что я когда-то влюбилась. Какая мýка сознавать – все это должно быть моим, но… больше не мое…
…Вчера ночью я облачилась в красное сексуальное белье "Мила", которое Филипп купил на мой день рождения. С тех пор оно, надо сказать, нечасто выходило в свет. Правда, и в ночь – тоже. Ох, лучше бы я этого не делала! Как же унизительно, когда тебя не хотят… Но если ты при этом в шикарном бюстгальтере, едва прикрывающем грудь, и в соблазнительных трусиках… унизительно вдвойне. Мы оба вымотались. Во всяком случае, именно так мне пришлось прокомментировать фиаско мужа. И он отвернулся. Мне даже послышалось, что он плачет. Вскоре Филипп уснул. Или притворился. А я… Меня разрывало желание… Тоска и страсть были такими острыми, что я чувствовала себя поэтессой Сильвией Плат. Казалось – одно прикосновение, и я умру. Его обнаженное тело (пижаму я благоразумно "забыла" дома) волновало меня до умопомрачения. Под нашими окнами кутили припозднившиеся гуляки. Так и не пошевелившись, не издав ни звука, Филипп уснул. В комнате было жарко…
– Скоро Пасха, – оживленно произнесла я и соединила перечно-солевых кадавров. – Я пригласила Клару и Пита поехать с нами в Суффолк.
Вопросительный изгиб брови:
– Что? – Да он меня не слушает!
– Пригласила к нам на Пасху Клару с семейством.
– Да? – Голос совершенно упавший.
Все его мысли отчетливо мелькают в глазах. Словно цифры в биржевых котировках "НАСДАК". Напоминает себе о том, что у меня была тяжелейшая неделя, что ему меня жалко. Может, чувствует вину за вчерашний вечер. Или обзывает себя глупцом.
– Филипп…