- Разумеется, но я не думаю… А, вот и Давенант! Mille pardons, герцог! - И румяный господин засеменил навстречу Давенанту, оставляя за собой белесый шлейф.
Поднеся ко рту платок, Эйвон подавил зевок и своей обычной ленивой походкой проследовал в карточный зал, где пробыл примерно час. Утомившись от игры, он разыскал хозяйку, поблагодарил ее и удалился.
Леон дремал внизу, но при звуке шагов открыл глаза и вскочил на ноги. Он помог герцогу надеть плащ, протянул ему шляпу и спросил, не надо ли вызвать карету. Но герцог буркнул, что предпочитает пройтись пешком. Они неторопливо зашагали по улице. Как только странная парочка завернула за угол, герцог заговорил.
- Дитя мое, о чем ты беседовал с графом де Сен-Виром?
Леон удивленно вскинул голову и в неподдельном изумлении уставился на хозяина.
- Откуда вы узнали, Монсеньор? Я вас не видел.
- Вполне возможно. Но я все-таки надеюсь, что ты соблаговолишь ответить на мой вопрос.
- Прошу прощения, Монсеньор! Граф почему-то поинтересовался, откуда я родом. Не понимаю, зачем ему это понадобилось.
- Полагаю, ты так и сказал ему?
- Да, Монсеньор, - кивнул Леон. Глаза его озорно блеснули. - Я подумал, что вы не рассердитесь, если я позволю себе некоторую грубость в разговоре с этим господином.
Губы Эйвона дрогнули. Леон расцвел в ответной улыбке.
- Весьма разумно, - согласился Джастин. - А после этого ты…
- Я сказал, что не знаю, Монсеньор. Кроме того, это правда.
- Очень удобно.
- Да, - с готовностью подтвердил паж. - Не люблю врать.
- Правда? - Его милость ободряюще взглянул на пажа, и тот охотно продолжил.
- Правда, Монсеньор. Конечно, порой без лжи не обойтись, но я стараюсь избегать таких ситуаций. Пару раз я солгал Жану из страха, но ведь это трусость, n'est-ce pas? Думаю, нет ничего дурного, когда лжешь врагу, но никогда нельзя лгать другу или тому, кого любишь. Это ведь смертный грех, да?
- Поскольку не могу припомнить, чтобы я кого-нибудь любил, не могу ответить на твой вопрос, дитя мое.
Леон серьезно посмотрел на его милость.
- Никого? - переспросил он. - Я тоже мало кого любил, но если любил, то уж всем сердцем. Я любил мою мать, кюре и… и я люблю вас, Монсеньор.
- Прошу прощения?
- Я… я лишь сказал, что люблю вас, Монсеньор.
- Мне показалось, что я ослышался. Я польщен, но думаю, что выбор твой неразумен. Не сомневаюсь, что мои слуги попытаются тебя переубедить.
Синие глаза вспыхнули.
- Пусть только посмеют!
Герцог нацепил монокль.
- В самом деле? Уж больно ты грозен…
- У меня очень вспыльчивый характер, Монсеньор.
- И с его помощью ты защищаешь мою скромную персону? Очень занятно. Ты уже облагодетельствовал своим характером… м-м-м… моего камердинера?
Леон презрительно фыркнул.
- Да он просто дурак, Монсеньор!
- И притом безнадежный. Я то и дело напоминаю Гастону об этом прискорбном обстоятельстве.
Вскоре они добрались до резиденции Эйвона. В вестибюле его милость остановился и взглянул на замершего в ожидании Леона.
- Принеси в библиотеку вина, - велел он.
Когда Леон появился с большим серебряным подносом, Джастин сидел у огня, положив ноги на каминную решетку. Из-под полуопущенных век он наблюдал, как паж наливает в бокал бургундское. Леон обеими руками благоговейно поднес бокал его милости.
- Спасибо. - Эйвон улыбнулся. От столь необычного обращения Леон так и замер с открытым ртом. - Насколько я понимаю, ты считаешь своего господина неотесанным грубияном? Сядь. Нет, здесь, подле меня.
Леон проворно уселся на коврике, скрестил ноги и поднял на герцога смущенный, но явно довольный взгляд.
Не сводя глаз с пажа, Эйвон пригубил вино и поставил бокал на маленький столик рядом с собой.
- Ты находишь мое поведение неожиданным? Я просто хочу немного развлечься.
Леон серьезно смотрел на его милость.
- Что я должен делать, Монсеньор?
- Говорить, - потребовал Эйвон. - Твои взгляды на жизнь весьма занимательны. Пожалуйста, продолжай.
Леон внезапно рассмеялся.
- Монсеньор, я не знаю, о чем говорить! Я не знаю ничего интересного. Мне все твердят, что я много болтаю. Мадам Дюбуа позволяет мне говорить, но Уолкер… Уолкер всегда такой скучный и строгий.
- А кто такая мадам Дюбуа?
Леон широко раскрыл глаза.
- Это же ваша экономка, Монсеньор!
- Правда? Никогда ее не видел. И эта особа готова внимать твоей болтовне?
Паж непонимающе смотрел на герцога.
- Монсеньор?
- Не важно. Расскажи о своей жизни в Анжу. До того как Жан привез тебя в Париж.
Леон уселся поудобнее, и поскольку подлокотник кресла Эйвона оказался удобной опорой, он прислонился к нему головой, не сознавая, что серьезно нарушает этикет. Но Эйвон лишь улыбнулся и пригубил вино.
- Жизнь в Анжу мне теперь кажется такой далекой, - вздохнул Леон. - Мы жили в маленьком домике, держали лошадей, коров, поросят и прочую живность… Моему отцу не нравилось, что я не подхожу к коровам и поросятам. Но понимаете, Монсеньор, они всегда были такие грязные! Матушка же говорила, что крестьянская доля не для меня, и поручила мне ухаживать за птицей. Это было не так противно. У меня даже была одна курица-пеструшка. Как-то Жан стащил ее, чтобы подразнить меня. А потом появился месье кюре. Он жил неподалеку от нашей фермы, в крошечном домике рядом с церковью. Он был такой добрый! Если я прилежно учился, месье кюре угощал меня чудесными сладостями… а иногда святой отец рассказывал истории о феях и рыцарях! Я тогда был совсем маленьким, но до сих пор помню его рассказы. А отец твердил, что не пристало священнику рассказывать небылицы. Я не очень любил отца… Он был похож на Жана. А затем нагрянула чума, и люди кругом мерли как мухи. Меня отправили к кюре, и… Дальше, Монсеньор, вы сами знаете.
- Теперь расскажи мне о своей жизни в Париже, - велел Эйвон.
Леон положил голову на подлокотник кресла и задумчиво уставился на огонь. Пламя золотыми бликами играло на медноволосой голове пажа. Он сидел в профиль к герцогу, и тот не сводил с лица мальчика бесстрастного взгляда. Эйвон наблюдал, как подрагивают длинные темные ресницы, примечал каждый вздох, срывающийся с нежных губ. Леон, помолчав, принялся излагать свою историю. Поначалу он запинался и стыдливо затихал на самых неприятных местах, но постепенно голос его окреп, и мальчик, увлекшись рассказом, казалось, забыл, с кем он говорит. Эйвон молча слушал его. Порой он улыбался причудливым мыслям своего необычного пажа, но большей частью слушал бесстрастно, не сводя с лица Леона пристального взгляда. Паузы и вздохи поведали о парижском житье мальчика больше, чем жалобы на мелочные придирки брата и его благоверной. Временами в рассказе Леона проскальзывали интонации то наивного, то умудренного опытом человека, что придавало всей истории странную причудливость. Казалось, в рассказчике уживаются детская непосредственность и мудрость старца. Когда бессвязный рассказ подошел к концу, Леон обратил лицо к герцогу и робко коснулся рукава его милости.
- А затем появились вы, Монсеньор. Вы привели меня в свой дом и дали мне все. Я этого никогда не забуду.
- Друг мой, ты еще не видел меня с худшей стороны, - невозмутимо ответил Эйвон. - Я вовсе не похож на то благородное существо, каким ты меня рисуешь. Когда я купил тебя у твоего любезного братца, то, поверь мне, я сделал это вовсе не из желания вырвать тебя из лап изверга. Ты можешь оказаться мне полезен. А если выяснится, что пользы от тебя никакой, то я, скорее всего, избавлюсь от твоей персоны. Я говорю это лишь для того, чтобы предупредить тебя.
- Если вы решите избавиться от меня, я утоплюсь! - страстно воскликнул Леон. - Когда я вам надоем, Монсеньор, я пойду служить к вам на кухню. Но я никогда вас не покину.
- Ладно, когда ты мне надоешь, я отдам тебя мистеру Давенанту! - Эйвон усмехнулся. - Это было бы забавно… О господи, легок на помине!..
В комнату тихо вошел Хью, но на пороге он замер, изумленно уставившись на парочку, восседавшую у камина.
- Не правда ли, Хью, довольно трогательная картинка? Дьявол в новой роли. - Его милость наградил Леона небрежным щелчком. - В постель, дитя мое, в постель!
Леон вскочил, почтительно поцеловал герцогу руку, дружески кивнул Давенанту и удалился.
Хью подождал, пока за мальчиком закрылась дверь, затем подошел к камину. Облокотившись одной рукой о каминную полку и сунув другую в карман, он сурово взглянул на герцога.
- Когда ты намерен положить конец этому капризу, Джастин?
Эйвон склонил голову набок и невозмутимо встретил гневный взгляд Давенанта.
- А что тебя не устраивает, милый мой Хью?
- Вид этого ребенка у твоих ног вызывает у меня отвращение!
- Да, я заметил, что ты немного взволнован. Тебя, наверное, смущает вопиющая нелепость: я - и на пьедестале, как герой?
- Мне это неприятно. Малыш боготворит тебя! Надеюсь, ты испытываешь хотя бы неловкость от его столь искреннего восхищения! Если бы поклонение этого невинного агнца позволило тебе прочувствовать собственную ничтожность, я бы еще согласился!
- Увы, не получится. Могу я спросить тебя, мой дорогой Хью, откуда такой интерес к безродному пажу?
- Мне просто искренне жаль это юное и невинное создание.
- Как ни странно, он не столь невинен, как ты полагаешь.
Давенант раздраженно крутанулся на каблуках. Он подошел к двери, но тут Эйвон вновь заговорил:
- Кстати, дорогой мой, завтра я избавлю тебя от своего общества. Пожалуйста, извинись за мое отсутствие перед Лурдонном.
Хью оглянулся.
- А куда ты собрался?
- В Версаль. Мне кажется, пора засвидетельствовать свое почтение королю Людовику. Полагаю, нет смысла спрашивать тебя, составишь ли ты мне компанию?
- Разумеется. Хотя спасибо за приглашение. Я не люблю Версаль. А Леона ты возьмешь с собой?
- Я еще не думал об этом. Вполне возможно. Если только ты не захочешь взять его к Лурдонну.
Хью молча вышел из комнаты.
Глава V
Дьявол посещает Версаль
Назавтра, часов в шесть вечера, легкий экипаж герцога Эйвона, запряженный четверкой серых рысаков, стоял во внутреннем дворике особняка на улице Святого Гонория. Лошади нетерпеливо били копытами о мостовую, оглашая дворик громким ржанием; форейторы в черных с золотом ливреях едва удерживали рысаков: лошадей его милость выбирал отнюдь не за кротость нрава.
Взволнованный Леон поджидал Эйвона в вестибюле. По приказу герцога пажа облачили в черный бархатный костюм, отделанный у ворота и на запястьях изящными кружевами. Под мышкой Леон зажал треуголку, а в другой руке благоговейно сжимал хозяйскую трость.
Эйвон неторопливо спустился по ступеням, при его появлении Леон ахнул от изумления. Герцог всегда отличался редкостной величавостью, но сегодня его милость превзошел самого себя: отделанный золотом камзол пересекала лазурная лента ордена Подвязки, который величественно покачивался чуть ниже колена; рядом поблескивали еще три ордена. В пене кружев шейного платка примостилось солидное семейство бриллиантов; каблуки и пряжки туфель так и сияли драгоценными каменьями. Через руку его милости был перекинут черный плащ; в другой руке он держал табакерку, усыпанную бриллиантами. Эйвон молча оглядел пажа, нахмурился и повернулся к камердинеру.
- Мой добрый Гастон, быть может, ты помнишь ту золотую цепь с сапфирами, что подарил мне… впрочем, кто именно подарил, я уж запамятовал. Да, помнится, была еще сапфировая пряжка.
- Да, Монсеньор?
- Принеси их.
Гастон проворно засеменил прочь и вскоре вернулся с украшениями. Эйвон критически изучил тяжелую золотую цепь с сапфирами и, оставшись доволен осмотром, с ловкостью фокусника накинул ее на голову Леону. Цепь мягко легла на грудь мальчика, сапфиры засияли мягким огнем, который, впрочем, не мог соперничать с блеском огромных фиалковых глаз.
- Монсеньор! - вскрикнул Леон и с восторгом коснулся украшения.
- Дай-ка мне свою шляпу, дитя. Пряжку, Гастон. - Его милость неторопливо прикрепил сапфировую пряжку к шляпе пажа и надел треуголку на голову Леону. Потом отступил, любуясь делом своих рук. - Странно, почему я раньше не подумал о сапфирах?.. Дверь, дитя мое!
Все еще сам не свой от неожиданного поведения хозяина, Леон кинулся открывать дверь. Эйвон вышел из дома и уселся в поджидающий экипаж. Леон вопросительно взглянул на него, не зная, залезть ли ему на козлы или сесть рядом с хозяином.
- Можешь сегодня сесть рядом со мной, - ответил тот на немой вопрос пажа. - И скажи этим болванам, пусть отпустят лошадей.
Леон передал форейторам приказ его милости и поспешно запрыгнул в экипаж, прекрасно зная повадки рысаков из конюшни герцога. Форейторы оседлали верховых лошадей, и застоявшиеся скакуны рванули вперед. Экипаж с грохотом миновал кованые ворота и вылетел на улицу. Впрочем, рысакам волей-неволей пришлось умерить прыть, поскольку узкие улочки, скользкий булыжник и многочисленные повороты не способствовали бешеной скачке. И лишь когда карета выехала на версальскую дорогу, лошади смогли показать себя во всей красе. Словно решив отыграться за издевательство узких парижских улочек, кони в едином порыве устремились вперед. Правда, рысаки мчали экипаж так слаженно, что, несмотря на бесчисленные выбоины, ухабы и рытвины, пассажирам казалось, будто карета мчится по идеально гладкой дороге.
Далеко не сразу Леон сумел найти слова, чтобы поблагодарить его милость за подарок. Паж примостился на краешке сиденья рядом с герцогом, то и дело благоговейно касался сияющих камней, пытаясь украдкой опустить взгляд, чтобы получше разглядеть украшение. Наконец он набрался храбрости и повернул голову к Эйвону, который, откинувшись на бархатные подушки, безучастно взирал на проносящийся мимо пейзаж.
- Монсеньор… я не могу это принять… это слишком ценная вещь для меня, - пробормотал мальчик сдавленным голосом.
- Ты так полагаешь? - Эйвон с улыбкой взглянул на пажа.
- Лучше я сниму это, Монсеньор. Я ведь могу потерять…
- Тогда мне придется купить тебе другую безделушку. Можешь не опасаться: потеряешь так потеряешь. Она твоя.
- Моя? - Пальцы у Леона непроизвольно сжались. - Моя, Монсеньор? Этого не может быть! Я ничего не сделал… чтобы заслужить такой чудесный подарок.
- А тебе никогда не приходила в голову мысль, что я не плачу тебе жалования? Где-то в Библии, я точно не помню где, сказано, что труженик достоин награды за труды свои. Конечно, в большинстве случаев это утверждение явно не соответствует действительности, но я все-таки решил преподнести тебе эту цепь в награду за твои старания.
В следующий миг Леон стащил с головы шляпу, сорвал с шеи цепь и чуть ли не швырнул украшение в лицо его милости. Синие глаза мальчика потемнели от гнева.
- Я не желаю никакой платы! Я до самой смерти буду вам служить, но только не за плату! Нет, тысячу раз нет! Вы меня рассердили!
- Похоже, что так, - изумленно прошептал его милость. Он взял цепь. - Мне казалось, что…
Леон вытер глаза. Когда он заговорил, голос его слегка дрожал.
- Как вы могли такое подумать? Я никогда не стремился получать плату! Я служу из любви к вам и из благодарности, а вы… вы сунули мне золото! Неужто вы думаете, что я стану хуже трудиться, если не буду получать плату?!
- Если бы эта мысль пришла мне в голову, я не стал бы увешивать тебя драгоценностями, - скучающим голосом ответил его милость. - Возможно, тебе интересно будет узнать: я не привык, чтобы пажи разговаривали со мной в подобном тоне.
- Прошу прощения, Монсеньор, - покаянно прошептал Леон. Он отвернулся, кусая губы.
С минуту Эйвон молча наблюдал за мальчиком. Наконец герцог расхохотался. На лице Леона глубочайшая печаль боролась с яростью. Его милость легонько дернул пажа за огненный локон.
- Ты считаешь, мне следует извиниться перед тобой?
Леон злобно мотнул головой, не отрывая глаз от окна.
- До чего ж ты надменное существо. - Насмешка, отчетливо проскользнувшая в голосе его милости, отозвалась гневным румянцем на щеках пажа.
- Вы злой человек!
- Ты только сейчас это осознал? Правда, я не понимаю, почему ты наградил меня этим замечательным эпитетом, неужели за то, что я решил наградить тебя?
- Вы не понимаете! - отрезал Леон, по-прежнему не поворачивая головы.
- Я прекрасно понимаю, что ты считаешь себя оскорбленным, дитя мое. Знаешь, это довольно забавно.
Вместо ответа до его милости донесся сдавленный звук, очень похожий на всхлип. Эйвон снова рассмеялся, положил руку на плечо мальчика и мягко надавил. Леон покорно опустился на колени и застыл в таком положении, уставясь на обивку кареты. В следующую секунду цепь вновь оказалась на его шее.
- Леон, ты станешь это носить ради моего удовольствия.
- Да, Монсеньор, - неохотно буркнул Леон.
Герцог положил ладонь на медноволосую голову пажа и решительно повернул ее, словно некий неодушевленный предмет.
- Интересно, с какой стати я так церемонюсь с тобой? - поинтересовался его милость, разглядывая надутое лицо Леона. - Эта цепь - подарок. Надеюсь, теперь ты доволен?
Леон быстро поцеловал руку герцога.
- Да, Монсеньор. Благодарю вас. Искренне прошу меня извинить.
- Сядь на место.
Леон взял шляпу, несмело улыбнулся и сел подле его милости.
- Наверное, у меня отвратительный характер, - с обескураживающей наивностью заметил мальчик. - Месье кюре непременно наказал бы меня. Он любил повторять, что несдержанность - это смертный грех. Святой отец часто говорил об этом.
- Похоже, уроки кюре не пошли тебе на пользу, - сухо обронил Эйвон.
- Не пошли, Монсеньор… Но ведь сдерживаться так трудно! Мой нрав сильнее меня. Стоит зазеваться, как он тут же вырывается на волю и начинает крушить все вокруг. Но я почти всегда потом раскаиваюсь… А я увижу сегодня короля?
- Вполне возможно. От меня не отставай ни на шаг и не глазей по сторонам.
- Хорошо, Монсеньор, я постараюсь. Но это тоже нелегко. - Паж искоса глянул на герцога, но его милость уже закрыл глаза.
Леон устроился поуютнее в углу кареты, собираясь насладиться остатком пути. Время от времени карета его милости обгоняла другие экипажи, но смельчаков, рискнувших посостязаться с ними в скорости, почему-то не находилось. Четверка английских чистокровных рысаков вихрем проносилась мимо своих нерасторопных французских собратьев. Пассажиры отставших экипажей считали своим святым долгом высунуть головы и полюбопытствовать, что за безумец предпочитает такую тряску размеренному и приятственному темпу. Герб, украшавший карету его милости, а также ее строгая расцветка не оставляли на этот счет никаких сомнений.
- Нетрудно догадаться! - пробурчал маркиз де Шурванн, высунув голову из окна своей тихоходной кареты, чтобы полюбоваться живописным пейзажем. Увы, он поневоле тут же ретировался в безопасное чрево экипажа, поскольку в этот момент что-то вихрем пронеслось мимо. - Кто еще может разъезжать с такой бешеной скоростью?
- Английский граф? - его костлявая супруга мечтательно закатила глаза.
- Ну а кто же еще?! Я встретил герцога вчера вечером, и он ни словечком не обмолвился о том, что собирается присутствовать на королевском приеме.