- Как-то сомнительно, - пожал плечами доктор. - Неужели Витя не знал, хотя бы из анекдотов, что эта организация из себя представляет?
- При всем своем математическом уме Витя Орлов оставался честным и наивным комсомольцем, - ответил Дубов, - и нам ли его учить с высоты наших сегодняшних познаний? Наверняка он совершенно искренне полагал, что внешняя разведка ничего общего не имеет с теми подразделениями КГБ, которые осуществляли тотальную слежку, преследовали диссидентов, душили любую свободную мысль, ну и так далее. Возможно, так оно и было - я не в курсе их внутренних структур. Одним словом, Витя отправился в КГБ с надеждой, что ему дадут направление в разведшколу. Ну а там его встретил очень доброжелательный и понимающий сотрудник, который прямо-таки очаровал будущего Юстаса вниманием и обходительными манерами. Разумеется, качествами чисто профессиональными. Он сказал, что уважает Витин патриотический порыв и сам лично попросит своего друга, директора учебного разведцентра, чтобы тот непременно зачислил Витю в курсанты даже без необходимых формальностей.
- Вы так говорите, будто сами присутствовали при этом разговоре, усмехнулся Серапионыч.
- А тут нечего и присутствовать, - возразил Василий. - История вечная, как мир. Ну вот, а когда Витя проникся к своему доброжелателю полным доверием, тот и сказал: "Но прежде я дам тебе важное испытательное задание. Выполнишь его - считай, вступительный экзамен сдан. На днях в Кислоярск должен прибыть связной к американскому резиденту (германскому, японскому, верхневольтскому - лишнее вычеркнуть), а твоя задача - проследить его прибытие на "явку" и тут же сообщить нашему сотруднику. А уж тогда мы их обоих, голубчиков, и возьмем с поличным". - Василий вздохнул. - А остальное вы уже знаете из рассказа Натальи Николаевны.
- Возможно, вы и правы, - с некоторым сомнением пожал плечами Серапионыч, - но какой смысл был посылать Витю следить за домом? Они ведь и по своим чекистским каналам прекрасно могли узнать, когда прибывает Владимир Филиппович.
- Думаю, здесь у них были свои резоны, - ответил Дубов. - Ну, например, "засветить" Витю возле дома, а потом все на него и свалить, если бы Матвеева не удалось убрать "чисто". Хотя это, конечно, не главное. Кагебисты всегда стремились завербовать и заставить на себя работать как можно больше людей. Но одно дело - ввести в свой грязный оборот какого-нибудь мошенника, или корыстолюбца, или просто человека запутавшегося, которого можно шантажировать. Но особенный кайф для них - это замарать порядочного человека, что называется наплевать ему в душу. От этого они получают прямо-таки садистическое удовольствие - дескать, пусть мы дерьмо, но и ты теперь не лучше. Представьте себе чувства Вити, когда он узнал о смерти человека, которого выслеживал. - Василий печально вздохнул. - Благородные Штирлицы на поверку оказались самыми примитивными уголовниками. А Витя не мог себе простить соучастия в убийстве, и это привело его к столь страшному финалу. Конечно, не лучший выход, но он поступил именно как порядочный человек.
- Значит, Витина смерть тоже на их совести? - не то спросил, не то подтвердил доктор.
- Несомненно, - твердо ответил Дубов. - Если, конечно, применительно к ним можно использовать слово "совесть"… Во всяком случае, совести у них не больше, чем у кровавого гестаповца Мюллера, если уж продолжать параллели с "Семнадцатью мгновениями"…
- Я все понимаю, - после недолгого молчания заговорил Серапионыч. Допустим, у "органов" были и остаются какие-то дела с неонацистами. То ли те выполняют их задания, то ли просто родство душ. Так сказать, "мы с тобой одной крови".
- И то, и другое, - вставил Дубов.
- Но, хоть убейте, не пойму - на что им этот старый "батька Кондрат"? Почему они устраняют всех, кто пытается приблизиться к его разоблачению?
- Думаю, что раньше или позже мы об этом узнаем, - ответил Василий, хотя прежней уверенности в голосе у него уже не было. - У меня есть кое-какие предположения, но пока довольно смутные. Например, Ковальчук каким-то образом связан с пресловутыми "органами", и теперь они просто защищают своего человека от возможного судебного преследования.
- Ну, Василий Николаич, это уж вы малость хватили, - сомнительно покачал головой доктор.
- Может быть, - не стал спорить Дубов. - Но ведь Ковальчук не с луны свалился - если бы мы узнали, чем он занимался до войны, то это, вероятно, дало бы ответы на многие вопросы. Известно, что по Украине (как, впрочем, и по всему СССР) в тридцатые годы прошла огромная волна репрессий, и какой-нибудь подонок, участвовавший в преследовании кулаков, троцкистов, вредителей и прочих врагов советского народа, лишь продолжал во время войны свое любимое дело, уничтожая коммунистов, евреев, партизан - словом, врагов Рейха и Фюрера. Впрочем, это лишь мое предположение. И если так, то "органы", которые, извините за выражение, "мочат" всех, кто пытается разоблачить Ковальчука, делают это отнюдь не из-за того, что так уж дорожат своим старейшим сотрудником, а просто из страха, что если он заговорит, то сами органы будут выглядеть, мягко говоря, очень уж неприглядно. Равно как и государство - в прежние годы СССР, а теперь его "правопреемница".
- А не проще ли им просто "убрать" Ковальчука? - пожал плечами Серапионыч. - Так сказать, есть агент - есть проблема, а нет - так уж не обессудьте.
- Скорее всего, они бы так и поступили, - уверенно сказал Василий. Осудили бы как военного преступника и тут же расстреляли в двадцать четыре часа. Но ему, видимо, удалось бежать, и когда он оказался в Австралии, то "органам" уже ничего не оставалось, как назначить его своим агентом уже там, в среде эмиграции. Повторяю, все это лишь мои предположения. Думаю, раньше или позже мы узнаем, насколько они соответствуют действительности.
- Если нас самих не "замочат", - вздохнул доктор.
- Не исключено, - совершенно серьезно ответил Дубов. - Так что вам, Владлен Серапионыч, следовало бы выйти из игры…
- Как же! - возмутился доктор. - Я, можно сказать, заварил эту кашу, и в кусты? Нет уж, пускай меня и "мочат"! - Серапионыч погрустнел. - Знаете, Василий Николаич, я чувствую, что виновен в гибели краеведа, как его, Чернявского. И зачем я только заглядывал в этот злополучный ящик?
- Ну, причем тут вы, - возразил детектив. - Лучше скажите, не сохранились ли у вас в архиве какие-то сведения о вашем первом пациенте? Я говорю о Вите Орлове.
- Запись наверняка имеется, - ответил доктор, - но что-то более того едва ли. - Владлен Серапионыч выбрался из-за стола, извлек из кармана увесистую связку ключей и одним из них отпер шкаф. - Вот, пожалуйста, семидесятый год. - Доктор вытащил одну из папок и, перелистав страницы, отыскал соответствующую запись: - "Орлов Виктор Геннадиевич, 1953 г.р., поступил 21 июля, с признаками удушения и так далее. Как видите, ничего особого. Да, - тяжко вздохнул Серапионыч, - как давно это было… - Он перевернул несколько страниц назад. - А вот и последняя запись Владимира Филипповича: 27 июня, Коробкова Наталия Федоровна".
Василий заглянул в записи:
- Довольно необычное написание буквы "и"…
- Да, у Владимира Филипповича это иногда случалось, особенно когда он волновался: сначала писал "i" с точечкой наверху, но потом приписывал вторую закорючку, а точка так и оставалась. Знаете, ведь по-украински звук "и" обычно передается буквой "i", а нашей букве "и" соответствует звук "ы".
- И что, Владимир Филиппович часто волновался, когда регистрировал умерших? - несколько удивленно спросил Дубов.
- Почти всегда, - тяжело вздохнул Серапионыч. - Он ведь вообще-то меньше всего собирался стать морговским доктором, просто обстоятельства так сложились. Да и за эти несколько лет Владимир Филиппович не успел сделаться таким старым циником, как ваш покорный слуга - всякую смерть принимал очень близко к сердцу. А Наталия Коробкова, судя по записям, была совсем молодой девушкой, погибшей в автоаварии "по причине травм, несовместимых с жизнью". Вот такая у нас, патологоанатомов, милая формулировочка…
- Я обратил внимание, что на конверте, адресованном Людмиле Ильиничне из Киева, встречается такая же буква "и", - сообщил Дубов, терпеливо выслушав Серапионыча. - В слове "Кислоярск" и еще, кажется, в названии улицы. Стало быть, письмо прислал сам доктор Матвеев. И к тому же, видимо, он был в состоянии волнения… Полагаю, нам с вами следует как можно скорее встретиться с Людмилой Ильиничной.
- Вы правы, - кивнул Серапионыч. - Сегодня же позвоню.
- Отдадим письмо, - продолжал Василий, - а заодно расспросим, что ей известно о делах супруга. Как вы думаете, Владлен Серапионыч, она согласится нам помочь?
- Непременно согласится, - уверенно заявил Серапионыч. - Если бы вы, Василий Николаич, были хоть немного знакомы с Людмилой Ильиничной, то даже не стали бы задавать такого вопроса!
- Ну что ж, вот и познакомлюсь, - улыбнулся детектив.
Глава четвертая
Как обычно по утрам, Василий Дубов припарковал "Москвич" возле Бизнес-Центра и, едва переступив порог, привычно спросил Родионыча:
- Ну как, есть что-нибудь для меня?
- От Маши - ничего, - столь же привычно ответил вахтер. Такой ответ Василий получал от него ежедневно в течение всей последней недели. - А почту еще не приносили.
- Уже принесли, - раздался прямо над ухом Дубова голос почтальонши тети Веры. Она была для Василия такой же постоянной величиной, как Родионыч и как уборщица Фрося - тетя Вера приносила сюда почту еще в незабвенные "комсомольские" времена.
- Ну, принимайте, - с этими словами тетя Вера вывалила на стол к Родионычу целую кипу газет и писем, отчего ее внушительная сумка "похудела" чуть не на половину.
- А мне? - спросил Дубов.
- И тебе есть, - тетя Вера извлекла из бокового отдела сумки какой-то самодельный пакет и тетрадку в жесткой обложке. - Тебе, Васенька, заказная бандероль аж из Питера. Распишись вот здесь.
- Странно, кто бы это мог быть? - удивленно проговорил детектив, принимая пакет. - Вроде у меня там нет ни родни, ни друзей, ни деловых партнеров.
- А обратный адрес есть? - Родионыч заглянул через плечо Василию.
Детектив повернул бандероль:
- Невский проспект, дом такой-то… В.И. Петров. Нет, не знаю. Ну ладно, разберемся.
И Василий привычно поспешил вверх по лестнице. То, что не было очередного электронного "мессиджа", Дубова не очень удивляло - Иваненко достаточно ясно дал понять, что в конфиденциальности данного вида связи не очень-то уверен.
Сняв с пакета внешний слой жесткой бумаги, детектив к некоторому удивлению обнаружил под ним другой пакет, а поверх него - записку:
"Уважаемый Василий Николаевич! Это послание придет к Вам не совсем прямым путем - через Санкт-Петербург, куда его отвезет на поезде надежный человек. Такова была просьба моего брата Григория Александровича Иваненко, трагически погибшего через два дня после возвращения из поездки в Р***. Оксана Иваненко.
Если Вам необходимы подробности, то Вы можете связаться со мной по известному Вам электронному адресу или по телефону…" Далее следовал номер.
Дрожащими пальцами Василий вскрыл внутренний пакет. В нем оказался целый ворох бумаг и фотографий. А сверху - вырванный из тетрадки в клеточку двойной листок с рукописным текстом.
Дубов тяжко вздохнул и стал внимательно читать последнее послание Иваненко:
"Уважаемый Василий Николаевич! Когда, сообщая Вам о трагическом событии в Р***, я писал, что покойный Б.Н. Чернявский хотел, да не успел передать мне кое-какие документы, я был не совсем точен - кое-что я получил от него при нашей первой и последней встрече. Правда, сообщать об этом по понятным Вам причинам я не стал.
Как выяснилось, покойный Чернявский располагал рядом материалов, касавшихся Кондрата Ковальчука. Когда я спросил, отчего он не открыл их, когда поднялась кампания по осуждению этого преступника, Борис Никифорович ответил, что несколько лет назад послал в республиканскую прокуратуру письмо, что он располагает материалами по "делу Ковальчука". Вскоре из Киева пришел вежливый ответ, где Чернявского благодарили за помощь и обещали в случае надобности с ним связаться, но, видимо, надобность так до сих пор и не возникла. И это лишний раз подтверждает подозрения, что у наших властей нет никакого желания "раскручивать" данное дело.
Среди того, что мне передал покойный Б.Н. Чернявский и что я пересылаю Вам - ряд свидетельств, записанных со слов очевидцев, а также фотография, где палачи снялись на фоне только что расстрелянных жертв. Третий справа Ковальчук. И еще один документ, хотя и не имеющий прямого отношения к военным преступлениям, но во многом характеризующий личность Ковальчука: его донос (1936 г.) на нескольких киевских инженеров, которых он изобличает как врагов советской власти, шпионов и вредителей. Хотя это не оригинал, а ксерокопия, но почерк идентифицировать можно.
Чернявский также оставил мне около десятка адресов в Киеве и окрестностях, где живут родственники жертв и свидетели злодеяний Ковальчука, и я решил по мере возможности обойти их и убедить, чтобы они оставили документированные показания. Однако от этого замысла пришлось временно отказаться и даже уничтожить адреса, предварительно заучив их наизусть ради безопасности самих этих людей. Сразу по возвращении в Киев я ощутил за собой столь плотную, хотя внешне и ненавязчивую слежку, что сразу понял работают профессионалы, которые шутить не будут. Да и вообще, после пожара в Р*** может произойти все что угодно.
До свидания или прощайте - как судьба решит".
- И вот оно свершилось! - в сердцах проговорил Василий. - За несколько дней погибли два порядочных человека. И ради чего? Чтобы старый "батька Кондрат" предстал перед земным судом раньше, чем перед высшим? А те, кто его прикрывают, будут и дальше творить свои черные дела…
Дубов еще раз пробежал записку сестры Иваненко и, немного поплутав в международных кодах, набрал номер:
- Оксана Александровна? Это говорит Дубов, из Кислоярска. Не могу и выразить, как я скорблю…
- Не надо соболезнований, - прервала Оксана. - Международка нынче дорогая. Я знаю, что вас с Гришей связывали общие дела. Если чем-то могу помочь, то я к вашим услугам.
- Скажете, не осталось ли после Григория Александровича чего-то по тому делу, из-за которого он ездил в Р***? Простите, что говорю с вами о делах в такие тяжелые дни, но это действительно очень важно.
- Вряд ли, - с сомнением отвечала Оксана Александровна. - Все, что было, я отослала вам. Но если что-то обнаружится, то я вам тут же дам знать.
- Буду очень признателен. И еще… Извините, что заставляю вспоминать, но как это случилось?
- Разумеется, никакой уголовщины, - в приятном низком голосе собеседницы послышалась горькая усмешка. - Обычный несчастный случай.
- Надеюсь, не пожар?
- Ну что вы, Василий Николаич, это было бы слишком уж однообразно. На сей раз все проще - наехал водитель-лихач.
- Но его хоть задержали?
- С места происшествия скрылся. Свидетели запомнили номер, но оказалось, что машина угнана у владельца и давно находится в розыске. Вот милиция и ищет. Может быть, найдет.
- М-да, - протянул Василий, так как больше сказать ему было нечего. Извините за беспокойство, Оксана Александровна.
- Да чего уж там, - вздохнула Оксана. - Всего доброго, Василий Николаич. И будьте осторожны.
Василий положил трубку и принялся изучать то, что ему прислал Иваненко.
* * *
Перед обедом Василий лишь вкратце проинформировал доктора о последнем, "посмертном" послании коллеги Иваненко и о содержании полученного пакета.
- Подтвердились подозрения в связях Ковальчука с "органами", - отметил Дубов, - но собственно "по делу" не так уж много. Архив краеведа Чернявского сгорел, а список возможных свидетелей исчез со смертью Иваненко.
- Но, может быть, присланное все-таки пригодится хотя бы для осуждения "батьки Кондрата"? - осторожно предположил Серапионыч. - Наверняка где-то, в Австралии ли, в Украине ли, имеются другие доказательства, сами по себе тоже не совсем достаточные для судебного преследования, и вдруг именно наши окажутся как раз тем камешком, который сдвинет чашки на весах Фемиды?..
- Очень возможно, - согласился Дубов. - Разумеется, я не буду держать бумаги под спудом, а в ближайшее время сообщу о них в соответствующие инстанции. А теперь нам необходимо как можно скорее встретиться со вдовой доктора Матвеева. Во-первых, наконец-то отдать ей письмо, а во-вторых узнать, не известно ли ей что-то о розыскных делах мужа.
- А я как раз вчера с нею созванивался, - закивал Серапионыч. - И ежели сегодня вечером у вас нету более важных дел, то Людмила Ильинична будет нас ждать.
- Ну вот и замечательно, - удовлетворенно кивнул Дубов. - А, добрый день, Егор Трофимович!
Последнее восклицание относилось к инспектору Столбовому, который как раз вошел в обеденный зал. Присев за столик с детективом и доктором и убедившись, что поблизости нет посторонних любопытных ушей, Егор Трофимович сообщил:
- Я навел справки, о которых вы просили. Хотя, увы - особо сенсационными результатами похвастаться не могу. Что касается самоубийства Вити Орлова, то тут все просто - провели необходимые замеры, опросили родных, подтвердили факт суицида и дело закрыли. Если хотите, Василий Николаич, то я свожу вас в архив, и вы сами ознакомитесь с заключением.
- Думаю, это вряд ли понадобится, - ответил Дубов, - но за предложение спасибо.
- А Матвеев? - не вытерпел Серапионыч.
- А вот здесь несколько сложнее, - пожал плечами инспектор. - Так как доктор Матвеев скончался ненасильственной смертью, то я и не думал, что в нашем ведомстве по нему что-то будет. Так оно, собственно, и оказалось. Однако я на всякий случай решил сделать запрос в Особое хранилище…
- Куда-куда, простите? - удивленно переспросил доктор.
Егору Трофимовичу пришлось разъяснить:
- Когда пала Советская власть, а Кислоярская Республика объявила о своем суверенитете, из труб здешнего отделения КГБ валом валил черный дым это чекисты сжигали те бумаги, которые не успели заблаговременно вывезти в Москву. Но все уничтожить они не успели, и когда здание переняли местные власти, то оставшиеся документы собственно и составили так называемое Особое хранилище.
- Я где-то слыхал, будто чекисты намеренно оставили некоторые бумаги, чтобы опорочить тех, кого им было нужно, - заметил Дубов.