– Прекратите, господин Скорцени! – вдруг возмутилась Марта фон Эслингер. – Спрашиваете, как она могла оказаться на острове? Но ведь вам сие должно быть известно лучше, нежели мне. Кто здесь олицетворяет службу безопасности рейха: я или вы?
От неожиданности штурмбаннфюрер замялся.
– А что вы хотите от мужчины, который столько времени нервно рассматривал ваши коленки, не решаясь притронуться к ним? – наконец нашелся он.
– Вот вам урок, Скорцени: нельзя обер-диверсанту рейха менять разлагающий климат Италии на не менее разлагающий климат Корсики. Надеюсь, услышав имя "бедного, вечно молящегося монаха Тото", переспрашивать его вы уже не решитесь. И не только потому, что постесняетесь моей въедливой ухмылки.
14
Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что Марта фон Эслингер не лгала: там, в глубине комнаты, почти у самого окна, между огромной, на всю высоту стены, картиной "Мадонна с младенцем" – и небольшой кафедрой для чтения Библии и покаяний, действительно стояла Паскуалина Леннарт. Обер-диверсант рейха признал ее как-то сразу же, еще даже не разглядев как следует лица; признал, несмотря на то что сейчас она была одета в длинное светское платье, очень напоминающее платья придворных дам прошлого столетия.
– Да хранит вас Господь, Скорцени, – негромко и взволнованно проговорила "папесса", осеняя приблизившегося штурмбаннфюрера крестоналожным движением руки. – Уверена, что вы будете снисходительны к слабой женщине и не станете обвинять в той настойчивости, которая была проявлена мною в попытке встретиться с вами.
– Как снисходительны были и вы ко мне, когда какое-то время назад я столь же настойчиво прорывался к вам, в резиденцию папы римского "Кастель Гандольфо". Вот что значит быть дальновидно терпимым к порывам и порокам друг друга.
– Вы заговорили устами библейского мудреца, – улыбнулась "папесса". – Это уже кое о чем свидетельствует.
– Вот именно: "кое о чем", – учтиво склонил голову Отто.
Сменив одеяние, Леннарт и сама в какой-то степени изменилась: теперь перед Скорцени представала не монахиня, а вполне симпатичная светская женщина, с коротковато стриженными, крашеными рыжеватыми волосами, которые свидетельствовали о попытке скрыть возрастной налет. А щедро напудренное симпатичное лицо, со слегка расширенным вздернутым носиком, и умопомрачительные духи, создающие вокруг Паскуалины томное благоухание, – точно так же свидетельствовали о жестком намерении любой ценой понравиться мужчине. Пусть даже погрешив против канонов монашеского сана.
Впрочем, на то она и "папесса", – личный секретарь, личная медсестра и просто любимая женщина папы римского, – чтобы позволять себе то, что непозволительно другим женщинам из папского окружения.
– Все это похвально, господин Скорцени. Поэтому уверена, что вы также простите мне и то, что в разговоре с вами я представилась госпожой д’Ардель.
– Так это были вы?! Именно вы, а не госпожа Эслингер?
– Если синьора Эслингер уверяла вас в обратном, то, несомненно, взяла грех на душу, – успокоительно улыбнулась Паскуалина.
"Еще один грех, на свою несчастную, истерзанную…" – вполне реалистично представил себе Скорцени, как бы капризно пожаловалась в данном случае на судьбу сама Марта.
– Впрочем, согласитесь, что существуют женские грехи, которые способен прощать не только Господь, но и всякий великодушный мужчина.
– Теперь все прояснилось. Француженка, говорящая на немецком, с убийственным для берлинского слуха австрийским акцентом, – мягко улыбнулся штурмбаннфюрер, принимая предложение "папессы" отойти от "Мадонны" и распятия и присесть за небольшой столик. – Признаю, сногсшибательная конспирация.
Скорцени, конечно же, слегка плутовал против правды: никакого особого австрийского акцента в речи фрау Леннарт не сохранилось. Однако решил: пусть "папесса" считает, что все равно он "расшифровал" бы владелицу телефонного голоса, а его появление здесь – своеобразная игра в поддавки. Обер-диверсант еще только обдумывал, как вести себя с этой приближенной не только к папе римскому, но и к самому Господу, женщиной дальше, как неожиданно открылась дверь, и на пороге возникла Марта фон Эслингер.
"А вот и она, виновница этого "торжества"! – мысленно ухмыльнулся штурмбаннфюрер. – И, в невозмутимости своей, вновь предстает в ипостаси агнеца Божьего".
– Стол накрыт, фрау Леннарт, – объявила вошедшая, склоняя голову перед "папессой" и напрочь игнорируя присутствие Отто.
В то же время он заметил, как взгляды женщин встретились и на несколько мгновений застыли. Это был обворожительный и бессловесный сговор двух соперниц-единомышленниц. Поняв это, штурмбаннфюрер как-то сразу же почувствовал себя неуютно.
Вежливо предложив Скорцени перейти в соседнюю комнату, то есть последовать за фон Эслингер, "папесса" тем не менее позволила себе нанести очередной удар:
– Не волнуйтесь, господин штурмбаннфюрер, я не стану напоминать о том, что в резиденции папы вы представали передо мной в роли некоего доктора Рудингера, консультанта строительной фирмы "Вест-Конкордия" из, если мне не изменяет память, города Санкт-Галлена.
– Вот такой вы мне нравитесь больше, – уже откровенно рассмеялся Скорцени и с трудом сумел спохватиться, поскольку чуть было не положил руку на ее плечо. Вовремя сдержавшись, он сконфуженно взглянул на "папессу":
– Великодушно простите, фрау Леннарт.
– А почему вы считаете, что мне не нравится… нравиться вам? – спокойно отреагировала на это Паскуалина, предусмотрительно, однако, отдаляясь от гиганта, которому едва достигала до плеча.
Стол был сервирован в сугубо корсиканском духе: две бутылки вина, три вида овощных салатов и два щедро политых вином куска жареной говядины.
– Неожиданно все это, – признал Скорцени, окидывая взглядом стол пиршества на двоих. – Все неожиданно: звонок, поездка, стол, общество…
– Война завершается, однако нас с вами по-прежнему ожидает много всяческих, больших и малых, потрясений.
Появился слуга и принялся медленно, вальяжными движениями наполнять бокалы. Обер-диверсант, возможно, не обратил бы на это внимания, если бы с первых же мгновений не признал в нем "бедного, вечно молящегося монаха Тото". Другое дело, что сам английский разведчик оставался совершенно безразличным к нему, и Скорцени вынужден был вести себя соответственно. На этой вилле они как бы находились на нейтральной территории, в которой действовало табу на любое противостояние агентов служб безопасности. Эдакая святая обитель диверсантов, в которой они очищаются под сенью неприкосновенности.
Единственное, что бросилось штурмбаннфюреру в глаза – в этот раз Тото был облачен в великолепно скроенный светский костюм, и когда он наклонялся, чтобы переставить прибор, рукоять одного пистолета выступала из-под брючного пояса, другого – из заднего кармана.
– Правда, нам стало известно, что тучи, которые сгущались над папой римским, теперь уже окончательно развеяны, – Паскуалина настороженно взглянула на Скорцени и, выждав, пока Тото удалится, продолжила: – Как известно и то, что вы не настаивали на продолжении этой антихристианской акции фюрера – похищении папы. Скорее наоборот…
– Скорее наоборот, – кротко признал обер-диверсант. – Эта акция не нравилась мне с самого начала, в самом ее замысле.
– Почему не заявили об этом сразу же, господин Скорцени? – укоризненно покачала головой "папесса".
– Выступить по радио с осуждением приказов фюрера? – саркастически подергал исполосованной шрамами щекой обер-диверсант.
– Ваше понимание юмора мне знакомо, – невозмутимо заверила его Паскуалина. – Но если на несколько минут отвлечься от него… Всего лишь следовало сообщить мне о вашей позиции. Еще тогда, во время встречи в резиденции папы.
– Не представлялось возможным, госпожа Леннарт. Ситуация была иной. Все прояснилось значительно позже.
– Вы правы: ситуация представлялась совершенно иной. Но мы чуть было не приняли против вас ответные меры. Лично против вас, – их взгляды скрестились и замерли.
– Мир не понял бы вас, если бы подобные контрмеры приняты не были. Если бы не последовала попытка… принять их.
– Но видит Всевышний, что я была… решительно против каких-либо… контрмер, – медленно, с расстановкой, произнесла Паскуалина, стараясь таким образом придать значительности каждому своему слову. – Очень решительно… выступала против идеи убрать вас еще до того, как вы со своими диверсантами подступитесь к резиденции папы.
– С чего вдруг такое сердоболие?
– Если бы я представала в другой ипостаси, то ответила бы сугубо по-женски, что в какой-то степени вы понравились мне.
– Но это было бы неправдой.
"Папесса" многозначительно улыбнулась и неопределенно как-то покачала головой.
– Ну, скажем так, не совсем правдой. С одной стороны, мне очень хотелось, чтобы это противостояние между вами и папой завершилось именно таким образом, как оно и завершилось.
– То есть "ни миром, ни войной".
– Чтобы Гитлер отозвал вас из Италии, – откорректировала его ответ Паскуалина, – поскольку сам отказался от своей затеи. С другой же стороны, я понимала: если вас убрать, Гитлер напустит на папу целую стаю других диверсантов и просто наемных убийц. И тогда уже все мосты, ведущие к примирению, будут, пользуясь вашей же терминологией, взорваны.
15
Они выпили немного вина и с минуту молча колдовали над салатом. Тишина, царившая в это время в комнате, как и во всем здании, была подобна тишине монастырской кельи.
Застолье начинало напоминать тайную вечеринку с дамой. Скорцени все еще не до конца уяснил для себя, почему Паскуалина решилась на приезд на Корсику и на этот странный визит. Однако уже прекрасно понимал, чем "папесса" рискует, если их встреча станет известной журналистам.
– Когда после войны по отношению к вам лично мир окажется еще более ожесточенным, чем сейчас вы – по отношению ко всему остальному миру, вы неминуемо вспомните об Италии, обо мне, о папе римском, а главное, о папской резиденции "Кастель Гандольфо". Не зарекайтесь, штурмбаннфюрер, не зарекайтесь, – с чисто женской суеверностью упредила она возражение Скорцени. – Еще неизвестно, как все сложится.
– В любом случае я буду помнить о вашем снисхождении ко мне, фрау Леннарт.
– Пока что рассчитываю на то, что и сейчас, в это очень смутное время, когда к власти на севере Италии вновь вернулся этот мерзавец Муссолини, жизнь папы будет оставаться в безопасности. Для нас не секрет, что Муссолини считает папу римского таким же врагом, как и короля, вместе с маршалом Бадольо, которые в свое время свергли и арестовали его. Хотите не согласиться со мной?
– Не вижу оснований, – передернул могучими плечами обер-диверсант рейха.
– Однако дуче вряд ли осмелится предпринимать что-либо против Святого престола без вашего, штурмбаннфюрер, одобрения и соучастия.
"Так вот оно в чем дело! Вот почему мятежная "папесса" решилась на приезд сюда и встречу с "первым диверсантом рейха", как именовали тебя римские газеты после освобождения твоим отрядом из-под ареста самого дуче".
Скорцени с самого начала их встречи предполагал, что дело обстоит именно так. Но это было всего лишь предположение. Теперь же он как-то сразу почувствовал себя увереннее. И даже не от того, что ему ничего больше не угрожает на этой напичканной людьми "папессы" и монаха Тото вилле, из которой он теперь сможет уйти, сохранив достоинство. А скорее от осознания, что загадка, которая мучила бы его еще, наверное, очень долго, оказалась "разгаданной" самой Паскуалиной – ясно, недвусмысленно и весьма доходчиво.
– Простите за комплимент, синьора Леннарт, однако вы – мужественная женщина.
– Вот этого не нужно, – предостерегающе помахала рукой Паскуалина, пытаясь остановить его, но Скорцени почему-то вдруг решил до конца излить свои чувства к ней.
– Сие не должно смущать вас, госпожа "папесса" – слегка улыбнулся он, – поскольку речь идет вовсе не о комплименте. Я слишком хорошо изучил историю вашего знакомства с Эудженио Пачелли, то есть с будущим папой, и вашего совместного восхождения к папскому престолу, – чтобы оскорблять вас подобными комплиментами. А что касается безопасности папы римского, то я гарантирую ее лишь настолько, насколько способен гарантировать.
Взгляд Паскуалины вновь излучил признательность.
– Пока мы тут расточаем друг перед другом комплименты и заверения, союзники уже входят в Рим и движутся в направлении Флоренции, – голос "папессы" стал сухим и властным, привыкшим диктовать условия. – Вскоре Германия лишится своего самого мощного союзника. И притом, кажется, последнего, если не считать очень ненадежную Венгрию, склонную к тому, чтобы захлебнуться в собственной гражданской войне. Вот о чем вы должны подумать сейчас, господин Скорцени.
Штурмбаннфюрер молча кивнул и несколько минут с самозабвением гурмана предавался жареной говядине. Что касается Паскуалины, то она не столько ела, сколько, не стесняясь, созерцала буйство аппетита своего гостя. Ей откровенно нравилось наблюдать проголодавшегося мужчину, с благодарностью пожирающего все, что только выставлено перед ним на столе. Возможно, в эти минуты она даже не осознавала, насколько это заметно со стороны.
– Могу ли я позволить себе еще один очень важный, принципиальный вопрос? – все же нашел Скорцени мужество прервать акт утоления голода.
– Мне неизвестно, о чем вы хотите спросить меня, но твердо знаю, что неминуемо жаждете услышать, – слегка смягчила тон Паскуалина.
– И что же я жажду услышать? – принял условия игры обер-диверсант рейха.
– Сообщение о том, что папа получил твердые гарантии англо-американского командования: "Как бы ни разворачивались в будущем события вокруг Рима, обладатель Святого престола от них не пострадает, притом что Ватикан, со всеми его службами, а также находящиеся на его территории граждане сохранят свою неприкосновенность". – Паскуалина вызывающе улыбнулась, наблюдая, какое впечатление производят ее слова на обер-диверсанта рейха, и продолжила: – Из этого следует, что государство Ватикан может оказаться единственным островком, благодаря которому германцы, нуждающиеся в личной защите и в защите своих капиталов, смогут рассчитывать на покровительство папы и… даже самой "папессы".
– Особенно "папессы", – благодарственно подчеркнул штурмбаннфюрер СС. – Что очень важно для нас.
16
Осень 1944 года. Берлин.
Главное управление имперской безопасности рейха
…После африканского рейда и встречи с Гиммлером прошло более года. Порой Шмидту казалось, что в пылу военной горячки и в рейхсканцелярии и в штабе СД давно позабыли и о нем, и о сокровищах Роммеля. Служить ему теперь выпало начальником штаба полка ваффен СС, расквартированного почти на самой бывшей границе с Данией, под Фленсбургом, а поскольку командира полка вскоре должны были отозвать в Берлин, то Шмидт всерьез рассчитывал на повышение.
И вдруг этот вызов в Главное управление имперской безопасности…
"Если вслед за похищением Муссолини первый диверсант рейха, – размышлял барон, сидя в вагоне поезда, приближающегося к Берлину, – решит похитить под носом у союзников контейнеры с африканскими сокровищами и прикажет ему, барону фон Шмидту, возглавить поисковый отряд, это окажется лучшим, спасительным, вариантом исхода их встречи. Но если же Скорцени намерен всего лишь заполучить карту, то он ее не получит".
В свое время барон четко выполнил приказ Гиммлера: "На своей карте вы укажете все мыслимые ориентиры и тотчас же спрячете ее. Спрячете так, чтобы о месте знали только вы и я. Вы – и я. И никто больше. Ни под каким предлогом. Это мой приказ, оберштурмбаннфюрер. Это… мой… приказ", – чеканил он каждое слово.
Шмидт, конечно же, с удовольствием отдал бы эту карту Гиммлеру и таким образом избавился от одной из самых драгоценных тайн рейха, хранить которую с приближением мира становилось все опаснее. Но пока что рейхсфюрер не потребовал этого. Скорцени, конечно, может получить копию карты от Крона, или, точнее, уже от Роммеля. Но, увы, без ориентиров.
– Берлин! – объявил проводник, как только поезд приблизился к столичному перрону.
"Берлин… Карта… Великосветское дерь-рьмо! – молвил про себя, словно заклинание, фон Шмидт. – Главное – уцелеть. После войны я сумею извлечь эти драгоценности без каких-либо карт. Со дна… Без какого-либо снаряжения… На ощупь!"
…А буквально за час до того, как оберштурмбаннфюрер фон Шмидт должен был ступить в кабинет Скорцени, начальнику диверсионного отдела РСХА доложили, что бывший командир линкора "Барбаросса" и "Африканского конвоя Роммеля" неожиданно покончил с собой.
– Нет, Родль, мы никогда не сможем смириться с потерей такого командора, – сокрушенно покачал головой первый диверсант рейха, выслушав этот скорбный доклад адъютанта. – Когда старый моряк уходит из жизни за два дня до присвоения ему чина контр-адмирала – это непостижимо.
– Уверен, что командование военно-морских сил потрясено непродуманным шагом командора Аугштайна не меньше нас.
– Кстати, кто именно сообщил вам об этом прискорбном происшествии, адъютант?
– Обер-лейтенант Кремпке.
– Понятно: тот самый сын ювелира, который был в составе охраны африканского груза…
Они оба глубокомысленно помолчали. "Кто сообщил о самоубийстве Аугштайна, – размышляли они, – тот и является организатором этого "самоубийства". Но стоит ли напоминать об этом друг другу вслух?"
– А что сам обер-лейтенант? – поинтересовался Скорцени.
– Я подсказал его начальнику, чтобы завтра же он был отправлен на фронт. Но уже с повышением в чине. Парень явно засиделся в тылу, как, впрочем, и в обер-лейтенантах.
– Надеюсь, он не пойдет по стопам командора и не лишит себя удовольствия дождаться этого повышения?
– Опасаюсь, что волна самоубийств, образовавшаяся в кругу людей, так или иначе причастных к доставке из Африки сокровищ фельдмаршала Роммеля, может перерасти в эпидемию. Мы и так уже потеряли шесть человек. Не считая тех восьми, которые погибли не по своей воле, пусть даже и не в боях.
– Ничего не поделаешь: поиски кладов всегда связаны с легендами и потусторонней силой.
– Причем непременно с потусторонней. – Они обвели пространство вокруг себя такими взглядами, словно собирались тотчас же приняться за изгнание бесов. – Однако по стопам своего командора обер-лейтенант Кремпке не пойдет. Хотя кто знает… Они ведь познакомились еще в Тунисе.
– Это обстоятельство как-то связано с гибелью самоубийцы? – насторожился Скорцени.
– Этот обер-лейтенант явно пришелся по душе командору… Уже хотя бы тем, что обратился с просьбой помочь перевести его на службу во флот.
– Но ведь согласитесь, Родль, такое обращение не могло не тронуть заскорузлую душу старого морского волка.
– Обязано было тронуть, – уточнил адъютант. – Однако командор и пальцем не пошевелил, чтобы помочь пехотинцу обрести свои паруса.
– Что-то вы темните, Родль, – поморщился самый страшный человек рейха, напоминая адъютанту, что тот слишком отвлекся от темы. Но адъютант не смутился.