Глава 10
Из Киттили майор Ремес отправил в Стокгольм Стиккану телеграмму. Он наговорил текст в соответствии с тем, что написал Ойва Юнтунен: "Привет, Стиккан! Я на некоторое время ложусь на дно в одном потайном месте. Присматривай за Сиирой, если его выпустят из Лонгхольмена. Передай проституткам страстный привет от старого Ойвы Юнтунена".
Ремес занес в свою записную книжку номер телефона и адрес Стиккана. Визитная карточка Стиккана, которую Ойва дал ему в качестве памятки, поведала о том, что мужичок владел в Стокгольме фирмой "Мэннишюр ок ливет Аб". Она торговала видеокассетами, иллюстрированными изданиями, занималась концертным и туристическим бизнесом, а также специализировалась на финских саунах и массаже. Майор полагал, что неплохо было бы познакомиться с этим Стикканом, уж больно интересными делами он занимается.
Затем майор позвонил жене в Испанию, и ему пришлось выслушать, что ее финансы поют романсы. Он отправил в Испанию полторы тысячи марок из денег Ойвы Юнтунена. Совесть на это дело никак не среагировала. Он позвонил также младшей дочери и услышал, что она на прошлой неделе обвенчалась. Майор и ей отправил Ойвиных денег, и тоже без малейшего угрызения совести. В графе для сообщений на бланке банковского перевода он написал: "С этого момента рассчитывай только на свои. С приветом. Папка".
Майор Ремес проехал на пилораму Киттили. Он накупил кучу строганых панелей, разных досок и планок. В скобяных и лакокрасочных магазинах он приобрел другие нужные при ремонте товары, как то: обои, краски, гвозди и решетки, прочные петли и огромный висячий замок для дверей конюшенной тюрьмы.
К вечеру он добрался до туристического отеля "Левитунтури", где решил поесть и попить. Он напился, как и в прежние времена, и поссорился с какими-то хельсинкскими пацифистами из профобъединения. В результате майор помахал своими огрубевшими кулаками, а это, в свою очередь, вызвало сильный шум и гам, звон стекла и женский визг. К месту скандала не замедлила прибыть полиция. Добившись запрета посещать ресторан, Ремес был водворен в кутузку Киттили, где и провел унылую ночь. Он проснулся утром продрогший, на бетонном полу, во время снятия показаний признал себя виновным во всем возможном, был оштрафован, затем сел в такси, которое помчалось прямиком в Пулью. Хмельного вояку поджидал там груз со строительными товарами. Ему казалось благом, что он возвращается в Куопсувару, хотя и там тоже была кутузка.
"Водка не для меня... те, кому можно пить, ее не пьют, однако мы, кому ее нельзя пить, пьем. Как это все так устроено?" – думал он, раскаиваясь, когда такси въезжало в Пулью. На прицепе трактора похмельный Ремес дотрясся из Пулью до Куопсувары, время от времени блевал желчью, вытирал влажные глаза и чувствовал себя лучше. Наконец мучительная дорога осталась позади, Ремес разгрузил товары и заплатил грузчикам. Сам он, покачиваясь, отправился докладывать Ойве Юнтунену.
Втихомолку майор Ремес принялся устанавливать решетку на отверстии для выбрасывания навоза в конюшне. Слесарной ножовкой он отпилил от арматуры подходящего размера прутья, которые установил на место с помощью крепких пробоев. На склонах горы стоял ужасный гул, когда похмельный офицер строил для себя тюрьму. Выполнив работу, Ойва Юнтунен испытал прочность решетки метровой длины березовым поленом. От сухой березы только искры летели, когда она попадала по стали. Металл выдержал. С внутренней стороны решетки майор застеклил отверстие, чтобы в кутузке зимой не было слишком холодно. В завершение к дверям конюшни приделали шурупами крепкие петли, а также огромный висячий замок. Когда кутузка была готова, Ойва Юнтунен принес из сарая старого сена в стойло и предложил майору лечь. Затем закрыл наружную дверь и положил ключи в карман. Если бы у Ремеса и были запасные ключи, он бы не мог ими воспользоваться, так как замок висел снаружи.
Ойва Юнтунен сходил к лисьей норе за золотом. Вскоре он вернулся, убедился через отверстие для навоза, что майор надежно заперт, и отнес золото в барак. Он не спешил выпустить своего товарища: ведь по тому, как долго он находился в заточении, Ремес мог бы определить, на каком удалении находится золотой клад Ойвы. Тут Ойва не хотел оказывать своему товарищу никакой услуги. Он шлепнулся на начальническую кровать полежать, да и проспал, наверное, часа два. Только после этого он выпустил майора из тюрьмы. Ремес протирал глаза: он тоже проспал все время своего ареста.
Совместными усилиями обработали золото. Крупные куски благородного металла раскрошили на мелкие частицы и частицы покрупнее, которые затем заботливо собрали в бутылочку. Сначала на почтовых весах взвесили пустую бутылку, а затем вместе с золотом. Так получили истинный вес золота. На этот раз Ойва набрал неполных шестьсот граммов, примерно на тридцать пять тысяч марок. Ойва закрыл золото в шкаф кассира и хорошенько припрятал ключи.
– Золото можно продать Киандеру попозже. Теперь же принимайся за ремонт, – сказал Ойва Юнтунен Ремесу.
Пару недель майор приколачивал деревянные панели на стены и потолок начальнической половины. В кухне и поварской комнате он оклеил стены красивыми обоями в цветочек. Ойва Юнтунен участия в строительных работах не принимал, а ограничился тем, что давал цеу и весело беседовал. Когда обшивали потолок, он усердно жаловался, что ему пришлось поддерживать панели: один майор с этой работой не справился бы.
Ослепительно белые панели очень украсили барак. В котле для бани грелась вода для мытья, каменка призывно шипела, когда на нее плескали воду. Когда на пол барака был постелен ковер с восточным орнаментом, на окна повешены красивые занавески, на кровати расстелены пружинные матрацы и новые простыни в синюю клетку, барак очень сильно стал напоминать человеческое жилье. В конюшне вырабатывал электроэнергию дизельный генератор. На стоявшей во дворе сосне установили фонарь, а в помещениях майор повсюду развесил светильники. На дровяную плиту поставили двухконфорочную электроплиту, сердито пыхтевшие конфорки которой быстро готовили майорское варево.
В конце сентября Ойва Юнтунен отправил майора в Рованиеми продать золото и закупить дополнительно товаров. Теперь, когда в Куопсуваре провели электричество, можно было покупать всякие нужные в домашнем хозяйстве бытовые приборы и машины.
– Прежде всего нужно купить стереосистему и видео, –инструктировал майора Ойва Юнтунен. – Телевизор купи обязательно с дистанционным управлением. Не мелочись, купи самое лучшее из того, что есть.
В Рованиеми майор продал золото Киандеру, получил тридцать пять тысяч марок и по привычке устроился в отеле "Похьянхови". Приняв душ, майор отправился по магазинам. Впервые в жизни он чувствовал себя богатым человеком.
Обуреваемый жаждой покупок, майор выбирал радиоприемники, примерял спортивные костюмы, и все, что он приобретал, было высшего качества. Даже финский нож, который он повесил на пояс, был с рукояткой из карельской березы и лезвием из лучшей стали. Видео и телевизоры были с дистанционным управлением, а проигрыватели и магнитофоны – сплошь автоматическими "хай-фай". Майор покупал пачками пластинки и кассеты, большей частью с маршевой музыкой и роком. Он купил парочку видеокассет на военные темы, для Ойвы Юнтунена "Эммануэль", а для себя – "Черную Эммануэль".
Для себя майор прикупил и горный мопед, который, как он считал, пригодится ему для поездок на рыбалку. Увлажнитель воздуха также был важным приобретением, не говоря уже о телескопе и барометре. В книжном магазине он набрал стопку дорогих романов в красивых обложках, не забыв при этом сборник псалмов и Календарь рыболова на следующий год.
В перерывах майор Ремес заглядывал в ресторан выпить.
Ойве Юнтунену Ремес думал приобрести водяной матрац с термостатом, но затем отказался от затеи из-за сложностей со сборкой и правил энергонадзора. Зато он приобрел тренажерный велосипед и штангу с дисками во избежание подстерегающей в зимнее время вялости. Небольшая электродрель и электрофреза, похоже, тоже нужны, как и кухонный комбайн, в котором можно было взбивать, перемешивать, перемалывать, измельчать и крошить. Две пары слаломных лыж с палками и ботинками Ремес, разумеется, тоже приобрел. Электронная телевизионная приставка, в которой король обезьян сражался со слонами, перешла к майору, как и утюг и цифровой карманный калькулятор.
Время от времени нужно было забежать и в кабак.
Майор купил не глядя также фарфоровый сервиз на двенадцать персон и хрустальные рюмки. Столовые приборы были, разумеется, из серебра, подсвечники – из золота. У Киандера ему повезло отхватить две покрытые серебром ночные вазы. Мышеловки должны были быть из хромированной жести.
Вечером, посмотрев два раза "Черную Эммануэль", Ремес надумал позвонить в Стокгольм Стиккану. Ему удалось дозвониться, передать привет от Ойвы и заказать в Лапландию двух проституток. Майор пообещал оставить у портье "Похьянхови" денег на дорожные расходы и письменные указания, чтобы женщины без сложностей смогли добраться от Рованиеми до места. Он предупредил Стиккана, чтобы тот ни в коем случае не проболтался о том, где прячется Ойва Юнтунен. Стиккан пообещал уладить женский вопрос в кратчайший срок. Совсем уж сразу гостей, однако, не стоило ожидать, так как в это время года у проституток в Стокгольме пик сезона и готовых отправиться в дорогу женщин не так легко найти. Кроме того, Стиккан не хотел отправлять своему многолетнему другу и его товарищу всякую шваль, если уж путана заказывается из самой Швеции.
– Нужны ли чулки в сеточку, черные лифчики и туфли на каблуках? – интересовался Стиккан. Майор ответил, что, вне сомнения, женщины должны взять с собой весь необходимый реквизит.
– А плетки и прочее такое? Наручники и эластичные маски?
Майор ответил, что по крайней мере наручники не нужны, но нижнее белье очень даже может быть из черного кружева, да и красные подвязки для чулок надо не забыть.
Стиккан все внимательно записал.
– Да, еще небольшая информация для Ойвы. Коммерц-техник Хеммо Сиира освобожден из тюрьмы Лонгхольмен две недели тому назад. Бродит здесь озабоченный и купил, говорят, пистолет. Так что вот так.
Майор Ремес погулял в Рованиеми еще два дня, истратил уйму денег и забыл про все на свете. Когда он, наконец, вернулся с огромным грузом в Куопсувару, Ойва Юнтунен немного пожурил его за опоздание. Однако относительно затрат он не стал майора чихвостить, а эффектно бросил:
– У нас не экономят.
Майор истопил баню и помыл Ойве Юнтунену спину. Затем он смутно стал припоминать, что созванивался со Стикканом.
– Говорят, этот Хеммо Сиира теперь на свободе. Ойва Юнтунен окаменел.
– Сиира!
Но у мужчин был другой повод задуматься, потому как на улице залаяли служебные собаки. Произошло что-то важное.
ЧАСТЬ 3
Глава 1
Для старой саамки Наски Мошникофф день 8 октября начался как обычно: она встала, сварила утренний кофе, накрошила в кружку кусок деликатесного лапландского сыра, затем вышла помочиться возле дома. Ночью выпал снег, так что небольшая избушка, едва ли больше детских игрушечных домиков, которые строят для детей на юге Финляндии, была красиво укутана белым одеялом. Да и драной крыши больше не видно. Летом ураган прошелся над селением Севеттиярви, где жили православные саамы, и свалил с ног Наску, когда та ходила за дровами. Досталось и крыше, но Наска намеревалась основательно заделать ее будущим летом. Противно было, когда вода капала прямо в ноги ее кровати. Особенно ненавидел протекающие крыши древний лохматый кот Наски. Он имел обыкновение спать у Наски в ногах и никак не мог привыкнуть к постоянной сырости.
Наска вспомнила, что сегодня ей должно исполниться девяносто лет, если сейчас восьмой день октября месяца'.
И это так и было, потому что с Покрова Пресвятой Богородицы прошла ровно неделя, и то знала Наска, что день этот был первым днем октября. По своей вере Наска была православная, как и все эвакуированные из Печенги саамы (После Второй мировой войны область Печенги (Петсамо) была возвращена СССР). Не однажды она принимала участие в крестном ходе и миллионы раз за свою жизнь перекрестила лоб.
Наска зажгла перед самой почитаемой домашней иконой лампадку и немного поговорила со святым Димитрием. Через Димитрия она поблагодарила Господа за отпущенные ей дни жизни и за то, что ее дети всегда были довольно крепкие и с честью живут в этом мире. С того времени как младший оставил дом, прошло уже пятьдесят лет.
За судьбу Киурели, своего мужа, она все еще не могла поблагодарить Бога. Киурели Мошникофф был насильно взят на царскую службу и отправлен на войну, а куда, того Наске никто не удосужился сказать. Наска не помнила уже, как та война и называлась, куда мужа все-таки взяли, и где его продержали, и откуда никогда не пришло о нем никакого известия. Поглотила ли та война Киурели, или же заблудился он в этом огромном мире, кто знает. В памяти у Наски сохранилось о Киурели только то, что он был так-то хорош, только иногда поколачивал ее. И все же Наска предпочла бы оставить Киурели при себе: как-никак тяжело растить детей без отца.
Наска загасила лампаду перед иконой и принялась одеваться. Затем она вышла из дому, смела с крыльца и с тропинки во дворе только что выпавший снег, принесла пару охапок дров в избу. Своему коту, по кличке Ермак, она дала поесть. Затем старуха решила сварить за-ради праздничка суп из оленины. Мясо стоило дороже, чем рыба, но Наска не была прижимистой:
– Человеку только раз в жизни исполняется девяносто лет.
Именинница принарядилась, словно к обедне, и тут во дворе появились две машины. Такого не было уже несколько месяцев.
"Царица Небесная! Никак, приехали забирать меня, старую, в Инари, в богадельню?" – мелькнуло в голове у Наски. Она спешно причесала свои редкие волосы и вышла на порог навстречу приехавшим. Нужно быть ласковой, чтобы гости не стали опять говорить о переезде в дом для престарелых. Вот еще выдумали, срываться с родного гнезда –в девяносто лет!
– Добро пожаловать, гости дорогие, – поприветствовала приехавших испуганная Наска. Делегацию возглавлял начальник службы социальной защиты коммуны. Так-то, по мнению Наски, хороший парень, но всегда у него какое-нибудь неприятное дело к ней. Когда нужно заполнить налоговую декларацию, когда писать заявление на помощь или опекунство. Как будто в жизни человека и так мало неприятностей.
Руководитель социальной службы Хемминки Юрьеля направился со своей свитой в дом. Среди сопровождавших его были заведующая больничным отделением дома для престарелых Синикка Ханнуксела, редактор газеты "Народ Лапландии" Ээвертти Тулппио, писавший под псевдонимом "Эверди", и ученый-фольклорист Сакари Пуоли-Тиитто. Ученый притащил в избу магнитофон, у редактора были фотоаппарат и вспышка, у медсестры теплый плед, а у заведующего социальным отделом – букет цветов. Хемминки Юрьеля протянул цветы Наске Мошникофф и вежливо поклонился.
– Будьте счастливы! Старейшей саамке Финляндии –наши поздравления и самые лучшие пожелания.
Редактор Тулппио подтвердил, что действительно во всей стране не нашлось ни одного саама старше девяноста лет.
В голове у него уже возник броский заголовок: "Есть еще порох в пороховницах!' В гостях у старейшей саамки Финляндии".
– Заодно нужно выяснить, не являешься ли ты, Наска, старейшей в мире саамкой! Вот это был бы гвоздь номера: "Наска Мошникофф – старейшая из живущих в мире саамок".
Наска развернула букет. "Где же они цветочки-то нашли в октябре месяце?" – с удивлением подумала она.
– Да что вы, милые, Господь с вами. Что ваши жены скажут, когда узнают, что вы из дому мне цветы принесли, –разволновалась именинница.
Наску успокоили: что вы, мол, цветы куплены в киоске. Заведующая отделением укрыла старуху теплым пледом и усадила ее в кресло. Цветы она намеревалась поставить в вазу, но поскольку в доме таковой не оказалось, она сунула их в жестяной двухлитровый бидончик для молока, который поставила на край плиты. Через некоторое время вода в нем закипела так, что хижина заполнилась пьянящим ароматом цветов. Наска это заметила, переставила бидончик с плиты на пол и заодно вспомнила, что нужно помешать варившуюся оленину. Через час суп был готов. Старуха подсчитала количество гостей. Глубоких тарелок было всего три, сама она могла бы поесть из мелкой, ей было все равно. Нужно бы незаметно помыть Ермакову плошку, тогда все гости могли бы поесть супа из глубоких тарелок.
Однако сначала выпили праздничного кофе. Наска разлила кофе в чашки, велела макать в кофе булочки и угощаться сыром. После кофе глава социальной службы и редактор закурили. В груди у Наски что-то засвистело, однако она пыталась вести себя так, словно табачный дым ей совершенно не мешал. Этим людям не стоит жаловаться на астму. Если такую глупость сотворить, они увезут ее с собой. Похожим образом и Киурели в свое время увезли. Всегда в таких случаях наверняка знали: либо на войну, либо в больницу. Эти поездки добром для человека не заканчивались.
Фольклорист включил магнитофон и подпихнул микрофон ко рту Наски. Старуху эта дурная болванка раздражала. Вот шалопуты, прямо в рот тычут, прости Господи! Но что тут попишешь? Делать нечего, пришлось вспоминать.
Гости наперебой стали подзуживать Наску рассказать о прошлом. Они смеялись и говорили, что это важно. Пленки поместили бы в архив, и после этого кто угодно мог бы приходить слушать и записывать их в университете. Когда Наска спросила, для чего это делается, ей ответили, что так положено. Мол, нельзя, чтобы люди забывали свои традиции.
– Спросите у молодых, они лучше помнят, – попыталась увильнуть Наска, однако и это не помогло. Старики помнят больше, сказали ей, а на земле их становится все меньше... Наске, конечно, по этому поводу не стоит волноваться, успокоили ее гости, но на всякий случай, чтобы ничего не оказалось "во мраке могильных холмов", как поэтично выразился фольклорист Пуоли-Тиитто.
Ну, раз такое дело, Наска стала вспоминать. Она рассказала о детстве, проведенном в деревне Суоникюля в Печенге, вспомнила молодость и зрелые годы. Там, где память подводила, она несла отсебятину. Когда стали спрашивать о временах Печенгского православного монастыря, то Наска сказала, что была там в услужении сразу же после того, как забрали на войну ее Киурели, и что ее младшенький, которому скоро исполнится уже шестьдесят, от игумена того самого монастыря. Исследователь традиций быстрехонько выключил магнитофон. Перешли на другие темы.
Между тем Наске повезло незаметно спрятать под юбкой плошку ее кота Ермака. Старуха вышла во двор к колодцу будто бы за водой, а сама быстро сполоснула котову плошку и с чистой посудиной вернулась в дом. Суп из оленины кипел, Наска накрыла на стол и еще полчаса вспоминала и наговаривала на магнитофон старые байки о Печенге. Затем сели обедать.