- Ты думаешь, если он Кешке тридцать лет назад свою блядь в шахматы проиграл - он уже сумасшедший?! Да он поступил как самый психически здоровый человек во всем городе! - зашипела она, приподнимаясь. - Короче, от меня ты ничего не узнаешь, полицейская ищейка! Вон из моего дома!
Не впервой мне указывали на дверь. К таким указаниям я привык.
- А я от вас уже все узнал, Руфь Аркадьевна. Благодарю за содержательную беседу и приятно проведенную ночь!
Через час я трясся от холода, злости и напряжения в первой идущей на Москву электричке. Вагон был почти пустой. Я - тоже.
ГЛАВА 26
САМСОН И ДАЛИЛА
Прежде чем начать операцию "Освобождение" - Европа таки успела мне поведать между сменами блюд о том, кто был обязан ее отцу абсолютно всем, от карьеры до недвижимости, - мне очень и очень требовалось выспаться. Падая с ног от усталости, я вернулся домой, сбросил верхнюю одежду и, как был в рогожинском спортивном костюме, завалился под "сабинянок". Но выспаться мне так и не дали. Застрельщиком в стихийном заговоре крикунов, с утра оккупировавших нашу квартиру, выступил местный дворник Самсон.
- …Далила, гаварит!.. Не далила!.. Далила!.. А я гаварю, эли не далила! - Вопли, способные пробудить даже остывший Везувий, сорвали меня с дивана и вынесли в прихожую.
- Что за бардак?! - возмутился я, с трудом продирая глаза.
- Самсон долги раздает! - пояснил, давясь от смеха, Кутилин.
- Сашка! - Бешено вращая зрачками, дворник вцепился в мою шелковую грудь. - Все адам, Сашка! Не далила ана! Все далги да капейки! На! Тебе сколька?!
Отпустив меня, он выгреб из кармана мелочь.
- В чем дело, Самсон?! - Я ошарашенно уставился на возбужденного дворника.
Лоб его был перевязан грязным носовым платком, сквозь который проступало розовое пятнышко.
- Завтра аперация на мозг! - лихорадочно забормотал Самсон. - Весь мозг удалят - рентген паказал! Там, наверху, с далгами пристанут - не харашо! Скажут: "Самсон - челавек не слова"! В ад его надо затуркать! Юрию вон трушник вернул!
- Он у меня в семьдесят третьем году занимал.
Я почувствовал, что мне скоро самому трепанация потребуется.
- Любаня ему в лоб кружкой заехала! - продолжал веселиться Кутилин. - Расскажи ему, Самсончик!
- У-у-у, вредная баба! - завыл Самсон.
Оказалось, произошло следующее. Несмотря на изобилие магазинов и коммерческих палаток, в сквере близ нашего дома продолжал функционировать и процветать пивной ларек. Управляла им опора и надежда окрестных алкашей женщина с двойным подбородком по имени-фамилии Любаня. Разливное пиво она отпускала как за наличные, так и в кредит. Допускался и смешанный вариант: сколько хватает - наличными, остальное - до завтра. За это ее не то что носили на руках - все-таки полтора центнера живого веса, - но разбавленное пиво прощали легко и даже с благодарностью. Разве что с дворником Самсоном у нее происходили регулярные стычки. Причина их была зарыта глубоко в национально-исторических корнях. Если все поступки библейского Самсона, как известно, имели скрытый смысл, непонятный для окружающих, то с армянином-дворником все происходило как раз наоборот: именно поступки окружающих казались ему исполненными непостижимого и таинственного значения. В случае с Любаней, например, Самсон не понимал, почему, когда над стойкой присобачена табличка: "Требуйте долива после отстоя пены", все страждущие из очереди не стоят, чинно дожидаясь, пока осядет пузырящаяся белая шапка, и не просят, как предписано означенной табличкой, долива, а цапают свои кружки и припадают к ним дрожащими губами. Будучи сам членом "партии любителей пива", дворник, однако, на протяжении долгих лет сосуществования с ларьком неукоснительно требовал у Любани долива.
- Подавись, - по обыкновению отвечала Любаня.
И равнодушно выполняла его требование. Что ей был дикий Самсон с его двадцатью граммами разбавленного пойла!
Как назло, в то утро, когда мне больше всего надо было выспаться, заведенный ход событий дал осечку. Свежее пиво Любане завозили часам к восьми. И свежее пиво как раз отличается от стоялого наличием обильной пены. Надо заметить, все в то утро были не в духе. Я был не в духе известно почему, Самсон потому, что ночью обильно выпал снег и ему предстояло расчищать этот снег до отупения, а Любаня всегда была не в духе.
Чтоб поднять тонус перед грандиозной зачисткой, Самсон, дождавшись отхода заправочной машины, приблизился к ларьку и заказал кружку подогретого освежающего напитка. Любаня привычно вытерла стойку мокрым вафельным полотенцем и багровой натруженной рукой повернула свой "стоп-кран". Когда пена в кружке, заполненной на три четверти кучевым облаком, отстоялась, дворник по привычке сдержанно потребовал долива. И Любаня по привычке равнодушно выполнила его пожелание. Но пена не сдалась. Любаня долила снова. Не тут-то было. Пена, заливая прилавок, по-прежнему не сдавала своих позиций в кружке.
- Далей, гаварю! - рассказывая, Самсон опять перешел на крик. - Ана мне: "Я далила!" - "Не далила ты!" - замечаю, ара! "Далила!" - она! "Не далила!" - "Далила!"…
Как опять же известно, библейская патриотка и проститутка Далила разобралась с Самсоном, отстригши ему ножницами волосы, в каковых заключалась вся его сила. Любаня поступила иначе. Потеряв терпение, она схватила полную кружку и заехала дворнику в лоб. Как я полагал, так и полагаю: легенды и мифы - самая вечная тема нашего бытия.
- Егоров пратакол саставил! - Одной рукой придерживая забинтованную голову, другой Самсон протянул мне монету достоинством в два рубля. - А завтра - аперация на мозг! Астальное - патом атдам! Еще за атпевание заплатить надо, ара!
Не успел я ответить, как в дверь забарабанили. Кутилин, предчувствуя продолжение праздника, поспешил на ее открытие. В коридор, отряхивая снег с шапки, ввалился Егоров.
- Ну, вот и власти пожаловали! - обрадовался мой сосед.
- Свидетельские показания снять надо! - Хмурый участковый вместо показаний почему-то снял шинель и сапоги. - Пальцам - крышка! Отморозил пальцы, пока улику искал в сугробе!
- Чего-чего ты искал?! - полез к нему с вопросами мерзавец Кутилин.
Егоров, подышав на пальцы, слазил в портфель и осторожно вытянул из него треснувшую пивную кружку.
- Ара! - Самсон выхватил кружку прежде, чем участковый успел ее спрятать обратно. - Трещина видишь где прашла?! У меня на черепе там же праходит!
- Ты что делаешь?! - оторопел Егоров. - На ней же отпечатки!
- Там отпечатки всей округи! - утешил его Кутилин. - Любаня кружки только изнутри споласкивает!
- Я на нее в суд! - снова заволновался Самсон. - Амаральный ущерб и материальный ущерб! Голой раздену! Паследнее прадаст!
Я повернулся и побрел в свою комнату.
- Какой материальный, Самсончик?! - развлекался за моей спиной Кутилин. - Материальный-то откуда?!
- А кожа?! Кожа лба новая пачти! - пыхтел разгневанный дворник.
Я затворил поплотнее дверь и, накрыв голову подушкой, завалился спать. Очнулся я оттого, что кто-то настойчиво тряс меня за плечо. С трудом подтянув к лицу запястье, я глянул на часы. Прошло минут двадцать.
- Шилобреев тебя требует! - дышал мне на ухо Кутилин. - Долго спишь, Санек!
- Ты что - охренел?! - Закипая от злости, я подскочил на диване.
- Шилобреев экстремальную картину заделал! - томясь от нетерпения, сообщил мой сосед. - Тебя хочет! На экспертизу!
- Меня-то за что?! - оторопел я.
- Там, понимаешь, мнения разделились, - хмыкнул Кутилин. - Самсон говорит: "Вещь!", а Егоров: "Дерьмо!" Третейский суд необходим! Шилобреев только тебе доверяет. "Ты, мол, беспристрастен, как мать Мария!"
- Какая мать? - продолжал я еще вяло сопротивляться. - Бросьте жребий - и все! Орел - "дерьмо". Решка - "вещь".
И тут дверь в мою комнату, опрокинув стоящую за ней вешалку с одеждой, настежь распахнулась. Впереди процессии, напоминавшей весьма отдаленно крестный ход, выступал Шилобреев. Его "экстремальное" полотно, вознесенное, словно образ, над головой, едва прошло в проем. Позади Шилобреева торжественно вышагивали участковый Егоров и дворник Самсон.
- Руфи Аркадьевны на вас нет, - пробормотал я обреченно.
Процессия замерла посреди комнаты. Шилобреев взял мой стул и торжественно водрузил на него, прислонив к спинке, произведение.
- Ну?! - спросил он как бы небрежно. - Что?!
- Вещь! - держась за лоб, крикнул Самсон.
- Дерьмо! - более строго оценил Егоров. - Постабстракционизм!
На картине, если мне окончательно не изменяла память, был изображен "Черный квадрат" Малевича, только почему-то не черный, а ядовито-желтый.
- Как называется? - спросил я, пытаясь вникнуть в суть произведения.
- "Сжатое поле для гольфа"! - поспешил с разъяснениями Шилобреев. - Тут игра слов: "сжатое" и "сжатое"! Вы, как филолог, меня понимаете, Александр?! Сжатое в смысле масштаба и сжатое, то есть скошенное!
Созерцая полотно, я призадумался.
- Дерьмо! - нетерпеливо махнул рукой Егоров.
- Вещь, ара! - Самсон опять выгреб из кармана мелочь. - Сколька стоит, я куплю!
- Не давите на экспертизу! - вмешался Кутилин.
Шилобреев, напустив на себя отрешенный вид гения, безучастного к досужему мнению суетной толпы, отошел к окну.
- Что-то в этом есть, - признался я честно.
- Есть, баджанак! - обрадовался дворник. - Тут многа есть! Ни саринки! Чистый, эли, цвет золата! Чтоб у нас двор так блистел!
Испустив едва уловимый вздох облегчения, Шилобреев молча взял "Сжатое поле" и вышел из комнаты. Вернее было бы сказать, так не выходят, так - покидают. За ним, перебивая друг друга, повалили все остальные. Причем оставшийся в явном меньшинстве Егоров дал слабину, пытаясь на ходу обосновать свое заблуждение. Не признать ошибку в такой момент значило остаться не только в меньшинстве, но и без дармовой выпивки.
Я прилег и сразу провалился в беспамятство, близкое к обмороку. Забвение мое, как и в предыдущем случае, было кратким.
- К тебе гость! - все тот же Кутилин тряс меня все за то же плечо. - Сань! Проснись и пей!
Я с отвращением отстранил протянутый мне стакан и зашлепал в коридор.
На лестничной площадке стоял генеральный директор финансово-промышленного комплекса "Третий полюс" Пал Палыч Рогожин. Он же - Верин муж. Взгляд его был строг и сосредоточен. За спиной Рогожина застыли два бодигарда. Какой у них был взгляд, осталось для меня тайной за темными очками.
- Господа не желают присоединиться к застолью?! - поинтересовался Кутилин, прежде чем исчезнуть в мастерской.
- Господа уже завтракали, - ответил я за всех и посмотрел на часы. - Тогда - обедали.
Рогожин открыл рот в намерении что-либо сказать, но, передумав, закрыл. И так - несколько раз подряд.
- Вы по личному вопросу или с поручением? - пришел я ему на выручку.
- По личному! - Щека Пал Палыча нервно дернулась.
- В таком случае господа телохранители могут спуститься. Уверяю, здесь вам ничто не грозит. - Я отступил, пропуская Рогожина внутрь.
- А вам?! - прищурился зять Маевского.
- И нам, - успокоил я его. - В квартире круглосуточно действует опорный пункт милиции.
Словно в подтверждение моих слов, за стеной отшумела спущенная вода, и в лихо заломленной на затылок шапке из туалета вышел Егоров.
- Ваши документы! - обратился он к Рогожину, козырнув свободной ладонью.
В правой руке он сжимал треснувшую стеклянную кружку. Пал Палыч небрежным кивком отпустил охранников и полез во внутренний карман. Телохранители, подозрительно оглядываясь, уползли вниз по лестнице.
- Я жду! - Егоров нетерпеливо затопал шерстяным носком о паркет.
Паспорт Рогожина был изучен во всех подробностях от первой до последней страницы. Участковый даже попробовал рассмотреть его на свет. При этом зажатая под мышкой Егорова преступная улика постоянно стремилась выскользнуть.
- Карточка старая, - сделал внушение Егоров, возвращая паспорт хозяину. - Карточку поменять и в течение суток доложить об исполнении!
- Ну, ты где пропал, засранец?! - Из мастерской в коридор выглянул Шилобреев.
- Это дружинник, - ободрил я теряющего уверенность генерального директора.
- Ваши документы! - заметив меня, потребовал Егоров.
- Долго ждать?! - окликнул его автор экстремальных полотен. - Водка греется!
- Зайдете с шестнадцати до семнадцати часов, - строго наказал мне участковый. Нетвердой походкой он пересек прихожую и обернулся. - По вторникам и четвергам! - уточнил, обнимая за талию постабстракциониста. - Спросить лейтенанта Егорова!
- О чем тебя спросить, лапа?! - Шилобреев увлек его в мастерскую. - Ну вот хотя бы, сколько у Гогена было баб, ты в курсе?!
Дверь за ними захлопнулась, и ответа нам с Рогожиным услышать было не суждено.
- На вас мой спортивный костюм! - нервно заметил Пал Палыч.
- Извините, - смутился я. - Прошу покорно в комнату. Я переоденусь и тотчас верну.
- Да уж нет! - скривился Рогожин. - Увольте! И кроме того, у меня мало времени!
- Какая удача! - Я сопроводил Рогожина в свою комнату. - Тогда перейдем сразу к сути.
Пал Палычу был предложен стул, сам же я устроился на диване. С мужем-рогоносцем всегда разговаривать скучно и тяжело. Я знал об этом раньше и убедился в очередной раз.
- Сегодня утром я видел свою жену, - как-то со скрипом начал Рогожин. - Мы с ней встретились в "Аркадии".
- Завидую вам, - постарался я серьезно отнестись к его сообщению. - И что дальше?
- Не ерничайте! - вспылил Рогожин. - Она во всем созналась!
"Вот уж дудки! - подумал я. - В том, чего не было, - это я могу еще поверить. Но чтоб Европа да созналась в том, что было!"
- Позвольте, а как вы узнали мой адрес?! - вдруг спохватившись, перевел я разговор на свое.
Все же официально я числился в покойниках. Странно еще, что на приватизированную мою комнату каких-нибудь дальних охотников-родственников не сыскалось. Впрочем, это было как раз не странно: все родственники давно позабыли о моем существовании, а торопиться с их розыском в занятой исключительно самосохранением нашей бюрократической системе никто бы не стал. Что касается Игоря Владиленовича, то после достижения нужного результата он, полагать надо, выкинул меня из головы в свете новых увлекательных задач. Пешка умерла - да здравствует следующая! Но, судя по смущению Рогожина, источники его информации были куда как прозаичней.
- У Веры Аркадьевны в записной книжке ваш телефон. - Пал Палыч захлопотал в поисках сигарет, и я предложил ему свои. - Благодарю. Она имела неосторожность назвать вас по фамилии. Дальше мои подчиненные…
- Понятно, - кивнул я. - Можете не продолжать. С таким штатом вам по плечу решение и более сложных проблем.
Рогожин отмолчался.
- Итак, Пал Палыч, - подстегнул я его, - извольте объясниться. У нас мало времени.
- Сколько вы хотите, чтобы оставить Веру Аркадьевну в покое? - медленно произнес Рогожин, пряча глаза.
"Началось! - Я напустил на себя деловитость и приготовился к аукциону. - Все вы, "гамбургеры" московские, одним, чем не скажу, мазаны! Если б ты меня пристрелить пообещал, я б тебя понял. Если б ты попытался набить мне рожу, я б тебя понял. Я понял бы тебя даже, если б ты разрыдался у меня на груди и заявил, что жить без нее не можешь!"
- А сколько вы предлагаете? - спросил я прямо.
Зять Маевского замялся.
- Десять тысяч! - выдавил он и поторопился тут же добавить: - Долларов!
Либо Рогожин был жмот, либо ценил меня дешево, либо, что вполне вероятно, тесть его особенно к деньгам не допускал и сверхприбылями не баловал. А возможно, и все вместе.
- Так вы полагаете, что жена вам изменяет? - Я подошел к окну и выглянул за занавеску. - А вам не жена, Рогожин, изменяет. Вам здравый смысл изменяет люто.
Один топтун Рогожина грелся в машине, второй - сторожил подъезд.
- Что вы хотите этим сказать?! - Пал Палыч следил за мной злыми и растерянными глазами.
- У моего любимого художника современности Евгения Монина есть картина под названием "Грачи улетели". - Я вернулся на диван. - Так вот, эта картина не продастся. За сим позвольте откланяться. У меня была тяжелая ночь.
- Вы пожалеете! - Рогожин стремительно встал и вышел, громко хлопнув дверью в прихожей.
А я стремительно лег и накрылся стеганым одеялом. Но сон больше не шел. Сбросив одеяло, я посмотрел на окно между неплотно задернутыми шторами. Снег еще шел, а сон - уже нет.
"Ах, Руфь Аркадьевна, женщина-психиатр! - Я перевел взгляд на свои ухоженные ногти. - Все-то вы подмечаете, а младшенького - прозевали! Зевнули сыночка, мамаша! Случается, что у хорошего педагога ребенок вырастает отпетым раздолбаем и невежей. Случается, что у психиатра наследник становится законченным психом. Параноиком с большой буквы. И немецкая медицина тут ни при чем. Ни при чем тут Кречмер, на которого вы, Руфь Аркадьевна, ссылаетесь. Что немцу здорово, то русскому - смерть. Здесь надо, Руфь Аркадьевна, Ганушкина освежить. В нашем-то с вами случае…"
Одолев расстояние до своего забитого книгами стеллажа, я пробежался по разноцветным корешкам и нашел то, что искал: "Психологию и психоанализ характера".
"Посмотрим! Посмотрим, что про вас, Аркадий Петрович, маэстро Ганушкин думает. - По оглавлению я отыскал "группу параноиков". - Постараемся вас понять! Не хотим, но постараемся!"