"Харлей-Дэвидсон" стал покашливать. Судя по всему, его начинала мучить жажда. Это и стрелка на приборчике подтверждала. Пришлось нам заворачивать на ближайшую заправочную станцию.
Покуда бойкий мальчуган отрабатывал свою сотню, я продолжил с Верой Аркадьевной разговор на заданную тему:
- А что Аркадий Петрович? Он там совсем один в "углу" здравствует, когда у него приступы обострения?
- Почему один?! - возразила Европа. - С ним Хасан! Больше папа никого не желает!
- Турок?!
- Курд. Сколько себя помню, столько и его. Хасана папа в Турции из тюрьмы выкупил. От казни спас.
- Что значит "выкупил"?! - не понял я.
- За деньги, - пояснила Вера Аркадьевна. - Ты считаешь, у нас из тюрьмы человека можно выкупить, а у них - нельзя? И учти, если папе наш заезд не понравится - а так это, чувствую, и будет! - он Хасану велит тебя с лестницы спустить! Хасан, как раб лампы, все его желания исполняет!
"Джинн неразбавленный! - подумал я. - То, что надо!"
- Будь спок! - Заводя мотоцикл, я подмигнул Вере Аркадьевне. - Мы сделаем твоему отцу предложение, от которого он не сможет отказаться!
- Ты лучше мне такое предложение сделай, Угаров! Кажется, я теперь свободная женщина!
- Куда прешь?! - облаял я ни в чем не повинного водителя "Запорожца", обгоняя его по левой полосе. - Шары протри, чайник!
Поселок "Сокол" известен мне с детства. Улицы Левитана, Поленова, Врубеля, Сурикова я исходил ногами двадцать пятого размера вдоль и поперек. Гуляли мы здесь обыкновенно с женой моего экспансивного дядюшки милейшей Евгенией Ильиничной. Здесь она докучала мне строгой моралью, когда я рвал яблоки в чужих садах или штаны, сражаясь с марсианскими пришельцами из соседних подъездов. "Общество передвижников", основавших поселок, я принимал тогда за бригаду грузчиков из мебельного. Для чего грузчики писали картины, я не задумывался. У меня лично по рисованию двойка была. Теперь в поселке "Сокол" обосновались совсем другие пришельцы. Марсианами тут не пахло. Пахло тут большими деньгами.
У высоченного забора с копьями по верхней кромке Европа тронула меня за плечо:
- Приехали! А сейчас - в холодную воду!
Она достала из сумочки такой примерно, как я видел у депутата Раздорова, пульт, и, повинуясь беззвучному сигналу, ворота сдвинулись вправо. Следуя за Европой, я вкатил "харлей" во двор.
- Стоять, полкан! - Опущенная лапа и свернутое набок переднее колесо придали ему устойчивое положение.
Я обернулся к дому и встретился взглядом с Аркадием Петровичем Маевским.
Если верить Плинию, то где-то в самых верховьях Нила обитает зверь Катоблепас: "Небольшого размера, неуклюжий и медлительный во всех своих движениях, только голова у него так велика, что он с трудом ее носит и всегда ходит, опустив ее к земле, а ежели бы он так не делал, то мог бы изничтожить весь род человеческий, ибо всякий, кто глядит ему в глаза, тотчас погибает". С греческого "катоблепас" переводится как "смотрящий вниз".
Маевский смотрел вниз из углового окна второго этажа. Взгляд его был неподвижен и пуст. Но я не погиб. Я умер чуть раньше, сгорев заживо на Ходынском поле вместе с моими друзьями среди обломков упавшего вертолета. Потому я остался ждать, пока Хасан запустит нас с Верой Аркадьевной в логово Катоблепаса.
Лишь только отворилась тяжелая резная дверь, как Вера повисла у курда на шее. Роста в нем было метра два с гаком, и пришлось ему весьма наклониться. Проделал он это, как успел я заметить, почти машинально. Привычный жест любимой няньки.
- Как папа, Хасанчик?! - опускаясь на пол уже за порогом, спросила Вера.
- Хозяин в библиотеке, - ответил курд уклончиво.
Трактовать это примерно следовало так: "Я не в праве судить о настроении господина, да еще в присутствии посторонних". А что-либо прочесть по его глазам было сложнее, чем по ассирийским клинописным табличкам.
Слуга Маевского был мужчиной, судя по седине на кудрях, выбивавшихся из-под его алой фески, лет пятидесяти, с чисто выбритым желтым лицом и такого же цвета руками. Остальное скрывалось под черной длиннополой рубахой с глухим воротничком, узкими брюками в тон и востроносыми узорными туфлями. Отсутствие бороды у правоверного мусульманина, равно как и весь его экзотический костюм восточного сочинения, проще всего объяснялось причудами господина. Причуды у Аркадия Петровича, надо полагать, были позаковыристей, чем у графа Монте-Кристо. Тот, по крайне мере, чиновниками в шахматы не играл.
Хасан проводил нас в уютно обставленную и жарко натопленную комнату. Выложенная изразцами с ручной затейливой росписью голландская печь уходила под потолок, пронзая, видимо, ею же отапливаемый второй этаж, и завершалась где-то на крыше кирпичной трубой. Трубу я подметил еще во дворе, как и поленницу в собственный рост, заботливо накрытую обрезками толи. Согревал ли живой огонь холоднокровного магната лучше, чем центральное отопление, или опасные бумажки так удобней было жечь - это мне, фалалею, неведомо.
- Скажи, что я хочу его видеть. - Сбросив дубленку на ковер, сама Вера опустилась в кресло, подтянутое к печке, и закурила.
Причем по лицу ее легко было догадаться, что отца своего видеть она совсем не хочет.
Хасан, будто вышколенный камердинер, поклонился и пропал за портьерой, обшитой серебряным галуном.
- Черт! - сказала Европа, швырнув сигарету в огнедышащее устье. - Черт, черт, черт! Угаров!
Ударившись о чугунный край заслонки, сигарета упала на поддон.
- Черт! - Европа схватила кочергу и врезала по жестяному поддону с такой злостью, что пробила его насквозь. Извлечь стальную клюшку ей оказалось уже не под силу.
- Вот черт! - Она растерянно улыбнулась.
- Ну, что ты боишься?! Он же твой отец! - Я обнял ее и погладил по волосам.
- Ты не знаешь его! - уткнувшись мне в грудь, повторила Вера давешнюю фразу.
Хасан появился так же бесшумно, как и пропал.
- Хозяин вас ждет, - молвил он, обращаясь исключительно ко мне.
- Почему?! - встрепенулась Вера. - Почему его?!
- Тебе, принцесса, лучше туда не ходить. - В голосе курда явственно прозвучало сочувствие.
Большего он ей не сказал, но Вера его поняла и так. Здесь все друг друга без лишних слов понимали. Кроме меня, разумеется.
Прокладывая путь, Хасан отдернул портьеру и пустил меня вперед. Неуютно я чувствовал себя, поднимаясь наверх и прислушиваясь к его ровному дыханию. Даже руку в карман опустил, хотя вроде бы перестрелки ничто пока не предвещало.
Библиотека Маевского и впрямь оказалась библиотекой: не пещерой людоеда и не пыточной камерой инквизитора.
Аркадий Петрович все так же стоял у окна, глядя на улицу. В профиль он был до странности похож на камбоджийского бунтаря-полковника из фильма "Апокалипсис сегодня".
- Ты где пропадал? - глухо спросил Аркадий Петрович. - Хасану пришлось твою работу делать. Подойди.
Готовый к любому повороту событий, но не к подобному, я направился на встречу с Маевским.
- Не ко мне, дурак! - остановил он меня на полпути. - К доске!
И теперь только я заметил накрытую фигурами шахматную доску посреди инкрустированного антикварного столика. Целая палитра чувств обрушилась на меня при виде знакомой с детства игры: гнев, робость, нетерпение и бог знает что еще. Я замер. Так, я помню, наш класс замирал в тревожном ожидании, когда безжалостный математик Пузырев Антон Ефремович вел карандашом сверху вниз по строчкам журнала: "К доске пойдет… Пойдет к доске… Угаров!" Вздрогнув, я медленно, словно двоечник, приблизился к этому гротесковому воплощению всех моих бед. "Вот ты какой, цветочек аленький!" - усмехнулся я, оценивая настоящую "партию смерти". Фигур на доске оставалось не более половины. Черные играли уже без ферзя, но с проходной защищенной пешкой в шаге от королевского поля соперника. Если они еще и владели правом хода, то белые почти наверняка обязаны были менять ее на свою королеву. Таким образом, белые, не обладая позиционным преимуществом, оказывались в проигрыше, ибо имели на одного офицера меньше при равном количестве прочих фигур.
- Ты видишь?! - Аркадий Петрович резко обернулся.
Оторвав взгляд от доски, я встретился с ним глазами и вдруг понял, что он сошел с ума. Маевский спятил - не было сомнений - в самом медицинском смысле этого слова. Если подобное называется обострением, то я не знаю, кого держат в психиатрических лечебницах под защитой стен, обитых поролоном или чем их там обивают.
- Это победа, Игорек! - Воспаленные его очи сияли адским пламенем. - Я купил его! Купил, как приготовишку! Как дилетанта купил! Он взял моего ферзя за слона и попался, висельник!
"Боже мой! - Я наконец сообразил, что происходит. - Он принимает меня за удравшего в Швейцарию Караваева! А слон-то, видно, тот самый несчастный референт, вчера увезенный из депутатской усадьбы! И Хасан, стало быть, сделал мою, Караваева, работу!"
Бесстрастный курд стоял в дверях, между тем как Аркадий Петрович, будто заведенный, кружил по библиотеке.
- Ничего! - бормотал он в лихорадке. - Ничего, ничего, Игорек! Жалко мою девочку! Жалко! Но столько лет, Игорек! Столько лет! Столько лет я этого ждал!
Вслушиваясь в его безумные бредни, я с ужасом догадался, что ферзь черных, отсутствовавший в списке "злого властелина", - собственная дочь Маевского Вера, которая еще каким-то чудом оставалась жива! Возможно, что Вершинин, так же как и его противник, понадеялся на исполнительность драпанувшего статс-палача! Возможно, он опомнился и сейчас, в эту самую минуту, по следам Веры идут убийцы, чтобы привести в исполнение приговор ее собственного отца!
- Хасан! - Я сжал рукоятку кольта в кармане. - Покажи!
Он понял меня без лишних слов. Похоже, я становился своим в этом доме скорби. Он понял меня, Хасан, и поманил за собой.
Покидая библиотеку, я обернулся. Маевский снова стоял у крайнего окна. Приступ исступленной эйфории сменился тупой прострацией.
За Хасаном я сошел на первый этаж. Минуя гостиную, он проводил меня в сумрачный чулан и за кольцо поднял крышку погреба.
- Ты первый! - сказал я.
Он кивнул и стал спускаться по приставной деревянной лесенке. Добросовестный служака, он умудрился натереть воском полы не только во всем доме, но и здесь. Соскальзывая со ступеней и содрогаясь от еще предстоящего зрелища, я последовал за ним в преисподнюю. Картина и впрямь оказалась не для слабонервных. Хасан - для этого ему пришлось согнуться в три погибели и протиснуться между рядами разнокалиберных коробок, я так понимаю, с продуктами питания - откинул крышку холодильной камеры наподобие тех, в каких мороженщицы держат свой товар, и смертельный холод пробрал меня до костей. Отрезанная, покрытая инеем голова референта лежала на леднике.
- Зачем?! - только и смог я поначалу выговорить.
Язык мой словно приклеился к стальным полозьям санок в сорокаградусный мороз.
- Хозяин велел, - равнодушно ответил Хасан. - Сказал, что это - белый офицер. Белые - враги. Он мне еще давно рассказывал. Белые против наших воевали.
- Нельзя же все так буквально понимать! - Подобный приступ отвращения и тошноты я не испытывал, даже когда "спецы" расстреливали пленных "духов" на глазах у односельчан.
Прикрыв ладонью рот, я опрометью кинулся вон из погреба. Но напрасно я надеялся, что хоть сегодня обойдется без крови. Поскользнувшись на вощеных ступеньках, я расквасил себе нос. Хорошо, носовой платок был с собой на этот раз. Не всегда такое бывает.
- Вера! - Прижимая к лицу платок, я влетел в комнату, где оставил накануне Европу.
Вера Аркадьевна отсутствовала, и пришлось мне возвращаться в библиотеку.
Диспозиция наверху основательно успела поменяться. Аркадий Петрович сидел на корточках, забившись в угол между книжными шкафами. Выставив перед собой локти, он затравленно озирался. Вера лежала посреди комнаты, свернувшись калачиком. Прежде я думал, что в обморок так не падают. Падают, оказывается.
Узрев на горизонте меня, отец Веры живо переметнулся на мою сторону.
- Игорь! Спаси меня, Игорь! - застонал он в ужасе. - Ты же сам ей инъекцию сделал! А теперь она пришла! Она за мной пришла, Игорь! В могилу меня потащит! В мать-землю!
Он вцепился в мои штаны мертвой хваткой. Отдирать его пришлось свободной рукой. Другую, с платком, я все еще прижимал к собственному разбитому носу. Не приди мне на выручку Хасан, я бы еще, наверное, долго пыхтел. Курд оттащил Аркадия Петровича и стал его успокаивать, напевая какую-то свою арабскую колыбельную.
"Вот, оказывается, что за казнь веселые шахматисты своим королевам уготовили! - Бросив платок, я взял на руки Веру Аркадьевну и поплелся вниз. - Передозировка наркотиков! Чего ж верней и проще?! "…Вот, Гамлет, мой платок; лоб оботри; за твой успех пьет королева, Гамлет!"
Оставлять Веру в доме я не решился.
- Вера! - с трудом и с мокрым полотенцем я привел ее в чувство. - Пора ехать, Вера! Едем отсюда скорее! Где дубленка?!
- А папа?! - Она стала вырываться. - Что с ним?! Я пойду к нему!
Зажав лицо Европы ладонями, я посмотрел ей в глаза:
- Вера, ты мне веришь?! Тебя имя обязывает!
Она, помедлив, кивнула.
И все. Оживший "харлей" вынес нас на улицу какого-то передвижника, и я погнал его, чуть ли не пришпоривая, кратчайшим путем через поселок.
Чувствовал я себя словно аквалангист, стремительно поднявшийся с большой глубины на поверхность и приболевший кессонной болезнью. Расстройство речи и помрачение рассудка - таковы ее признаки.
Расстояние до Петровско-Разумовского проезда я покрыл, должно быть, минут за пятнадцать. Заодно покрыл матом всех полоумных водителей. И их родителей тоже. "Харлей-эвидсон" Гены Раздорова я оставил дома за три от своего. Только оказавшись в своей комнате, куда Веру Аркадьевну пришлось нести, как невесту, на руках, я несколько успокоился и сам. Вера ни о чем уже не спрашивала. Я уложил ее на диван и прикрыл одеялом. Сам же сел на пол, прислонившись спиной к батарее отопления и положив рядом кольт. Батареи у нас в доме с воздушными пробками: еле теплые. Чтобы их раскочегарить, надо тазов пятьдесят воды в сортир вынести, сливая оную постепенно из батарейного крантика. Сил у меня на это не осталось. Да и ни на что другое.
"Пепел больше не стучит в твое сердце, - говорили гезы Уленшпигелю. - Сто тысяч семейств вследствие королевских указов понесли на северо-запад, в Англию, ремесла, промышленность, богатство нашей родины… А ты жалеешь тех, кто виноват в нашей гибели!" Написано было словно для меня. Жалел я в ту минуту Аркадии Петровича Маевского.
ГЛАВА 29
О ТОМ, ЧЕГО НЕТ И В ПОМИНЕ
Во всяком случае, для осязаемого мной большинства. По крайней мере, в моем обозримом настоящем. О морали. Сам я тот еще моралист, но, доведись мне, стоя на площади Белорусского вокзала в 13.30 18 декабря 1999 года, сочинять реферат "О морали", первую букву в его названии я написал бы прописью: "ноль". "Ноль морали", как единица человеческой активности. В отдельные периоды жизни мораль наша вследствие повышенной активности стремится к нулю и замерзает на шкале общепринятых ценностей где-то у критической отметки, не долетев до дна каких-нибудь несколько делений. Понять это и тем более объяснить нам, отставным гуманитариям, не под силу. Уклоняются от прямого ответа и представители точных наук. Вайс говорит: "Время такое". Какое такое время?!
Я посмотрел на часы. Хаза опаздывал уже минут на пятнадцать.
- Бабка Матрена оставила мне два "лимона"! Велела пропить, прогулять, а я - решил вам проиграть! - выкрикивал пунцовый от натуги и холода живчик, усердно гоняя по лотку меховой шар тремя стаканами из-под "фанты".
Похожий на цыпленка морозоустойчивый лимонно-желтый шар привлек внимание заезжего лопуха. Группа "активной поддержки", толкавшаяся вокруг, мигом оживилась, и наперсточник, сволоча злосчастную судьбу, начал продувать свои кровные направо и налево. Не его это, видно, был день. Или шар заменить следовало: слишком крупный и яркий, подлец, - заметно, под который стакан катится. Но поздно, поздно! Уже углядел его промашку лопух, и вытянул первую сотню из подштанников, и выиграл! И ставки увеличил! И - опять в яблочко!
Время такое: все заповеди в подкорке запрятаны. Важно денег срубить, пока счастье. А заповеди мы знаем, помним и соблюдаем по большим христианским праздникам, если настроение, конечно, соответствующее.
Хаза опаздывал. Я курил и злился. Сам был виноват - не смог отказать. Хаза поставил меня на ноги, и я вроде как чувствовал себя в долгу. Иной раз отключенный телефон помогает даже лучше, чем снотворное. А так, с трудом отклеившись от батареи, я доковылял до него на ватных ногах и снял трубку.
- Это не телефонный разговор! - с ходу предупредил меня Хаза.
- Неужели?! - Возмущению моему не было границ. - Тогда зачем я стою тут босиком с трубкой в руке, разбуженный твоим идиотским звонком, и слушаю весь твой бредовый текст?!
- Это еще не весь! - Хаза терпеливо дождался, пока я спущу пары. - Встретиться надо!
- Кому надо?!
Если бы он соврал, я повесил бы трубку. Потому что мне точно было не надо. Мне надо было немного вздремнуть и отправляться на поиски шахматиста Вершинина. Как-то хотелось уже закончить опостылевшую бодягу с настольными играми. Но оказалось, что встретиться надо было Хазе. Обезоруженный его искренностью, я пошел на попятную. После чего снова забыл выдернуть шнур из гнезда.
- Александр Иванович?! - Отозвался на мое грубое "Пропади оно все пропадом!" веселый баритон. - Заклунный из прокуратуры беспокоит! Рал, что застал вас в добром здравии!
- Застали-то вы меня на пороге, - уточнил я. - Так что давайте будем предельно кратки и вежливы.
- С кого начнем?! - поддержал меня Заклунный.
Звонок следователя меня нимало не озадачил. В последние дни я настолько не скрывал своего скоропостижного воскрешения, что продолжать еще верить в мою кончину могли разве очень заинтересованные персоны вроде Аркадия Петровича Маевского, у которого я так долго путался под ногами на пути к сокрушительной победе. Так что уж коли Хаза докопался до истины, следователю Заклунному с его опытом и агентурными связями сам Пинкертон велел меня достать. Думается, и вызов-то Журенко был им по большому счету затеян для подготовки нашего рандеву. Расположив к себе Андрея, Заклунный дал мне тем понять о лояльном отношении органов к моим активным способам защиты и опосредованно выразил свою личную заинтересованность в быстрейшем завершении этого многосерийного запутанного триллера. Нет, он явно был не из тех, кому следовало хамить.
- Нервы пошаливают, - постарался я как-то сгладить собственную резкость. - Надоели вы мне все до смерти. У вас родедорма, случайно, не найдется? Тазепама? Элениума? Что? Совсем никаких транквилизаторов?
Я оглянулся на спящую Веру Аркадьевну.
- Только для вас, бесценный Александр Иванович! - Следователь был сама любезность. - Валиум подойдет?! Мне адвокат знакомый подкинул. Так что взятки я беру, учтите сразу!
- Не болен кто ж? - усмехнулся я.
- Значит, часика в три, как договорились, да?! - Заклунный прикрыл трубку ладонью, что-то кому-то ответил и вернулся ко мне. - Ну, вот и славно! Кабинет помните?! Пропуск я закажу!