Они опять обменялись взглядами, в которых ясно читались полное взаимопонимание и злорадная усмешка.
- Белое платье, - ухмыльнулся Хендрик, - кому-то оно должно понравиться.
Он стремительно покинул комнату через потайной ход, а старуха посуровела и велела снять золотую диадему, венецейскую кисею и наряд из вишневого алтабаса. Со смешанным чувством облегчения и разочарования я рассталась с одеянием богатой женщины, перед которой склонялись в поклоне дамы и кавалеры. Уж никогда не придется мне потрогать дорогую ткань и украсить лоб золотой диадемой. Бедный Блум, он так и не увидел меня красивой и изящной, статной и благородной. Так и останусь я в его памяти дочерью алхимика в темном платье с белой косынкой на плечах, девушкой скромной и неприметной. Я поймала себя на том, что думаю о Блуме как о живом. Сердце согрелось надеждой, что с ним ничего не случилось, что ему удалось выбраться из сожженного города и броситься на спасение невесты. Невесты… Чужой невенчанной жены! Игрушки в руках чудовища!
С помощью старухи я надела белое платье и взглянула в большое зеркало. О таком наряде я мечтала, когда представляла нашу свадьбу с Блумом. Узорчатый бархат, мягкий, как брюшки горностая, расшитый мелким жемчугом по подолу, со шлейфом и узкими рукавами на шнуровке. И тисненые кружева под шею. Скромно, но как красиво! Если бы довелось Блуму увидеть свою невесту в таком подвенечном платье, он ахнул бы и не сводил с меня влюбленных глаз до самой гробовой доски, и мы бы жили долго и счастливо, и наш дом был бы полон детей.
Да, полон детей…
- Хватит мечтать! - Прикрикнула старуха и протянула железный гребень. - Ты ему не ровня и думать не смей!
Я расчесывала волосы, выдирая целые клоки, которые невозможно было распутать, и на колени сыпались еловые иголки и сухие веточки. Но боли я не чувствовала, мне не давали покоя слова старухи. Что такое заметила она в моем лице, что ополчилась на Блума? И как она узнала о нем? Уж не ведьма ли она? И почему она думает, что я не ровня Блуму? Очень даже ровня! Ну и что ж, что батюшка занялся алхимией! Не всем же коротать время в бесконечных охотах и балах?!
Да, не всем коротать…
- Нет, заплетать косы не надо, оставь так, распущенными, - услышала я рядом голос маркграфа и вздрогнула.
Он стоял за спиной и рассматривал мое отражение в зеркале, как смотрит придирчивый покупатель на отделку дорогой безделушки. Его губы кривила довольная усмешка, будто предвкушал он забавный розыгрыш или долгожданный подарок. Старуха набросила поверх белого платья свой черный плащ, глубоко надвинула капюшон, и из юной невесты я превратилась в безликого монаха. Маркграф открыл потайную дверцу и поманил меня за собой. И я послушно пошла за ним, всем сердцем надеясь, что найду способ подмешать яд в его бокал.
Лунный свет пробивался через витражные окна залов, неясные тени шевелились в нишах длинных коридоров, ступени лестниц отзывались на наши шаги тихим скрипом. Мы шли по темному замку, вспугивая мышей и неясных призраков отгремевшего пира. Еще витали запахи жареного мяса, еще дрожали отзвуки умолкнувших лютен, но канули в ночную тьму живые голоса придворных. Ночь окутала Грюнштайн непроницаемым туманом снов и видений.
Тихо скрипнули дневные петли, и мы очутились в часовне. Огоньки поминальных свечей колыхнулись от сквозняка и вновь разгорелись ровным пламенем. Маркграф первым выскользнул на двор, чутко прислушался и потянул меня за собой. Вдоль стены мы обогнули часовню и оказались на кладбище. От ужаса из груди моей вырвался стон, ибо поняла я, что задумал владелец Грюнштайна: кровь очередной жертвы ему приятнее было выпить на фоне надгробных камней, луны и мертвецов, восставших из могил.
- Ш-ш-ш, - он прикрыл мне рот ладонью. - Не бойся.
Я не то чтобы боялась, я вся заледенела от дикого страха. От того страха, который заставляет шевелиться волосы на затылке, останавливает сердце и подгибает ноги.
- Ш-ш-ш… Обещаю, с тобой ничего не случится. - Он откинул капюшон моего плаща и шептал одними губами, почти уткнувшись в волосы:
- Мы только дождемся одного человека, ты выйдешь из-за надгробного камня и немного постоишь, он увидит тебя, а я посмотрю на его лицо…
- Ухху-у, - ухнул над нашими головами филин, прошелестели крылья и черная тень на мгновение потушила свет луны. Я не поверила ни единому его слову.
Маркграф вжал меня в камень огромного креста, который стоял угрюмым стражем рядом со свежим холмиком земли. Я слышала галоп его сердца, сердца мужчины, охваченного азартом погони. Я чувствовала его руку, сильную руку, обнимавшую талию. Я слышала его дыхание, от которого колыхалась прядь волос на виске. Я ощущала его взгляд, я чувствовала томление его тела и с замирающим сердцем ждала, что вот-вот он набросится и будет терзать мое тело.
- Не бойся… - шепнул он, и мне почудилась улыбка на его губах.
Тишина выползла из-под земли туманной дымкой и пала на траву предутренней росой. Холод стал пробираться по ногам, поднимаясь все выше и выше. Я вся заледенела то ли от страха, то ли от ночной прохлады.
В серой предрассветной мгле скрипнула дверь. Шорох шагов. Кто-то взболтал жидкость, сделал щедрый глоток и облегченно вздохнул. Бесформенная тень подкралась к свежему холмику, настороженно оглянулась и вновь приложилась к фляге. Удовлетворенно крякнув, тень вонзила заступ в землю и, натужно отдуваясь, копнула могилу несколько раз. В траве прошуршала мышь, фигура застыла, потом ожила, провела ладонью по лицу и в сердцах выругалась. Жидкость из фляги перетекла в глотку, тень удовлетворенно рыгнула и энергично принялась за дело.
- Дьявол их все забери, - бормотал землекоп, зло налегая на лопату. Комья летели в стороны и падали на соседние надгробья с сухим стуком.
Маркграф распустил завязки плаща на моей шее и легонько подтолкнул вперед. Плащ остался в его руках. Я сделала шаг, потом еще и еще и остановилась возле самой могилы. Бесформенная тень не обратила не меня внимания, ожесточенно разбрасывая землю и чертыхаясь сквозь стиснутые зубы. Мне пришлось подойти вплотную и дернуть его за полу камзола.
- А-а-а! - закричал, обернувшись, Магнус и выронил лопату.
- Дядя, что ты здесь делаешь? - маркграф появился из-за креста, подошел к могиле и взглянул в выкопанную ямку.
- Хендрик, Хендрик! - На Магнуса было жалко смотреть. Он весь побелел и держался руками за левую сторону груди. - Ты чуть не свел меня в могилу!
- Вот в эту? - племянник носком сапога поддел комок земли и столкнул его вниз.
- Я так и знал! Я так и знал! - толстяк обессиленно опустился на землю, достал из-за пояса флягу и потряс ее. Фляга была пуста.
- Что ты знал? - Маркграф наклонился и схватил дядю за отвороты камзола так, что ткань затрещала. - Что ты знал? Ну, говори!
- Я так и знал, что ты пошутил! - закричал дядя, вжимая голову в плечи. - Ты обманул всех нас! Зачем ты это сделал?! Я старый и больной человек! Я же на своих плечах нес ее гроб! Я плакал, как дитя, когда отец Бонифаций сказал "амен" и первая горсть земли упала на крышку! А теперь ты хочешь, чтобы мы все опять поверили тебе?! Ты злой! Ты отвратительный! Ты - исчадие ада! Ты смеешься над нами…
Магнус плакал настоящими слезами, размазывал их кулаком и шмыгал носом. Маркграф стоял над ним, в растерянности потирая подбородок. Из последних сил я добрела до стены часовни и прислонилась к холодному камню пылающим лбом. Сердце мое разрывалось на тысячу клочков от жалости к Магнусу и ненависти к Хендрику. Но больше всего мне было жаль несчастную Агнес, тело которой покоилось в земле, а тень ее водил за собой маркграф, безжалостно обманывая доверчивых родственников.
Над головой послышался шорох, и будто затворилось стрельчатое окно часовни. Там кто-то был, еще одна тень, которая видела всю сцену у могилы Агнес от начала до конца. Я взглянула в дверной проем, но там было темно и тихо, лишь потрескивали фитили догорающих поминальных свечей. И вдруг откуда-то из подпола послышался слабый голос:
- Аньес, Аньес, любовь моя, где ты?.. - Шепот напоминал милый образ Блума. Его бледное лицо, темный пушок на верхней губе и молящие глаза. Его несмелые поцелуи, неумелые руки и вздымающуюся от горестных вздохов грудь. Мне вспомнился его шепот: "Господи, ну, когда же настанет день свадьбы?! Когда же ты станешь моей?!" Душа рвалась на части, и хотелось рыдать в голос. Кровь стучала в висках, а в вышине ухал филин, вторя погребальному звону колоколов.
И я заткнула уши, чтобы ничего не слышать.
Глава 9
Год 2005, перед рассветом
Я прислушалась. Кажется, шаги… Мне почудилось, будто кто-то тихо прокрался по коридору, на секунду замерев под дверью номера… Нет, показалось. В гостинице стояла тишина самого темного предрассветного часа, когда молчат телефоны и портье дремлет, пользуясь коротким затишьем.
Ночь раскинулась над Женевским озером рыболовной сетью, которую поставил невидимый рыбак для ловли звезд. Мои мысли запутались в том неводе. Я лежала без сна, в смутных видениях и грезах. Мерещились мне крепостные стены, подъемный мост через ров, старый замок со стрельчатыми окнами, башня, где умерла несчастная Аньес, тень шута, тихо плачущая у могильного камня…
Ах, какая красивая и грустная легенда! Совсем не похожа на ту, что довелось мне читать в детстве. Как странно! Ничего общего, в одной - красивая любовь и злая соперница, в другой - несчастная любовь и жестокий рыцарь… Какая же из легенд говорит правду? Впрочем, кое-что общее в двух сказках все же есть: алмазный венец, который исчезает в конце, с тем, чтобы наказать зло. Известный прием в народных сказаниях.
Интересно, как выглядел этот венец? Месье Варкоч говорил, что на старинных портретах можно его увидеть… А еще любопытно было бы посмотреть на первых владельцев Грюнштайна. Какие они были? Я представляла их свирепыми бородачами в блестящих доспехах, а жен - чопорными дамами в темных платьях. С исчезновением алмазного венца и утратой воинского пыла они наверняка превратились в скучных бюргеров и анемичных аристократок.
Последний владелец рисовался усохшим стариканом в белой панаме, застегнутым на все пуговицы, с моноклем в глазу. Похоронив жену и не в силах перенести одиночество наедине с воспоминаниями, он продал родовое гнездо и отправился в морское путешествие в Индию. И сейчас сидит в плетеном кресле на палубе океанского лайнера, смотрит вдаль немигающим взглядом и вспоминает ушедшую молодость… А без его подписи я не смогу вернуть деньги и воплотить в реальность мечту о Багамах, гамаке и мачо с гитарой…
Я опять прислушалась. Мне почудился шорох в коридоре и показалось, будто что-то белое скользнуло в щель под дверью. С замирающим сердцем я нащупала на прикроватном столике очки и выбралась из-под одеяла. На коврике лежал запечатанный конверт. Я осторожно вскрыла его и нашла внутри лист бумаги, несколько бумажных купюр и монеты. Машинописный текст извещал:
"Дорогая Ольга!
Пересматривая документы сделки, я обнаружил досадную оплошность: перерасчет страхового взноса из евро в швейцарские франки был произведен по курсу на день заключения сделки, в то время как должен был производиться на момент оформления страхового полиса. Разница составила небольшую сумму, которую наша фирма возвращает с искренними извинениями.
Всегда ваш. Варкоч".
Дрожащей рукой я пересчитала деньги. Ну что ж, может быть, для месье Варкоча 524 франка 15 центов и небольшая сумма, а мне она показалась совсем не маленькой. Ах, как трогательно выглядела его щепетильность: ночью покинуть уютный дом, пробраться в гостиницу и тайно подбросить конверт! Особенно умилительно выглядели 15 центов.
И поняла я, что это перст судьбы: пятисот с лишним франков должно хватить на билет. Утренним поездом я отправлюсь к Грюнштайн, услышу неумолчный шум горной реки, поднимусь по стертым ступеням, дотронусь до изглаженных временем камней, смахну пыль с заржавевших доспехов и полюбуюсь изображением алмазного венца на старинных фамильных портретах. Действительно, глупо было бы уехать из страны и даже не бросить мимолетного взгляда на подарок Магнуса! Решено…
В туристическом бюро при гостинице я была первой посетительницей. Улыбчивый агент, поколдовав над клавиатурой компьютера, вручил мне билет на поезд до Сент-Галлена с пересадкой в Цюрихе, а так же карту Швейцарии и брошюру "Достопримечательности кантона Аппензель".
До свидания, Женева - город щепетильных и страстных юристов, город белых лебедей и лукового супа тетушки Гийом. До свидания, Женева - город, в котором по улице Серветт ходит троллейбус во Францию. Подумать только: троллейбус во Францию!.. Ах, Женева - город, где в кондитерских лавках продают клубничный торт на сантиметры, а книгами и хрусталем торгуют на килограммы! До свидания, кантон Гельветика, здравствуй, Аппензель!
Я смотрела в окно вагона и улыбалась своим мыслям. Проводник зычно прокричал: "Ан-ватююр!", поезд тронулся, и мимо поплыли лица провожающих и колонны перрона. За одной из колонн промелькнула знакомая плотная фигура. Молодой мужчина с простоватым лицом достал сотовый телефон, нажал кнопки и что-то прокричал в трубку. Я вжалась носом в стекло, чуть не раздавив очки. Нет, показалось… Мне показалось, что я узнала в нем секретаря Блума.
Нет, не может быть… И я отмахнулась от неприятного чувства, будто по дороге от гостиницы до вокзала чей-то назойливый взгляд упирался в затылок, и в отражениях магазинных витрин проскальзывал смутно знакомый силуэт. Не может быть… Но как похож был на секретаря Блума молодой мужчина в джинсах и майке с короткими рукавами, который старательно отворачивался, стоило мне оглянуться на улице! Странно… Нет, это все бессонная ночь, волнения и женская мнительность. С какой стати Блуму пришла бы в голову шальная мысль следить за мной?!
Поезд набирал скорость. Мимо летели аккуратные деревца, пряничные домики с черепичными крышами, шпили соборов, поля, реки и мосты. Мы мчались, обгоняя автомобили на шоссе, в сторону города, в котором обитали легендарные гномы. Мысли уносили меня в сказку, где жили красавицы, шуты и короли, где кипели нешуточные страсти - любовь и ревность, а конец был печальным. В той сказке прекрасная Аньес любила рыцаря Грюнштайна, коварная Изабелла его ненавидела, но питала теплые чувства к шуту, который больше всего на свете ценил золотые монеты. За их спинами маячил нескладный Блум с телефонной трубкой в руке, а в темных коридорах загадочного замка светились глаза кота в алмазном венце, озорно сдвинутом на одно ухо.
Кажется, я задремала. По вагону прошел проводник, оповещая, что поезд прибывает на центральный вокзал Цюриха, просьба освободить вагоны и не оставлять своих вещей.
Каким-то чудом мне удалось расшифровать сообщение вокзального табло, не заблудиться среди толпы туристов с рюкзаками, найти нужный перрон и сесть на поезд на Сент-Галлен. Ах, Сент-Галлен, две тысячи лет назад через него пролегал путь торговцев, которые везли товары с востока в Римскую империю. Теми же долинами, между холмами, по предгорьям Альп двигался состав из зеленых вагонов, с каждой минутой приближаясь к городу, известному самым вкусным сливочным маслом и лучшими льняными тканями в Европе.
Гордость распирала меня: оказывается, путешествовать в одиночку в незнакомой стране не так уж и страшно. Главное, без паники! Вот так, совершенно спокойно садишься в поезд и едешь в сторону альпийских лугов, горных туннелей и эдельвейсов. И там, рядом с неугомонной рекой, несущей хрустальные воды в цветущие долины, стоит замок Грюнштайн - легенда в камне. И я - хозяйка этой легенды!
Мне представлялись мощные стены с морщинами трещин прожитых веков, молчаливые своды часовни, истертые временем ступени, гулкие залы, загадочные лица прежних владельцев на потемневших портретах, тишина и тайна. Неясные тени скользили по разноцветным стеклышками витражей, замирали в мутных зеркалах и растворялись под высокими сводами залов. С потемневших портретов томно улыбались красавицы и грозно хмурили брови бравые рыцари.
Кажется, я грезила наяву. Несколько часов пути пролетели, как во сне. В реальность меня вернули голоса проводников, которые поторапливали последних пассажиров гортанными выкриками "Сан-Гаааль!"
Я спустилась на перрон и мигом озябла от горной прохлады. Поудобнее перехватив ручку чемодана на колесиках, я храбро двинулась навстречу новым приключениям, которые, по моим прикидкам, должны были вот-вот начаться возле кассы. В туристическом бюро при гостинице мне продали билеты только до Сент-Галлена, местные линии не входили в сферу компьютерного обслуживания. Повинуясь интуиции, я нашла вокзальные кассы и пристроилась в очередь к окошечку.
- Мне, пожалуйста, один билет в обе стороны до Грюнштайна, - вежливо попросила я по-французски.
Ответом мне была длинная фраза на неизвестном языке, отдаленно напоминавшем смесь немецкого, французского и итальянского. Так вот он каков: четвертый государственный язык Швейцарии, о котором предупреждал путеводитель, - ретороманский. Я поняла только одно слово "Грюнштайн" и уловила отрицательную интонацию. В растерянности я поморгала и попыталась сказать то же самое, но с помощью жестикуляции:
- Один, туда-обратно, Грюнштайн.
В ответ я получила еще одну тираду с отрицательной интонацией и почувствовала себя сквернейшим образом.
- Мадемуазель, позвольте вам помочь, - услышала я сзади мужской голос и чуть не расплакалась от облегчения.
Он показался мне добрым ангелом в поношенном твидовом пиджаке с обвисшими карманами, в плохо отглаженных брюках, в рубашке с застиранным воротничком, но с франтоватым красным в белый горошек галстуком-бабочкой, с потертым саквояжем в руках. Небольшого росточка, тщедушный, с обширной лысиной, в круглых очечках и с ласковой улыбкой на губах он напоминал то ли школьного учителя, то ли актера провинциального театра, то ли католического священника.
- К сожалению, до Грюнштайна на поезде добраться невозможно, - с сочувствием сообщил он. - Вам следует доехать до Гейза, а потом на попутной машине или пешком… Я как раз направляюсь в Гейз. Если не возражаете…
Конечно же, я не возражала.
- Позвольте представиться: папаша Бонифаций, торговец. Да, у меня свой магазинчик в пригородах Женевы. Так и называется: "У папаши Бонифация". Чем торгуют? Да всем понемножку: книжки, старые грампластинки, часы, посуда - все то, что одни считают старой рухлядью, а другие - антиквариатом. Люди любят собирать старинные вещи, а я им помогаю. Я - старьевщик. А где можно найти старые вещи? В старых домах, где люди живут не одну сотню лет. В таких домах время течет по-другому. Я сам родом из Аппензеля и должен вам сказать, деточка…
Вот так, непринужденно болтая, мы дождались паровоза. Да, настоящего паровоза, который тянул за собой три красных вагончика - все в обилии вычурных медных поручней и накладок, намекавших на почтенный возраст подвижного состава. Пассажиров было немного. Деревянные скамьи занимали местные жители, к моему немалому удивлению одетые в костюмы с национальным колоритом: мужчины здесь предпочитали тирольские шляпы с перышками, а женщины - белые кофты с пышными рукавами и черные сарафаны с цветочной нашивкой на лифе. "Грюсгот!" - здоровались они друг с другом, как соседи или старые знакомые. Они раскланивались и с нами, мы с папашей Бонифацием хором отвечали: "Грюсгот!"