Игорь ТУМАШ
ЧИСТО РУССКОЕ УБИЙСТВО
Впервые за последние семь лет частный детектив Георгий Иванович Прищепкин разрешил себе взять отпуск, чтобы хоть на несколько недель отвлечься от бурной деятельности по разоблачению всякого рода преступников.
Надоели эти уроды! Морды уголовные, со всеми написанными на них пороками, видеть уж больше не мог. Георгий Иванович даже сомневаться начал, будто есть на свете какие–нибудь другие - одухотворенные, честные, открытые. И только на планерках сыскного агентства "Аз воздам", а также бреясь по утрам перед зеркалом, убеждался: не перевелись еще морды–то человечьи, есть!
Ведь если бы, например, убрать с Лехи Бисквита килограммов пятьдесят лишнего веса, то его круглая, лоснящаяся от излишних занятий гастрономическим спортом мордель вполне бы могла уподобиться лику Адама - до совершения греха прелюбодеяния с кокоткой Евой. А морда Сергуни Холодинца - чем не лик какого–нибудь апостола? Сводить Сергуню в баню, одеть прилично, отобрать гадкие дешевые сигареты, которыми тот явно злоупотреблял, и - апостол, вылитый апостол!
В общем, собрал Георгий Иванович вещички да и сел в Минске на "четверочку" до Москвы. Оказавшись поутру в российской столице, перебрался с Белорусского вокзала на Казанский и в 16.20 отбыл на "скором" в Киселевград, город своего сыскарского становления, в котором у него оставалось много друзей, где был похоронен погибший от бандитской пули из–за угла Мишка Високосный - друг самый близкий.
Трудно передать все то волнение, охватившее Георгия Ивановича, когда за окнами плацкартного вагона замелькали до боли знакомые поля и перелески. Ага, вот и станция Раззуваевка, где брали банду Минусина. Вот березовая роща, куда с бывшей женой Викой ездил за грибами. Интересно, не перевелись в роще боровики?
Георгий Иванович вздохнул: вытоптали небось, извели! Ведь нынешняя молодежь абсолютно понятия не имеет о культуре грибной охоты. В частности, что грибы следует аккуратно срезать ножичком, а не выдирать из земли вместе с грибницами; что в поисках "членов семейства" нельзя ворошить дерн вокруг палками, носками ботинок; что червивые части грибных ножек, тем более шляпок, необходимо удалять сразу, а не оставлять на потом; наконец, что грибы следует собирать в плетеные корзины, а не в полиэтиленовые пакеты и хозяйственные сумки.
Ах, как хорошо шли потом маринованные раззуваевские боровики после баньки под водочку! Вместе со снегиревскими, впрочем, жареными рыжиками. Как душевно просиживали они до утра всей опергруппой после каждого удачно проведенного расследования!
Группа работала настолько блестяще, что по настоянию жены Георгию Ивановичу пришлось даже от водки кодироваться. И не ему одному, между прочим. Многие ребята из его группы пошли тогда на поклон к "сыну" крымского врача Данченко.
Только не был тот козел с бородкой, лишивший его радости чисто русского вида коллективного отдыха, Данченке никаким сыном. Георгий Иванович как–то со злости справки навел. Оказалось, что у покойного Данченки вообще не было сыновей. Как и у лейтенанта Шмидта, героя восстания на броненосце "Потемкин", вынужденного покинуть этот мир холостым. Между тем по "сыну" Данченки сидело в каждом более или менее большом городе Содружества. Попадались, впрочем, и "дочери", имелось несколько "племянниц" и "племянников"… Что интересно, у украинца Данченко "детишки" рождались самых разных национальностей: русские, молдаване, кавказцы… Даже одного негра, успешно практиковавшего в Саранске, умудрился родить этот Данченка.
По идее всех самозванцев следовало пересажать. Но код–то работал! К водке Георгий Иванович совершенно охладел. Следовательно, состав преступления был совсем жидким. Дело против самозваных родственников могли возбудить только настоящие родственники. Те, однако, Георгию Ивановичу даже не ответили. Ладно, должен был проявить бдительность и проявил. Теперь закодированным бывшим алкоголикам Прищепкин мог смотреть в глаза с чистой совестью.
За окнами замелькала Воробьевка - дальний пригород Киселевграда. Поезд замедлял ход, лязгал всем своим железьем и скрежетал тормозными - что там у них? - колодками. Город сыскарского становления Георгия Ивановича из грез и воспоминаний постепенно обретал материальные черты.
Промзона… парк имени Юрия Гагарина… гаражный кооператив завода "Вымпел"… привокзальный сквер. Наконец, вокзал. Треснув на посошок буферами и дернувшись так, что приникшие к окнам пассажиры едва удержались на ногах, поезд остановился. И сразу в вагонах воцарилась расслабляющая тишина.
- Поезд на Воркутя отходит со второго путя, - отчетливо, жестяным голосом сообщил вокзальный репродуктор.
Прищепкин чуть не прослезился: "Это же Галка Семенова! Выходит, по–прежнему работает здесь дежурной! Уж сколько начальник станции Анатолий Евграфович Поздняков пенял ей за эти "Воркутя" и "путя" - как об стенку горохом! Ведь даже в анекдот союзного масштаба Галка вписалась!"
- На третю платформу прибыл скорый поезд Москва - Киселевград, - продолжал вещать репродуктор голосом Галки. - Граждане, будьте внимательны и осторожны. Железнодорожные путя - место опасностя.
Георгию Ивановичу пришлось–таки украдкой смахнуть скупую мужскую слезу. Киселевград! Как много в этом слове…
О приезде Георгий Иванович никому не сообщал. Хотел сделать друзьям сюрприз. Поэтому очень удивился, обнаружив на платформе сводный милицейский духовой оркестр, грянувший марш при его появлении в просвете тамбура.
"Откуда узнали?! Как пронюхали?!. Раз такое внимание к моей скромной персоне, значит… Значит, я действительно стал знаменит!" Георгий Иванович выпятил грудь колесом и от удовольствия причмокнул губами.
Однако одновременно с ним, но из тамбура соседнего купейного вагона на киселевградскую землю спускался какой–то лысый тип в солнцезащитных очках, в дорогом костюме. И именно к нему, а не к сыскарю бросились девушки с караваем в русских национальных сарафанах и кокошниках.
"Увы, до Киселевграда моя слава еще не докатилась", - немного грустно констатировал Георгий Иванович, шагая к стоянке такси.
Прищепкин поселился в гостинице. Самой дешевой. Несмотря на все свои достижения в деле частного сыска, он так и остался человеком достатка весьма среднего. Со всеми вытекающими последствиями. Например, он никогда не упускал случая покупки ворованного бензина для своей "восьмерки", в общественном транспорте норовил ездить зайцем. Несолидно? Что ж делать, отказываться от любимого сыскного дела? Нет, Георгий Иванович скорее согласился бы голодать.
Сыскарь принял душ, пообедал в буфете и принялся обзванивать друзей.
Как оказалось, Волошин из системы МВД уволился, переехал в деревню и занялся пчеловодством. "Надо же, - подивился Прищепкин. - Сумел–таки оторваться". Зато Капинос, Фоминцев и Тарасюк оказались на своих местах и с превеликой радостью приняли весть о приезде. Так как каждый из них настойчиво приглашал Георгия Ивановича к себе домой, то сыскарю, чтобы никого не обидеть, пришлось назначить друзьям встречу в гостинице.
Убогость обстановки номера Прищепкина ничуть не смущала, он был уверен, что друзья совсем не изменились и по–прежнему живут духовной, творческой жизнью, то есть сыском. Что они сами вынуждены экономить буквально на всем, при случае воровать бензин, а последнюю неделю до зарплаты вместе со своими семьями питаться домашними заготовками. То есть всей этой кислятиной, маринованными и солеными огурцами да помидорами, квашеной капустой, картошкой… Ибо богатый, хотя бы просто обеспеченный, мент это не страж порядка, а содержанка правонарушителей, дегенерат милицейского рода и племени.
Ну не получается пока у страны достойно содержать верных псов народных. Бурлит потому что в строительном хаосе. Разрозненные сегменты будущего ее устройства находятся в непрерывном броуновском движении, все еще не "узнают" друг друга: не отталкиваются и не притягиваются. Но пройдет какое–то время, и сегменты начнут соединяться, образовывая некую конструкцию. Однако не будет она принципиально новой. Ведь по большому счету все новое в России это либо плохо усвоенное, либо по достоинству не оцененное старое. Только после достаточного отвердения конструкции о псах народных и вспомнят. Вновь окружат заботой и вниманием.
Любил вот Прищепкин пофилософствовать, занимаясь каким–нибудь домашним делом. Теперешним можно было считать приготовление салатов для предстоящей дружеской вечеринки. Георгий Иванович купил в кулинарии вареную курицу, а к ней в палатке - кучу всякой зелени, майонез - в магазине. Первый салат - "мясной". Еще один салат можно назвать "летним": продукты те же, но уже без курицы. Летом ведь мясо вредно, да и курица была не слишком крупной.
Кроме салатов он задумал порадовать друзей бутербродами со шпротами и прихваченной в Минске литровой бутылкой водки "Беларусь синеокая". Самому же придется довольствоваться минералочкой. Ничего, не привыкать. Зато голова потом болеть не будет.
Данченки, кстати, с просторов СНГ как–то сникли. Вместо них появились кодировщики с фамилиями Донской, Невский. Верно, чтобы у алкашей вызывать ассоциации с крупнейшими победами русского оружия. Татаро–монголов разбили, тевтонов–рыцарей разбили. Следовательно, если человек–однофамилец князей–победителей взялся воевать с ратью зеленого змия, то неужели спасует? Разобьет! Баксы в его мягкие, но цепкие руки можно вручать с абсолютной уверенностью.
К большим деньгам всегда какая–нибудь грязь липнет. Такая вот в природе закономерность имеется.
Прищепкин постепенно пришел к мысли, что кодировке, скорее всего, может любой дурак выучиться. Гораздо сложнее к этому делу как следует примазаться. Ведь трудности наверняка начинаются со стадии лицензирования и регистрации. Чиновники, вершители этих действ, свою долю от горьких алкашеских денег первыми требуют.
Поэтому, чтобы стать популярным кодировщиком, в первую очередь нужно страстно любить деньги и быть докой по части всякого рода подношений. И при этом день и ночь трендеть о безмерной любви к человечеству и Божьем, в отношении себя, промысле…
Не дано нам любить деньги, вздохнул Георгий Иванович, нарезая лопушистые листья салата, поэтому их наличие в обозримой перспективе и не предвидится.
"Сердце красавицы склонно к изме–ене. И к перемене…" - зазвучал вдруг приемник.
Прищепкин бросил взгляд на розетку - не включен! "Да это же Капинос!" - сообразил он, выглянул в окно и увидел внизу Женьку Капиноса и Валеру Тарасюка.
Похожий на каменное изваяние, двухметровый, широкоплечий Капинос старательно выводил арию, а подвижный, как ртуть, коротышка Тарасюк в нетерпении гарцевал вокруг него с огромным букетом сирени.
Капинос закончил школу милиции, но трудоустроился в театр оперетты: уникальные природные певческие данные. Однако служить Мельпомене Капиносу вскоре наскучило, и он вновь надел милицейскую форму. Женька понял, что сыск его призвание, а пение - только хобби, ибо голосом и безупречным музыкальным слухом Создатель наделил его просто так, от щедрот своих. Степенный и представительный, вальяжный флегматик Женька являлся полной противоположностью холерика Валерки.
Внутри Тарасюка словно находился ядерный реактор, ибо в этом маленьком человечке была такая уйма энергии, что с лихвой хватило бы на весь Киселевградский РУВД. Он ни секунды не пребывал в неподвижности, таковым даже не представлялся, и надо иметь развитое воображение, чтобы вообразить его спящим.
Валера, конечно, спал. Но очень мало, часа по три в сутки. Уже в пять какая–то неведомая сила подбрасывала его в постели, и Тарасюк выскакивал из дома на утреннюю пробежку. Заданный с утра темп выдерживал и на протяжении всего рабочего дня. Только искры летели из–под его форменных ботинок.
- Женька, Валерка, здравствуйте, родные мои! Поднимайтесь в номер! - закричал Прищепкин, справившись с закрашенными шпингалетами и распахнув окно.
- Сейчас Фоминцев должен подъехать, - не напрягаясь, ответил Женька, но его полголоса хватило, чтобы Прищепкин на восьмом этаже отчетливо услышал. - С минуты на минуту нарисуется. Мы дождаться обещали, но не вытерпели… Впрочем, да вот и товарищ полковник, собственной персоной.
На стоянке возле гостиницы парковался милицейский "уазик". Гунар Петрович Фоминцев откровенно не любил ходить пешком и служебную машину использовал на все сто восемьдесят процентов. То есть без малейших колебаний разворачивал ее по личным либо семейным надобностям. В Управлении ему и не такое прощали: Фоминцев - умница, Фоминцев - мозг!
Мать у Гунара Петровича была латышкой, отец русским, родился он в Тобольске (фамилия Фоминцев в этом старинном русском городке, кстати, весьма распространена; почти как Гусейнов в Долгопрудном). Чтобы всегда чувствовал сын латышскую свою половинку крови, мать и настояла назвать сына Гунаром. Удачное получилось смешение: Гунар Петрович обладал холодным прибалтийским умом, прагматичностью, был носителем европейской культуры, но имел открытое русское сердце и некоторые привычки также определенно русские. (Может, действительно, не стоило Петру Первому мучиться так со строительством Петербурга, а объявить столицей готовенькую Ригу? Наверно, и история российская тогда б другой азимут приняла, а? Экономия какая!) Гунар Петрович имел разряд по шахматам, и его способность анализировать возникшие ситуации да просчитывать ходы преступников, а также, понятно, и реакцию родного начальства послужила ему гораздо лучшим подспорьем в милицейской карьере, чем неуемная энергия для Валеры и певческий талант для Женьки. Во всяком случае, за прошедшие семь лет Гунар Петрович вырос до полковника и обращаться к нему стали строго по имени–отчеству, между тем как Валера и Женька оставались капитанами, а их отчеств никто не помнил.
- Сердце красавицы склонно к изме–ене, - грянули друзья Прищепкина уже в три глотки, а Валера, словно оказавшись в ситуации, при которой для предотвращения ДТП на железнодорожном переезде необходимо остановить поезд, замахал букетом сирени круговым движением.
- Отставить пение! - гаркнул им Георгий Иванович с восьмого этажа.
Равняйсь! Сми–рна! - Друзья охотно подыгрывали.
Здравствуйте товарищи сыщики!
- Здравия желаем, товарищ детектив! - дружно гаркнули Капинос, Тарасюк и Фоминцев.
Как и в прежние времена просидели друзья до самого утра. Разговорам и воспоминаниям, казалось, не будет конца. А когда у Жени, Гунара Петровича и Жоры начали слипаться глаза, то Валерка, по кличке Комиссар Жюс, потащил их… на рыбалку.
Ребята, в принципе, могли себе это позволить - впереди воскресенье. Но безумно хотелось спать. Всем, кроме Валеры. У Тарасюка, вне зависимости от обстоятельств, с наступлением утра наступал период повышенной активности.
- Да ведь нет у нас для рыбалки ничего, - пробовали сопротивляться сыщики. - Чем рыбу–то ловить будем, пальцами?
- Ерунда, было б желание, - стоял на своем Валера. - Чем ловить - найдем. А ну - не спать! Глаза на ширине плеч! Поднимайтесь! На бережку под кустами подрыхнете… Машину поведет Комиссар Жюс.
По дороге через город Валера тормознул "уазик" у дежурной аптеки, купил несколько пакетиков борной кислоты и марлю.
- Будем порошок в хлебный мякиш закатывать, а из марли сачки сделаем, - пояснил страж правопорядка. - В детстве так ловил, когда с червями загвоздка получалась.
- Между прочим, это браконьерством называется, - хмыкнул Гунар Петрович. - И наш долг…
- Так что, не едем? - растерялся Валера.
- Ладно уж, тронулись, - ответил полковник, с досадой отмечая дистанцию, появившуюся в отношениях между ним и друзьями–капитанами. Пошутить ведь хотел, но Валера принял шутку за назидание старшего по званию.
Георгий Иванович вновь напряженно всматривался в мелькавшие за окном до боли родные пейзажи, менявшиеся с калейдоскопической быстротой: Валера вел "уазик" так, словно гнался за укравшим мешок семок Шумахером. И буквально через полчаса они уже были на Киселевградском водохранилище.
Первые дни июня, самое–самое начало лета. Природа шепчет, Природа дышит - самое распрекрасное время среднерусской полосы. Об этом, глядя на портрет Полины Виардо в прозрачном ночном пеньюаре, еще Тургенев писал. Созерцание Природы среднерусской полосы дало Георгию Ивановичу ощущение тихой радости и глубинного покоя… Если бы еще не мельтешня Тарасюка.
- Дерево–башка! - орал тот на Женьку. - Ну чего кислоту у самого берега разбрасываешь? Денег, между прочим, стоит! Надо ямы искать, вся рыба сейчас в ямах отсиживается.
- А где хоть одна яма? - оправдывался Капинос. - Ты покажи яму–то.
- Может, тебе еще и сомов показать?! - рассвирепел Валера. - Этак каждый дурак сумеет наловить. Побегай по мели, где ухнешь с головкой - там, значит, и яма.
- Сам дурак! - обиделся Женька. - Не буду бегать - делать больше нечего.
- Да на фиг нам вообще рыба. Пожарим на костре колбасы, сала, - миротворчески сказал Прищепкин.
- Ну и жарьте свое сало! Запаску заодно, домкрат! - заявил Валера. - А лично я сюда за рыбой приехал. Сам наловлю!
- Натравлю, - ехидно поправил Гунар Петрович, свинчивая жестяную крышку с бутылки водки. - Бегай, бегай - ищи ямы–то. А мы пока и на бережку неплохо посидим.
Валера бросил на Фоминцева уничтожающий взгляд, открыл уж рот, чтобы покрыть отборным матом, но - осекся, вспомнив, верно, о его трех больших звездах на погонах.
- Ну, будем здоровы! - сказал Фоминцев, чокнувшись с Капиносом, одним гармоничным синхронным движением русского служивого человека опрокидывая в себя водку и подхватывая с разостланной на земле гостиничной скатерти бутерброд со шпротами. Жалко, что ты, Жора, завязал. У меня ведь водка особая - владелец местного завода, Миронов, прислал.
- Мягкая очень, - подтвердил продрогший в воде Капинос, блаженно жмурясь от разливающегося внутри тепла.
- Ушам не верю. У тебя что, водочный барон в друзьях числится? - вороша костер, возмутился Георгий Иванович, прозванный среди киселевградской правоохранительной братии Ханжа Прищепка.
- Одноклассник, с того начнем, - улыбнулся Фоминцев. - Мировой, впрочем, мужик, Миронов–то. С понятиями такой. Рыльце у него, конечно, в пушку, но для города и стадион отремонтировал, и парк в порядок привел, и стипендию для неимущих студентов политеха утвердил. Можно, конечно, сказать, что этим городские власти как бы подкупал. Но по отношению к нему это толкование было бы однобоким. Да, подкупал, естественно, порядок до него заведен. Однако Миронов мог бы сделать то же самое и просто так. По широте душевной.
- Мировой мужик… по широте душевной… Водочным бароном может стать только махинатор либо бандит, - резанул Прищепкин, известный ментовской общественности также и ревнивостью к похвале.