- Пусть с ним за компанию патологоанатом стреляется, - пробурчал злопамятный Фоминцев. - Однако давайте ближе к делу. Несмотря ни на что, я все же думаю, что прорабатываемые нами версии - "производственная" и "бытовая, личная" - так и остаются единственно перспективными. Наша беда в том, что в силу обстоятельств мы оказались вынужденными скакать по этим версиям галопом. И поэтому наверняка пропустили те самые узелки, зацепки, которые могли бы направить расследование в нужное русло. Например, нам так и не удалось снять показания с Александра Генриховича и Ольги Генриховны, как следует допросить Аглаю Владимировну, которую можно и нужно как следует разговорить тем, что припугнуть статьей за соучастие. Кроме того, мы до сих пор не сняли показания с мироновской "челяди": ни с охранника Деменкова, ни с жены его Гули, ни с водителя Симчука, ни с черта–повара Угольникова. Разве что на похоронах зрели мы племянника Петра Олеговича Славу и его невесту Джулию. Наконец, мы не проверили пока ни одного алиби. Действительно ли начальник охраны Воропаев ездил в Тамбов на юбилей к теще? Что, если никуда он по купленным билетам не ездил, и никакой тещи в Тамбове у него отродясь не было? То же самое и в отношении мироновских соратников по партии. Проходили данные товарищи регистрацию на ночной рейс в Москву?.. А вот и неизвестно, нет у нас такой информации. Край непочатый также для нас в исследовании коммерческой деятельности Петра Олеговича. Нам ведь так ничего и не известно о происхождении его "стартового капитала". В общем, давайте все начинать заново. Кто возьмет на себя общение с мироновской прислугой?
Тарасюк с Капиносом переглянулись.
- Мы возьмем. Работали с охранниками, следовательно, Деменков по нашей линии приходится. Заодно скрупулезно проверим алиби Воропаева, встретимся со лжесвидетельницей Аглаей Владимировной, Гульнарой, Симчуком да чертом–поваром.
- Хорошо, в таком случае я опять займусь "производственной" версией, а заодно проверю алиби соратников, - сказал Фоминцев.
- Мне остаются домочадцы Миронова, - констатировал Прищепкин.
Фоминцев разлил водку по стопарям.
- Уже и не знаю, за чей упокой пить? Столько трупов… За всех сразу, что ли?
- За упокой Карнача, извините, пить не буду, - заявил Тарасюк.
- Не по–христиански получается, - заметил Капинос, готовый выпить и за упокой генерала, да только пива.
- Давайте лучше за упокой несчастного Самойлова, - предложил Прищепкин. - Мне кажется, что в этой истории он более других покоя заслуживает.
- Мда, жил человек, никому не мешал. Спартака плясал, этого… Жизеля… Взяли, козлы, да повесили. За упокой Самойлова, - сказал Фоминцев, опрокидывая стопку.
- Обратите, братцы–менты, внимание на такую деталь. Получается, как был у нас обыватель беззащитным перед произволом властей, так и остался, - грустно заметил Прищепкин.
- Ничего подобного, - возразил Фоминцев. - Привожу слова губернатора: "Исполнители воли Карнача должны быть найдены и примерно наказаны. Хватит милиции быть пугалом для народа". Я уже примерно догадываюсь, чья это работа. Как только закроем дело Миронова, раскручу по полной программе. Что, братцы–менты, по второй?
* * *
- Ольга Генриховна при всем желании не может дать показания. Она в психиатрической лечебнице: нервный кризис, - поведал Прищепкину великолепный Александр Генрихович. - По мнению психиатра, в лучшем случае будет вменяема только через неделю. Славы с Джулией дома нет. Чтобы как–то переключиться от переживаний, поехали в Воронеж, навестить знакомого. Будут завтра утром, тогда и договоритесь о встрече. Что же касается меня, то я уже собрался в лечебницу к Ольге. Может, и со мной встретитесь завтра?
Что оставалось ответить Прищепкину? Только согласиться с вариантом, предложенным Александром Генриховичем.
Между прочим, у следственной группы так и не получилось просмотреть на видео снятую похоронную процессию. Урывками, между распитием несчетных заупокойных стопарей, просмотрели лишь несколько разрозненных отрывков. И Прищепкин решил восполнить образовавшийся пробел, тем более что до завтрашней встречи с Александром Генриховичем оказался свободным.
…Гроб, венки, венки, венки. Играющая на солнце медь оркестра военного гарнизона. Плачущая лошадиная морда крупным планом. Ну, это можно было не снимать, подумал Георгий Иванович. Бизнесмены, политики, кому–то оживленно вещающий лапшу на уши Жороновский: "И Лифляндию - на колени перед русским солдатом, и Чухну эту злобную! А Америка, помяните мое слово, таки допросится от исламистов применения оружия массового поражения. На своей территории… Водка для ветеранов войны и труда будет бесплатной - заслужили! Коммунисты эту водку зажали, сами, небось, выжирали, а мы - вернем. Однозначно!"
Рыдающие работницы завода, суровые лица работников. Ага, вот и Филиппов: черты лица искажены, горе неподдельно. Кто это рядом с ним такой несчастный? Маргелян, наверно. А Богданов явно выпивший. Оно и понятно - стресс.
Ага, родственники. Несчастная–несчастная Ольга Генриховна, вид такой, что и ее хоть в гроб клади. Даже Александр Генрихович на похоронах был не столь великолепен, как обычно. Кстати, кто эта толстушка и почему с такой ненавистью и презрением смотрит на Славу? Елки зеленые, да это ведь Джулия!.. Презрение, впрочем, вполне объяснимо. Женщины имеют глупую привычку сравнивать своих мужчин с теми, кому лично и на фиг не нужны: рядом с Петром Олеговичем Слава казался блеклым папоротником на фоне дуба. Однако стоит ли ненавидеть папоротник только за то, что не родился дубом?..
Прищепкин просмотрел эти кадры еще раз, затем еще… Интересно, подумал он, никому даже в голову не пришла мысль, что и алиби Славы также нуждается в проверке. Вот решили проверить соратников: действительно улетели из Киселевграда ночным рейсом? Будем проверять Воропаева: ездил ли с семьей в Тамбов? Славино же алиби приняли как нечто, не подлежащее сомнению.
По свидетельству Александра Генриховича, Слава должен был прилететь из Штатов только к похоронам… Ну да, зачем было вылетать раньше? Позвонил Александр Генрихович, сообщил об убийстве - Слава в своем Лос - Анджелесе связался с представительством "Дельты" и купил билеты. Какие варианты, что не нравится? Прищепкину не понравился взгляд Джулии, который почему–то не вписывался в составленную модель: позвонил Александр Генрихович - Слава связался… А не мог ли Слава связаться с "Дельтой" раньше, еще до известия о гибели дяди? В принципе, что могло помешать ему вылететь в Россию раньше? Почему у Славы не могло возникнуть такого желания? Каждое лето прилетал домой на каникулы, а этим летом, получается, решил повременить до получения известия о смерти?.. В каких числах июня он прилетал в прошлом году, в позапрошлом? Кого бы спросить?.. Разумеется, "должницу" Аглаю Владимировну, подумал Прищепкин, набирая номер квартиры Мироновых.
- Обычно Слава прилетал в самых первых числах месяца. Но в этом году почему–то задержался, - ответила Аглая Владимировна с суетливой готовностью.
- Он предупреждал о приезде заранее?
- Нет, эта хорошая манера у Славы почему–то отсутствовала.
Не рассуждая более, движимый чувством, подобное которому испытывает почуявшая дичь охотничья собака, Прищепкин набрал справочную Шереметьева‑2 и попросил номер пограничного контроля.
Вячеслав Миронов прибыл рейсом из Лос - Анджелеса третьего июня, ответили пограничники.
Между прочим, Миронов был убит четвертого, похоронен седьмого. Что хочешь, блин, то и думай!
Утром Прищепкин первым делом позвонил Славе, чтобы договориться о встрече после обеда. И как бы без всякой задней мысли напомнил прихватить паспорт.
- Зачем? - весьма правдоподобно удивился Слава.
- Должен же я занести в протокол паспортные данные.
- Наизусть помню, так продиктую.
- Потеряли неужто?
- Засунул куда–то. Понимаете, тут такое творилось.
- Ладно, обойдемся без паспорта, - как можно небрежней ответил Прищепкин, чтобы Слава ничего не заподозрил.
Разумеется, Славе никак нельзя было показывать паспорт, ведь в штампе о прохождении пограничного и таможенного досмотра была проставлена и дата. Связался с Фоминцевым.
- Ждать до обеда? Да знаешь, где он через три часа будет? У монгольской границы. Ищи потом ветра в поле. Берем прямо сейчас! - сказал Фоминцев.
- А что с Джулией?
- И ее возьмем! Подумаешь, американская подданная. Кто–нибудь да расколется: почему делали вид, будто прилетели только к похоронам? Чем занимались в ночь убийства?
Колоть, впрочем, не пришлось. Слава был умным мальчиком и понял, что на крючке, сразу после звонка Прищепкина. Но драпать, кажется, и не собирался. Попросил оформить чистосердечное признание… Вся следственная группа испытала такой каскад ощущений… Словно за шиворот им вылили по ковшу ледяной воды, будто стали свидетелями приземления на заводском дворе "Вымпела" НЛО, познакомились с говорящей собакой, распевающим попсовые шлягеры филином. Искали, блин, искали, на чеченцев уж собрались бочку катить. Шутка ли - гора убитых, самоубийство генерала, превращенная в головешки дактилоскопическая лаборатория, загубленная на корню свежая политическая партия - и все из под "легкой" руки–лапки какого–то, извините, кролика!!! Субтильного интеллектуала–очкарика, которого никак нельзя причислить ни к врагам Петра Олеговича, ни к его конкурентам… Более того, близкого родственника Петра Олеговича, кровного, любимого родственника!!! Бред, бред и еще раз бред! Однако бред, оказавшийся чистейшей правдой!
- Четырех человек, считая охранников, грохнул, так или иначе пожизненное дадут, - криво ухмыльнулся, пришедший в себя первым, Фоминцев.
- Я совершил страшный грех, убил человека, заменившего мне отца, которого искренне любил больше всех в жизни. Убил охранников. В этом и хочу чистосердечно признаться. А наказание меня уже не пугает…
Как и в прежние годы, Слава хотел сделать сюрприз приемным родителям и нагрянуть без предупреждения. Он знал, что с пятницы на субботу Петр Олегович будет на даче с ближайшими компаньонами по бизнесу, соратниками по создаваемой партии. (Честно говоря, Ольгу Генриховну он тоже любил, но гораздо меньше, поэтому сюрприз готовил для приемного отца.) Джулия любила Петра Олеговича гораздо больше, глубоко и страстно, однако Слава почему–то считал - по наивности, книжник ведь, - что исключительно как родственника, ни в коей мере как мужчину своей мечты. Однако по дороге из Москвы в Киселевград Джулия призналась Славе в своих чувствах. По этой причине сильно повздорили, и Джулия сказала Славе все, что о нем думала. До Киселевграда добрались поздно вечером, Слава отказался брать с собой Джулию на дачу к Петру Олеговичу и снял ей номер в гостинице.
Пустое занятие - попробовать передать на бумаге все те чувства, которые переживал Слава по дороге на дачу. Ведь как только Джулия его не обзывала! Слизняк, бросила в лицо, ничтожество! Слава любил Джулию, ведь та была коренной американкой, а страна, способная объявить импичмент президенту за такую ерунду, как измена жене, внушала ему священный трепет. Это великая страна, абсолютно здоровая и морально, и физически! В конце концов Штаты проглотят весь мир, и у них есть на то священное право! В общем, Слава полюбил Джулию такой любовью, какая иногда воспламеняет папуаса по отношению к белой женщине. Как любят двуногих человеческих особей, надеясь получить покровительство, бездомные собаки. Слава сгорал от ревности, Слава спешил к дядюшке, чтобы получить уверение, что между ним и Джулией ничего не было. Он жаждал также получить толкование возникшей ситуации, каковой бы та ни оказалась, то есть при любом раскладе, получить разумный совет, как вести себя по отношению к Джулии впредь. Разумеется, Славе также не терпелось припасть к широкой груди Петра Олеговича, крепко его обнять. Да, припасть и обнять, он не оговорился. Ревность ревностью, но любовь к приемному отцу, преклонение перед ним остались незыблемыми.
Слава подъехал к даче. Светилось только одно окно - спальни Петра Олеговича. Ну конечно, охранников отправил спать, сам корпит над документами.
Слава знал на даче все ходы и выходы, отлично ориентировался в темноте. Взял лестницу, которая, как обычно, стояла прислоненная к стене бани, понес к дому.
- Стоять на месте! - вдруг услышал окрик за спиной.
- Свои, - ответил Слава, узнав голос Сереги Тищенко. "Бдит, молодец!" - подумал Слава, решив замолвить за него словечко дядюшке.
Они обнялись, Слава сунул Сереге специально привезенный для него "Паркер". Поэт!
- А где машина?
- Оставил на дороге, чтобы шумом мотора не выдала. Хочу сделать Петру Олеговичу сюрприз.
- Давай–давай, как раз тебя вечером вспоминал.
Сергей отступил в темноту двора, Слава полез верх по ступенькам.
Родственники долго тискали друг друга в объятиях. Петр Олегович воспользовался ситуацией и налил племяннику "мироновки". Неужели за встречу выпить откажется? Не имеет права! Выпили. Всего–то по стопочке, но для Славы стопочка - все равно что другому литр.
- Ну, теперь рассказывай, как ты там жил? Как развиваются отношения с Джулией? Уже познакомился с ее родителями? Согласятся на переезд дочери в Россию?
И Слава, не кривя, душой рассказал все, что думает относительно Штатов, перспектив России. Признался, что решил–таки отказываться от российского гражданства. И Джулия здесь ни при чем. Из принципа откажется, потому что ненавидит эту страну, - можно ведь и двойное гражданство иметь. Рассказал и о резко переменившемся к нему отношении Джулии, о своих подозрениях в измене.
- Дурак! Молокосос! - вскипел Петр Олегович. - Что мешает тебе жить в России достойно?! Чего тебе не хватает, цивилизованности власти?.. Какое тебе дело до власти? За собой следи! Однако правильно Джулия определила: ты не человек, а слизняк и ничтожество! Решил, будто из–за того сказала, что я с ней трахаюсь?! Вот в этом–то умозаключении твое ничтожество на все сто и раскрывается! - И Петр Олегович отвесил племяннику такую затрещину, которую тот заслуживал. Обессилено опустился в кресло - не ожидал такое услышать от племянника.
В Славу словно бес вселился, кровь и водка - несчастный разъединый стопарь! - ударили в мозг ослепляющим жаром. Не в состоянии отдавать себе отчет, Слава бросился к стене, выхватил из ножен самурайский меч. Размахнулся и изо всей силы рубанул Петра Олеговича по шее. Меч оказался острым - сработал будто гильотина, голова Петра Олеговича отлетела в сторону. Из шеи фонтаном хлынула горячая алая кровь. И крикнуть не успел. Тем не менее туловище Петра Олеговича поднялось, совершило несколько неуверенных шагов в сторону распахнутого окна и только затем рухнуло.
Слава знал, что в столе у Петра Олеговича хранился пистолет. Оказался на месте. "Весьма кстати, - мелькнула мысль, - ведь придется убить и Сергея". В душе его вдруг установилось железное спокойствие. Откуда оно взялось? Да ведь так и должно быть - состояние аффекта исчисляется секундами. А затем ослепляющий жар сменяется ледяным холодом. Слава протер салфеткой рукоятку, а заодно и лезвие меча. Спустился во двор и даже отнес лестницу на место. Полез через забор.
- Ты куда? - опять возник за спиной Сергей.
- За машиной, - ровным голосом ответил Слава, сжимая рукоятку пистолета.
Но Сергей не слышал перепалки, ничего не заподозрил.
- Пойду отрывать большие ворота, - только и сказал охранник.
Пока дошел до оставленной на дороге машины, в голове у Славы уже возник план убийства Сергея. "Я вам сейчас покажу сопляка и ничтожество", - прошептали его губы.
Чтобы выстрелы не разбудили Марецкого и Егорова, отогнал машину от дачи еще километра на два. И осторожно съехал с дороги в заросшее осокой мелкое озерцо. Набрал мобильник Сергея.
- Слушай, я тут с поворотом не справился. Слетел в какое–то болото да завяз по ступицу. Приезжай вытаскивать.
- Хорошо, только ребят разбужу.
- Не надо никого будить. Сами справимся, - запротестовал Сергей.
- А если не справимся? - возразил Сергей. - Прихвачу на всякий случай.
- Ладно, приезжайте, - пришлось ответить Славе.
Улучив момент, когда охранники, взявшись за раму, пытались приподнять машину, чтобы можно было забрасывать под колеса коряги и ветки, Слава хладнокровно расстрелял охранников. Затем на первой передаче таки выбрался на дорогу - джип, триста лошадей под капотом! Загрузил трупы в "опель" охраны и на буксире допер до моста через Кисель–реку. Столкнул "опель" вместе с трупами в реку.
К утру был уже в гостинице и вместе с Джулией отправился в Воронеж, в котором жил старинный его приятель. И доехать–то не успели, как позвонил Александр Генрихович. Как было тому разобрать, что звонит он Славе не в другой конец света, а в соседнюю область?
Слава с Джулией протянули в Воронеже резину два дня и вернулись в Киселевград аккурат к похоронам.
- Джулия ничего не заподозрила? - спросил Фоминцев.
- Догадалась, ведь я так и не сумел убедительно мотивировать необходимость поездки в Воронеж, проволочку с возвращением в Киселевград.
- Не грозила сдать с потрохами?
- Еще как грозила, но удалось ее запугать. Джулия поняла, что если я сумел убить четырех человек, то запросто убью и пятого.
- Слава, скажи честно, совесть не мучит? - конечно же, это спросил Прищепкин.
- Мне кажется, что еще с недельку б помучился и во всем признался… Жалко, что в России ввели мораторий на смертную казнь. Заслуживаю. Тем более что убийство Петра Олеговича и охранников повлекло за собой некую цепную реакцию.
- Между прочим, подобные цепные реакции возникают довольно часто после убийства людей масштаба Миронова, - тоном знатока промолвил Фоминцев.
Славу отправили в камеру и неожиданно обнаружили, что за окнами дежурной части глубокая ночь.
- Ну что, братцы–менты, по домам и храповицкого?
- Глаза на ширине плеч и на рыбалку! - взял инициативу Комиссар Жюс. - На водохранилище под кусточками подрыхнете. Но сначала заедем в дежурную аптеку.
- За марлей и борной кислотой?
- Именно!
Сопротивляться Тарасюку просто не было сил.
- Ладно, хрен с тобой, поедем. Только "мироновки" побольше прихватим.
- И пивка бы, ящичек, - робко вставил Капинос.
* * *
А наутро, когда Фоминцев, Прищепкин и Капинос кое–как продрали глаза, то обнаружили, что Тарасюк за ночь успел не только натравить рыбы, но и сварил уху.
- Чур, мне юшки побольше, - просипел Фоминцев, морщась от головной боли и величайшей во рту сухости.
И уха получилась, и утро занялось славное. Начало лета - самая распрекрасная пора среднерусской полосы. Эй, гражданин Тургенев, кончайте пялиться на портрет гражданки Виардо в прозрачном ночном пеньюаре, пожалуйте к нашему столу!
- Знаете, ребята, что мне пришло в голову? - спросил друзей Прищепкин, выудив ложкой кусок горячей разварной рыбешки.
- Знаем, хе–хе, раскодироваться!
- Одно у вас на уме, - поморщился Прищепкин. - Между прочим, и без водки на седьмом небе себя чувствую. А подумал я о том, что сегодня мы закончили расследование чисто русского убийства.
- Это почему же не французского, немецкого, румынского?
- Потому что только у нас, русских, такое убийство и возможно. Ведь во всем мире убивают в первую очередь по корысти.