Прижав мироновского зама по производству в теплом месте к холодной стенке, Фоминцев узнал от него все подробности нального оборота. Конечно, под честное офицерское слово не давать ходу дела и не фиксировать свидетельские показания. Фоминцев занимался расследованием убийства, и ОБЭП в первую очередь - тем же, полковник свое слово сдержит.
Ага, размечтался. Разумеется, что Миронов этих денег и не касался, в погреб на даче не складывал. Деньги с нального оборота стекались в сейф бухгалтерии. Сейчас их там, правда, не было, вопросы к Зайцевой.
Бедная Зайцева, вчера ее полдня пришлось отпаивать сердечными. А ведь это только начало. Не ходите, девки, в бухгалтера, тем более не устраивайтесь на водочные заводы! В шахидках, наверно, безопаснее. Ходишь себе по Москве с полосатой китайской сумкой и спрашиваешь: где Дум, чего к "Метрополь" посылаешь, как к Дум пройти?
Накануне убийства, в пятницу, на заводе были "ответственные по сбыту неучтенки". Три человека. Сдали деньги Зайцевой да и уехали. Уж не на дачу ли к Миронову? Этого зам по производству не знал, как не знал он и фамилий этих "ответственных". Только в лицо. Естественно, меньше знаешь - дольше живешь.
Неучтенная водка вывозилась с завода самими "дилерами"? Ну да, конечно, заводским автотранспортом водка развозилась только в пределах города. Такой порядок и на молокозаводах заведен. Вся же неучтенка реализовывалась за пределами Киселевграда. Номера фур? Проскуров не помнил. Не беда, в папках черной бухгалтерии пороемся. Выписывались же какие–нибудь ТэТээНки. Далеко ведь без них не уедешь, до первого поста разве. Найдем "дилеров", из–под земли милых выкопаем!
Настроение у Фоминцева поднялось до самой высокой отметки - авантюра явно вытанцовывалось, Карнач не трогал - о проверке пока не знал. Подозреваемых скоро наберется столько, что лишних только карандашиком вычеркивай. Для этого лишь понадобится как следует допросить "ответственных по сбыту неучтенки". Уж эти–то все знают. И конкурентов Миронова, и врагов. Пусть заодно и сами алиби представят, сумеют, каждый по отдельности, убедить Фоминцева, что не имели резона убирать хозяина.
* * *
"Где Капинос заветный свой бидон "молочный" прячет?" - ломал голову Прищепкин, наводя, во время Женькиного отсутствия, во времянке и в саду большой шмон. Женька поклялся с пивом завязать, вынудил его таки дружбан старинный, но пару дней только и выдержал, втихаря, не выходя за калитку, где–то прикладывался и возвращался к Прищепкину уже веселеньким, пивом пышущим и с брюхом, словно барабан проглотивши. Прищепкин сам лет десять на пробке отсидел, все уловки алкашеские изнутри чувствовал, но… не было нигде "молочника". А ведь не иголка, между прочим.
Обливаясь потом, вечер задался душным, Прищепкин даже стволы вишневые обстучал. Что было, конечно, глупостью, потому что и самая толстая вишня заведомо тоньше бидона проклятого. Может, в туалетной будке прячет?.. Нет, там даже свинья не станет пойло хранить: вонизм, мухи роем.
Георгий Иванович пытался представить себя Женькой, а стул с милицейской фуражкой - Георгием Ивановичем. Ну, так куда бы я от мента закодированного, сыскаря с двадцатипятилетним стажем пойло–то спрятал?
Однако войти в образ полностью не получалось. Уж больно противен был Прищепкину воображаемый напиток вонючий. Перестарался урод Данченка.
Жара, жара… Хоть и вечер - никакого спасу! Даже мухи, над очком которые неутомимо кружились, все на доски посели. На Кисель–реку мотнуться?.. Нельзя, скоро ребята собираться начнут, мало ли что важное! В душе, может, освежиться?
Прищепкин развесил одежду на вбитых в доски гвоздях, поднял лицо к цинковой брызгалке и, зажмурившись, крутанул кран. Мать честная! Лучше бы на него хлынул поток мочи! Потому что вместо воды хлынуло… вонючее, мерзкое пиво! Прищепкину пришлось потом долго тереться мочалкой с мылом и омываться холоднючей водой из–под крана.
Вернулся к летнему душу с лестничкой. Ай да сукин сын, ай да кулибин! Женькин бидон "молочный", горловиной вниз, был установлен прямо в бочке. (Пустой, естественно.) Двухметровому Женьке было вполне удобно, сняв брызгалку, сосать пиво прямо из хвостовика крана. "Ну, клятвоотступник, погоди! Ужо залью туда уксусу", - успел только подумать Прищепкин, как услышал в саду чьи–то шаги.
То был Фоминцев, довольный как слон и с бутылкой "Князя" под мышкой.
- Слушай, - возмутился Прищепкин, - за упокой Миронова мы уже столько перепили. Давай хотя бы до его девяти дней продержимся.
- За успех выпьем, - смутился Фоминцев. - Кажется, мы сегодня здорово продвинулись. Ну и духота! В душе, что ли, ополоснуться?
- Ополоснись, ополоснись, - хмыкнул Прищепкин. - Мыло с мочалкой у плиты во времянке.
- Я так, - бросил Фоминцев, на ходу расстегивая пуговицы форменной рубашки. - Чисто освежиться.
Через минуту из душевой загремел полковничий хохот:
- Хороша водица! Жора, кинь мне воблу намылиться. Ты прав, водку сегодня можно не пить.
По садовой по дорожке застучали чьи–то ножки. Комиссар Жюс с завода примчался.
- Жора, где Фоминцев?
- В душе освежается.
- О, и я хочу. Духотища невозможная.
- Правильная мысль, - закричал из душевой Фоминцев. - Ходи сюды, не стесняйся, голых полковников, что ли, не видел. Только кружку с собой прихвати.
- Шутите все, Гунар Петрович. Интересно же на вас висельники действуют.
Тарасюк скрылся за брезентовым пологом. Взрыв хохота. Бульканье…
- Гунар Петрович, неужели мы весь бидон оприходовали? А что Капиносу скажем?
- Да так, скажем, и было. - Очередной взрыв хохота.
- Выдули?.. Ну, теперь я предлагаю залить в бидон уксус, Женька клятву нарушил.
- Да мы что, Жора, фашисты?! Лучше "Князя".
- Ладно, не хотите уксус, согласен на воду, - проворчал Прищепкин.
В бидон тут же кинули шланг.
В беседку просунулась широкая ряшка Капиноса. Глазки бегающие.
- Ох и запарился сегодня! Верите, аж портупея насквозь. Душ, может, принять?
- Не получится, Женя, некогда, выезжаем на поимку убийцы Миронова, - с самым серьезным видом сказал Фоминцев.
- Что, прямо сию минуту и выезжаем? - уныло спросил Капинос.
- Вот именно, товарищ капитан, - официозно подтвердил Фоминцев.
- Товарищ полковник, ну хоть на секундочку в душ. Говорю же - портупея насквозь.
- Ладно, товарищ капитан, одна нога здесь, другая там. Быстро!
- Гады!!! - завопил Женька из душевой. - Весь день ждал этого момента!
Менты грохнули так, что с вишен посыпались сухие листья. Зазвонил мобильный Фоминцева.
- Это Карнач, - сказал тот, сосредоточиваясь.
- Бу–бу, бу–бу, бу–бу! Бу–бу!!! Бу–бу, бу–бу–бу, бууууу!!!
- Какая проверка, товарищ генерал?.. Да они там сбрендели, наверное!
- Бу–бу–бу! Бу–бу–бу! Бу-у! Бах–бах–бах!!!
- Товарищ генерал, моя–то в чем вина?
- Бууууууу!
- Так я, получается, виноват, если у начальника ОБЭПа своей головы на плечах нет? Ну чего, спрашивается, приперся на завод, если был в курсе про самоубийство Самойлова?
- Бу–бу–бу-бу, бу–бу–бу–бу, бу–бу–бу–бу!
- Как это "связи нет"? Мы что, в каменном веке живем?
- Бууууу!!!.. Бу–бу–бу-бу, бу–бу–бу!
- А кто ответственность на себя возьмет, Пушкин?
- Бу!!!
- Есть, товарищ генерал! Все понял: достаю Уварова из–под земли, уничтожаю акты проверки, провожу беседу с личным составом ОБЭПа!
- Бу–бу–бу! Бу–бу–бу!
- Есть, товарищ генерал! Служу России! Спокойной вам ночи, Григорий Калинович!
- Да пошел ты… - Это Фоминцев догадался наконец тиснуть кнопку "громкой связи".
- Гунар Петрович, - смутился Капинос, - выходит, мы и Уварова подставили?
- Пришлось, - пожал плечами Фоминцев. - Если семьи на кон поставили, то разве можем позволить себе роскошь выбирать средства для достижения победы?
- Уваров хоть в курсе нашего плана? - спросил Прищепкин.
- Нет, Жора, пришлось ввести его в заблуждение. Ребята, ну не уболтал бы я Уварова иначе, понимаете?
- Понимаем, - дружно кивнули Тарасюк и Капинос. А Прищепкин отвернулся.
- Теперь мы обязаны - кровь из носу, мозги на асфальт! - мы просто должны, должны и все тут - довести расследование до конца! - пафосно, адресуя менее сознательным соратникам, заявил он.
- Ежу понятно, - холодно сказал Фоминцев.
- Шеф, наши действия? - спросил Тарасюк, любовно поглаживая кобуру.
- Снимаем показания у троицы замов по сбыту. Ну, тех, которые приезжали с отчетом на дачу к Миронову. Местные мужики, киселевградские. Дома сейчас, наверное, спят. Тарасюк с Капиносом поедут в гости к Богданову - он из троицы самый матерый. Я - к Маргеляну. Жора - к Филиппову. Пусть представят алиби. У кого нет - в принципе, имеем право на задержание. Вызывайте дежурку без всяких чиканий.
- Дежурные в курсе?
- Естественно, - ухмыльнулся Фоминцев.
- И в дежурной части лапши успел навешать? - Такую дерзость по отношению к полковнику мог себе позволить только Прищепкин.
- Пропадать так с музыкой! - отмахнулся Фоминцев. - Учтите еще и такой момент: показания начинаем снимать синхронно. Нельзя допускать, чтобы подозреваемые перезванивались. При необходимости применяйте оружие. В общем, ровно в 23.00 каждый из нас уже должен находиться в квартире у подозреваемого.
- Гунар Петрович, а ведь после 22.00 жилище неприкосновенно, - напомнил Тарасюк.
- Можем, конечно, отложить до утра, но никаких свидетельских показаний тогда не получим. Потому что в 8.10 нам дадут ознакомиться с приказом Карнача об отстранении. Все понятно?
- Тогда разъезжаемся.
Что угодно ожидал Прищепкин от своего позднего визита к Филиппову, вплоть до кровопролития. Вранья был готов наслушаться, угроз. Однако меньше всего, что его накормят наваристым борщом, что "снятие показаний" с Филиппова превратится в задушевную с ним беседу. О чем? Ну о чем могут говорить без бутылки (а еще душевнее с нею) среди ночи на кухне два симпатизирующих друг другу русских человека, если не о судьбе своей любимой до ненависти России? Только о ней, о холодной, злой и несчастной родной земле. О земле пропитой, оплеванной, одураченной, земле обворованной на сотни лет вперед. О Родине, давшей им счастье–несчастье жизни, но определенно угробившей их отцов и дедов, вся беда которых заключалась в том, что они тоже не знали, счастье или несчастье сама жизнь.
- Ну нельзя так рассуждать, счастье или несчастье. Нужно просто постановить для себя - счастье! И строить, делать это счастье своими руками день за днем сотню лет до тех пор, пока жизнь действительно не станет сносной. А если будем и дальше ныть да при этом гадить под себя, то Бог отнимет у нас право на эту землю, вообще на существование! - горячо говорил Филиппов, размахивая ложкой.
- Для меня жизнь - счастье, для тебя - счастье. Почему другие люди какие–то неприкаянные?
- А просто масть такая пошла - чувствовать себя несчастными, поток общий хлынул. И чтобы вырваться из потока к ощущению собственной самодостаточности, нужно прилагать усилия, всем назло жить своим умом, наконец, чем–то пожертвовать. Тебе пришлось жертвовать?
- Семьей, - мрачно ответил Георгий Иванович. - А тебе?
- Мы потеряли лидера - Петра Олеговича. Без Миронова наше движение "Возрождение России" зайдет в тупик. (Сколько уже было создано подобных движений! Как красиво они начинали!) Мы лишились материальной базы, остались без генератора идей. Но все равно хоть успели понять, как жить дальше, и поэтому будем счастливыми вопреки всему!
Опять разговорчики ночные возобновились на русских кухнях. Возрождение этой традиции стало непреложной истиной. Поэтому нет нужды воспроизводить весь разговор между Прищепкиным и Филипповым на бумаге, все и так смогут его представить. Будем по существу.
Все три "зама по реализации неучтенки" - бывшие воспитанники самбистской секции Миронова, люди беспредельно ему преданные, ближайшие его соратники по руководству общественной организации, вернее даже партии, которую Петр Олегович планировал в самое ближайшее время зарегистрировать и вывести на российскую политическую орбиту. Да, это дорогое удовольствие - собственная партия, поэтому пришлось идти на прямое нарушение законов, создание прямо–таки мафиозной структуры с привлечением Управления МВД, в первую очередь Карнача… Кто–то из милицейских чинов согласился закрыть глаза на нелегальную часть бизнеса Миронова "по долгу совести", кто–то - за деньги. Григорий Калинович, к сожалению, политических взглядов Миронова не разделял и брал за содействие баксами. Да, это Карнач был четвертым гостем Миронова на даче. С ним нужно было согласовать передвижение по дорогам области фур с левой водкой и пароли для ГИБДДэшников.
- Алиби?
- Ну, для порядка, - смутился Прищепкин. - Фоминцев просил.
- Во сколько совершено убийство?
- Примерно в пять утра… Если, конечно, верить заключению патологоанатома, человеку Карнача.
- Мы уехали от Миронова около одиннадцати вечера. А в час ночи уже вылетели в Москву.
- Все трое?
Филиппов кивнул.
- Карнач после вашего отъезда в аэропорт остался у Петра Олеговича?
- Нет, уехал еще раньше. Где–то в около девяти.
- Охранники в тот вечер были на даче?
- Разумеется. Ведь и должны находиться при хозяине неотлучно.
- И последний вопрос. Может, Миронова все же заказал кто–то из конкурентов? Были у него враги?
- Конкурентов - воз с тележкой. Но Петр Олегович обладал талантом подбирать ключ к любому человеку и превращать врагов в друзей. Он умел договариваться, находить компромиссные решения. Так что враги были у него только в самом начале бизнеса, когда его таланты еще мало что значили и пока не встал на ноги.
Прищепкин связался с Фоминцевым.
- Что там у тебя?
- То же, что и у тебя, - нервно буркнул Фоминцев. - Сейчас еду к губернатору.
- В три часа ночи! С ума сошел? Да он тебя на порог не пустит!
- Если не удастся пробиться прямо сейчас к губернатору и не нарисовать картину того, что делается у него под носом, то…
- Что "то"?
- До утра можем не дожить… Не удивлюсь, если квартиры наших свидетелей прослушивают. Все, еду! Некогда тут…
* * *
Григорию Калиновичу, чтобы уснуть после известия о проверке на заводе, пришлось принять несколько таблеток снотворного. Поэтому, когда наконец сумел разлепить веки и поднять трезвонившую не менее получаса телефонную трубку, долго не мог сообразить, чего он него хотят на другом конце провода. А когда все же сообразил, чуть трубку не выронил: "Гребаный Фоминцев!"
- Перехватить гада!.. Что не ясно?.. Огонь на поражение!
Но было поздно, Фоминцев в этот момент уже сидел на кухне у заспанного губернатора, прихлебывал кофе и вводил, вводил, бедненького, в курс дела.
…Занималось утро. Григорий Калинович поливал из лейки огурцы в парнике и перебирал события своей жизни, жадно вдыхая запахи огуречной пыльцы и влажного чернозема. У Григория Калиновича не было блата, каких–то влиятельных родственников, поэтому все, чего он добился в жизни - генеральского звания, материального благополучия - добился сам. И служил Григорий Калинович стране верой и правдой довольно долго, примерно до майора. А потом начал приглядываться: как начальство–то служит? И обнаружил, что на идеалы, защищая которые Григорий Калинович под пули лез, большинству из них глубоко наплевать. Что за место у кормушки, допуск к распределителю, импортную кофту для жены или любовницы, джинсы для сына и приличное место на кладбище для тещи они не то чтобы народ и партию, мать родную продадут. Переварив сей факт, пришел Григорий Калинович к неутешительному выводу, что рьяные, вроде него, служаки номенклатуре не нужны. Поэтому выше он по службе не продвинется, будут каждый раз задвигать назад. Чтобы под ногами не путался, не мешал номенклатуре делать лично для себя светлое настоящее.
И Григорий Калинович, которому в послевоенном деревенском детстве и голодать приходилось, и на лесосеках, выдавая "кубы" нормы, надрываться, что называется, решительно перековался, пустился во все тяжкие. Уж больно его жизнь в свое время помытарила, захотелось хоть вторую половину ее как–то сбалансировать - чтобы в целом нормальной, человеческой получилась. И ведь как по маслу сразу пошло все: звания, должности, награды! Много мерзостей пришлось совершить, основательно испачкался. Но особенно низко пал он - ниже еще не приходилось - в первую очередь перед самим собой, в глазах собственной совести пал, в деле Миронова. Надо ж было тому случиться, что какая–то падла порешила водочника через несколько часов (генерал действительно представления не имел, кто убил Петра Олеговича, охранников) после "мафиозной планерки", на которой присутствовал и он, начальник Управления внутренних дел области! Да если б ему еще несколько лет назад кто–нибудь сказал, что для уничтожения следов участия в подобной сходке он, Григорий Калинович Карнач, окажется способным оклеветать и отдать приказ на убийство совершенно случайного человека (Самойлова), на поджог дактилоскопической лаборатории, которой отдал столько сил и энергии… Застрелился бы сразу.
Приходится стреляться теперь, когда эти фокусы вылезли наружу. Сейчас все равно ничего другого не остается. Что ж, за все приходится рассчитываться. За джип, за коттедж, деньги. Главное, за погоны.
Григорий Калинович полил еще и перчики. Молодцы, много завязей дали! Вдосталь будет перца осенью! Проблема в одном - сумеет ли жена правильно засолить?
Григорий Калинович хотел запечатлеть рецепт засолки в предсмертной записке, но потом решил, что этак не успеет застрелиться. Ведь с минуты на минуту на даче должен появиться гребаный Фоминцев, которого, конечно же, в самое ближайшее время представят к генералу и предложат возглавить Его Управление, появится собственной персоной губернатор, возможно, прокурор… Что самое унизительное, вместе с ними будет и пара рядовых ментов с автоматами для конвоя. Нет уж, фигу, умру до ареста.
Григорий Калинович скоренько помылся в душе, надел новое белье и парадный генеральский мундир с орденами. Родина, между прочим, наградила! Не вы, шакалы!
Горло пересохло. Оно и понятно, не каждый день стреляться приходится. Коньяку?.. Нельзя! По пьянке, скажут, стрелялся. Обойдусь водичкой.
Он загнал в ствол патрон, залпом выпил стакан воды и тут же, недрогнувшей рукой, приставил дуло к сердцу и нажал на курок.
* * *
- Ну что, братцы–менты, есть у вас версии? - уныло обратился Фоминцев к поисковой группе, скручивая жестяную пробку с очередной "мироновки".
- Нету, Гунар, версий, - столь же уныло подытожил Прищепкин и за себя, и за Тарасюка с Капиносом.
- Хоть возьми и застрелись. За компанию с Григорием Калиновичем, - сказал Капинос, который вторые сутки мучился от "пивной жажды".