"О, это будет большой шмон, такой большой, что Москва вздрогнет. К этому шмону надо готовиться. Хотя что тебе готовиться, Соломон, у тебя ничего нет. В твоих столах и ящиках нет уже ни одной краденой вещи, ну разве что часики. Так поди, докажи, что эти часики краденые. Соломон тоже человек, он тоже ходит по улице, и вполне могло статься, что Соломон сел на скамеечку в сквере покормить голубей и увидел часики, которые лежали у его ног и тихонько тикали. Дурак, - выругал сам себя ювелир, - ты думаешь совсем не о том. Вот что надо было бы спросить у Тихона: знает ли еще хоть одна живая душа об этом камне, о том, что он у Тихона? Один Тихон провернул дело или ему помогли? Если помогли, то дело швах, а если в одиночку, то шансы уцелеть у Тихона есть. Хотя вряд ли можно обмануть МУР и ФСБ? Нет, их не проведешь, если они начинают копать всерьез. Уже не один человек о камне знает. О нем известно мне, Соломону Хайтину, а значит, уже два человека в курсе, - и Хайтин загнул два пальца на левой руке. - А то, что известно двоим, - уже не тайна, - и ювелиру на несколько мгновений стало не по себе. Его охватил страх. - Вот тебе и на! Соломон, ты же знаешь Тихона сто лет, ты всегда помогал ему, а он помогал тебе. Тихон будет молчать, и Соломон станет молчать, словно он ничего не видел". Но приди к нему в квартиру кто-нибудь другой с подобным ювелирным изделием... Ювелир подошел к окну.
"Да, хорошо, что это был Тихон, а не кто-нибудь другой, потому что... другой, показав камень и получив консультацию, тут же лишил бы свидетеля жизни. Зачем свидетель, когда дело тянет на миллион долларов? Не нужны свидетели. Но с Тихоном у меня другие отношения, мы с ним по жизни кореша. До гробовой доски я буду помнить то, что он сделал для меня. И не будь Тихон во мне уверен, он никогда бы не пришел. Значит, я могу быть спокоен. Но кипеж все равно начнется. Он, наверное, уже начался, только я об этом не знаю. Самое сложное - найти покупателя. Странно, но у меня такое впечатление, что Тихон Павлов сам не понял, что совершил невозможное. Он пришел ко мне с таким видом, будто похитил заурядную стекляшку. Но он хитер, мог и притворяться".
ГЛАВА 9
Поздним вечером из райотдела милиции Николая Николаевича Князева перевезли на Лубянку.
Уже два часа в кабинете начальника управления шел допрос. Но как ни пытались сотрудники ФСБ и МВД добиться от Николая Николаевича вразумительных ответов, он убежденно повторял одно и то же:
- Мы, Николай Третий, мы, Николай Романов, помазанник Божий... - Князев с точностью называл место и дату рождения и тут же, хотя у него никто этого не спрашивал, начинал чертить на листе бумаги генеалогическое древо рода Романовых, перечисляя всех тех, кто и так всем был известен.
- Хорошо, Николай Николаевич, мы согласны, что вы Николай Третий.
- Еще бы вы не согласились! Если желаете, можете провести экспертизу, можете изучить ДНК, и тогда у вас не останется сомнений.
- Безумец! Конченый безумец! Зачем вам камень? Он ведь и так принадлежит вашему роду.
- Камень? - сверкая голубыми глазами, переспрашивал Николай Николаевич. - Камень продали коммунисты в двадцать втором году. Мой камень продали и поступили противозаконно, поступили, как вы понимаете, господа, против воли Божией. Камень принадлежит мне, как единственному законному наследнику. Прямому наследнику, смею подчеркнуть.
- Да-да, понятно, - говорил полковник, уже утомленный, вспотевший, с покрасневшими глазами. - Вы Николай Третий, а где сейчас камень?
- Я его надежно спрятал. Он здесь, в России, в ее сердце, в Москве. В первопрестольной, господа. Так что можете быть уверены, что мы, Николай Третий, не собираемся вывозить этот камень за границу.
- Но послушайте, - тупо глядя на лист бумаги, исчерканный быстрыми строчками, сказал полковник, - мы боимся, что он пропадет.
- Не беспокойтесь, господа, он не пропадет, он навсегда теперь останется в России.
Генерал ФСБ Потапчук, сидевший в углу большого кабинета на кожаном диване и куривший сигарету за сигаретой, наконец, встал и, тронув за плечо еще одного полковника, предложил выйти в приемную. Когда за ними закрылась дверь, генерал ФСБ, вертя в пальцах незажженную сигарету, спросил полковника Петрова:
- Ну что скажешь? Тот передернул плечами:
- По-моему, он полный псих.
- Вот и я того же мнения. Послушай, полковник, а как ты думаешь...
- Что?
- Кто лучше всех с психами разговаривает?
- С психами? - и на растерянном лице полковника вдруг появилась улыбка, словно он тонул, тонул и вдруг увидел соломинку, за которую можно ухватиться и, если повезет, выбраться на берег.
- Надеюсь, ты понял ход моих мыслей?
- С психами, товарищ генерал, лучше всех разговаривают психиатры.
- Соображаешь, за что и ценю. Ты знаешь, полковник, как на меня начальство орало?
- Не знаю, но могу себе представить.
- Нет, не можешь. Значит, вот что. Есть один профессор, по-моему, он даже член-корреспондент Академии медицинских наук, старый и хитрый мужик. Лет двадцать назад он работал с нами, я тогда еще капитаном был. Хороший профессор, он тогда уже диссертацию защитил на психах, вообразивших себя коронованными особами. Вот его надо найти, вызвать сюда и пусть он поговорит с этим "царем".
- Как его фамилия?
- Все тебе сейчас скажу.
И генерал, подойдя к телефону, принялся куда-то звонить. Разговаривал он вежливо, как дипломат, сразу же извинился, потом поинтересовался здоровьем, потом погодой и лишь после того, как узнал, что какой-то Иван Петрович находится на даче, попросил номер мобильника. Телефон ему дали, и генерал записал номер прямо на листке календаря. Листок тут же вырвал.
- Ну вот, хоть в этом повезло, - произнес он и взглянул на зеленые цифры электронных часов.
Перезвонив Ивану Петровичу, генерал узнал, где сейчас находится Михаил Львович Томский. Полковник посмотрел на генерала.
- Это тот Томский, которого желтые газеты полоскали, как тряпку?
- Тот, тот, - зло ответил генерал Потапчук. - Может быть, он и тряпка, может быть, его и полоскали, но он - специалист от Бога и нам предан. Так что будем с ним работать, - и генерал принялся набирать следующий номер, ловко вертя в пальцах незажженную сигарету, словно это был карандаш, а затем сунул ее за ухо.
Телефон не отвечал очень долго, а когда соединение произошло, голос генерала Потапчука изменился: из грозного, властного, он стал мягким и ласковым.
- Михаил Львович? Добрый вечер! - Федор Филиппович назвался, и вдруг выражение его лица стало недовольным, абсолютно не сочетающимся с голосом, которым он говорил. Лоб наморщился, как голенище хромового сапога, губы вытянулись в линию. - Михаил Львович, я извиняюсь, конечно, но поймите и вы меня. Все, что я мог, я делал, вы уж не обижайтесь. Вы же знаете, этим журналистам только дай. И где они информацию выудили, мне неведомо. Наверное, кто-то из ваших, из психиатров, слил.
- ...
- В чем дело? Ну это, знаете ли, не по телефону.
- ...
- Нет, нет, что вы, Михаил Львович, теперь никакой политики! Даже на один грамм политика здесь не замешана.
- ...
- Вот именно это я от вас и хотел услышать. Значит, вы сейчас на даче? А супруга как себя чувствует?
- ...
- Прекрасно. Низкий поклон ей.
- ...
- Спасибо, что помнит меня. Значит, давайте так...
- ...
- Нет, утром не пойдет, Михаил Львович, никак не получается утром, надо прямо сейчас.
- ...
- У вас машина не на ходу? Это не проблема, мы вопрос решим быстро. Я сам лично заеду за вами. Прямо сейчас и выезжаю. Ну, минут через пятьдесят, от силы через час.
- ...
- И назад отвезут. Можете не сомневаться, уважаемый Михаил Львович. Вы же знаете, если я обещаю...
- ...
- Ой, только не надо, пожалуйста, без всяких церемоний.
- ...
- Чай мы и здесь выпьем. Насчет пирога - это, конечно, дело вашей супруги.
- ...
- Вы себя плохо чувствуете?.. Таблеточку примите. Дело очень важное, оно на контроле у директора, да и много людей в курсе. Так что я прямо сейчас еду.
Генерал положил трубку и задышал так тяжело и часто, что полковнику даже не по себе стало.
- Какой мерзавец! Надо же, вспомнил то, что десять лет назад было. Еще бы вспомнил, как я его сыночка от тюрьмы спас! Сидел бы лет пять-шесть... Ну да ладно. Машину вниз вызови, я побежал. А вы тут колошматьте его, только осторожно, смотрите, чтобы он копыта не откинул. Через пару часов специалиста доставлю, и, если повезет, к утру мы кое-что знать будем.
Профессор Томский был фигурой одиозной. Многие, очень многие имели на него зуб. Многих неугодных режиму он упек в сумасшедший дом, составляя липовые истории болезни и обрекая вполне здоровых людей на мучительную изоляцию. Благодаря его стараниям, десятки писателей и журналистов, врачей и правозащитников долгие годы были изолированы от общества толстыми стенами психиатрической больницы.
Михаил Львович Томский активно сотрудничал с КГБ, помогая всесильной организации оберегать гнилую власть от правды, на которую его пациенты пытались открыть народу глаза. Казалось бы, время Томского прошло, политическая ситуация изменилась. Однако Томский выстоял, даже стал членкором Российской академии медицинских наук, защитил докторскую. Но в своих грехах не покаялся, хотя и стал намного осторожнее.
Генерал Потапчук приехал на дачу. Томский уже ждал его на крыльце: с портфелем в руках, в темном костюме при галстуке, плаще, фетровая шляпа в руках. Профессор и генерал ФСБ поздоровались за руку, как старые знакомые.
- Ну что, едем? Я рад, Михаил Львович, что вы согласились.
- Еще бы я не согласился, - хмыкнул профессор. - Я же знаю, вам, генерал, отказывать - себе дороже.
- Это уж точно, уважаемый Михаил Львович, лучше с нами дружить и нам помогать. Так оно спокойнее. Надеюсь, с этим вы согласны?
- Какая разница, Федор Филиппович, согласен с вами профессор Томский или нет? Я все равно на крючке и буду делать то, что вы скажете.
- Сейчас, - уже сидя в машине, заговорил генерал, - от вас, Михаил Львович, требуется совсем не то, чем вы занимались раньше. Томский насторожился.
- Рассказывайте. А я, пока есть время, обдумаю. И Потапчук рассказал ему все, что знал.
- Мания величия, - коротко резюмировал генерала профессор Томский. - Судя по всему, элементарная мания величия. Есть у нас и Наполеоны, и Сталины, и Ленины. Ломоносов был и Кулибины с Поповыми - этого добра хватает.
- Сейчас нас диагноз, абсолютно не интересует. Диагноз - это не главное.
- У меня есть ученица, но она не живет в России, уехала два года назад... Вот это ее дело, она бы вам помогла. Клептомания, связанная с манией величия, - тема ее диссертации.
- А без нее не справитесь? - спросил Потапчук, чувствуя, что, возможно, ошибся, обратившись к Томскому.
- Я, конечно, попробую, сделаю все, что умею, но за результат ручаться не могу. Человеческий мозг, генерал, слишком сложно устроен, слишком много в нем загадочного. Когда мы говорим "серое вещество, клетки" - это для мясника. А для нас, психиатров, это не серое вещество и не просто клетки. Вы, наверное, знаете, генерал, что великий Альберт Эйнштейн восхищался своим приятелем Зигмундом Фрейдом и не уставал повторять, что вся физика со всеми ее теориями, законами, формулами - ничто по сравнению с психологией.
- Нет, я этого не слышал, Михаил Львович, я другому учился. Это ваша профессия, ваш хлеб, так что советовать вам ничего не стану. Но дело, поверьте, чрезвычайно важное, и, если мы быстро не найдем бриллиант, начнется международный скандал. Надеюсь, вы понимаете, Михаил Львович, что вся информация по этому делу огласке не подлежит и никто ни о чем знать не должен?
- Вы мне будете говорить! Если ваши же не расскажут, как это уже было, то я никому ничего не скажу. Я открываю рот лишь тогда, когда мне приходится оправдываться. И вы это знаете.
- Да-да.
Черная "Волга" с двумя антеннами спецсвязи уже въезжала через железные ворота во внутренний двор здания на Лубянке. Генерал Потапчук показал пропуск.
- Давай, к подъезду, - обратился он к водителю. Через служебный подъезд они поднялись на второй этаж. Их встретил, полковник.
- Организуй чай, кофе.
- Нет, мне не надо, - сказал Томский, - я по ночам ни чай, ни кофе не пью.
- Чего желаете?
- Ничего, - сказал профессор. - Покажите пациента.
- Останьтесь здесь, полковник, - обратился генерал к своему подчиненному. В кабинет они вошли вдвоем. Полковник, сидевший за столом, тут же встал.
- Работайте, - махнул генерал рукой и кивком головы указал на мужчину, сидевшего на стуле перед столом.
Профессор Томский взял второй стул, поставил рядом. Тихим голосом, глядя в глаза Князеву, произнес:
- Меня зовут Михаил Львович, фамилия Томский. А ваше имя?
- Николай Николаевич Князев, - услышал он спокойный ответ и взглянул на руки пациента. Ладони лежали на коленях, пальцы не вздрагивали.
- Очень приятно, Николай Николаевич. А ваше настоящее имя?
- Я вижу, вы человек проницательный, я им целый день твержу, кто я, думал, и вы из их компании, - произнес Князев. - Настоящее мое имя Николай Романов. Честь имею, очень приятно, - Князев победно посмотрел на полковника и генерала Потапчука. Томский спокойно продолжал:
- Я прошу вас оставить нас наедине с Николаем Романовым. У нас конфиденциальный разговор. Генерал и полковник покинули кабинет.
- Расскажите мне о своем деде.
- Прадеде. Вас интересуют мои предки?
- Да, очень.
- Что ж, если вам угодно, слушайте.
Князев начал издалека. Каждое имя подкреплялось датами рождения, венчания, восшествия на престол, подробностями личной жизни. Томский слушал, глядя в глаза своему собеседнику.
- Достаточно, - тихим голосом произнес он.
- Я вижу, вы верите мне?
- Безусловно, каждому вашему слову. А нельзя ли поподробнее о дне вчерашнем?
- Вчерашний день? Конечно, можно.
Князев пересказал вчерашний день до того момента, как он вышел из Кремля, увидел на Красной площади девочку с ярко-желтым воздушным шариком. После этого был провал. Князев напрягся, сжал колени пальцами, его губы затряслись, а взгляд затуманился, словно над голубой гладью поплыл дым.
Профессор вел беседу умело. Он понимал, что, если псих-маньяк и сможет вспомнить то, что, их интересует, то лишь маленькими фрагментами, из которых ему, профессору Томскому, предстоит сложить цельную картину.
И он начал задавать вопросы, иногда короткие, иногда более сложные, в каждом из них преследовал определенную цель. Князев вспоминал с трудом: охранник, банка с водой, портфель.
Опять серия вопросов. Томский сообразил, игра с банкой - это часть плана, невероятно хитроумного, выверенного как в математике, где каждое последующее действие цепляется за предыдущее.
Они опять вернулись к ярко-желтому воздушному шарику. О страхе Князев не вспоминал, но капли воды на брусчатке вспомнил. Заговорил, о воде, пластмассовой крышке, двух мужчинах, витринном стекле, манекене. "Значит, он бежал", - понял Томский.
Профессор иногда ставил себя на место пациента, иногда пытался смотреть на него со стороны. Он вспотел, устал, но продолжал вести беседу, выуживая один ответ за другим. Князев Томского не боялся, как не боялся никого, чувствуя себя великим, богоизбранным, а всех остальных - своими подданными. Профессор казался ему человеком безобидным, не желающим ему, Николаю Третьему, зла. Поэтому с ним можно было быть вполне откровенным.
Шаг за шагом профессор Томский подвел пациента к тому, что тот вспомнил о подземном переходе, где был арестован. Почти шесть часов ушло на разговор. Сотни, а может быть, тысячи вопросов было задано и тысячи ответов услышал член-корреспондент Михаил Львович Томский. И он смог наконец выстроить картину преступления.
- Где квитанция? - спросил он как бы между прочим.
- Квитанция у меня. Надеюсь, вы мне верите?
- Да, конечно, иначе я бы с вами не разговаривал.
Человек, возомнивший себя прямым наследником царской фамилии, запустил руку в левый карман френча. Но карман был пуст.
- Портмоне! - он ощупал все карманы. - Милиция, наверное, забрала. Я требую вернуть мне квитанцию и кошелек. Портмоне не было. Профессор вышел в приемную.
- Мне кажется, я свое дело сделал, - сказал он.
- Сделали? - вскинув брови, изумился генерал Потапчук.
- Да, - твердо произнес Томский. - Он рассказал мне все, но не вспомнил о бриллианте, он сдал портфель в камеру хранения на Белорусском вокзале. Если мне не изменяет память, именно с Белорусского вокзала Николай Второй на специальном поезде отправлялся в Могилев. На специальном царском поезде, - уточнил профессор. Квитанция в портмоне.
- Но у него не было при себе портмоне, при нем и денег не нашли, - заметил генерал и тут же вызвал полковника. Профессор Томский стоял. Он устал сидеть.
- Нет, не было, - подтвердил полковник, - никакого портмоне при задержании у гражданина Князева не было.
- А милиционеры не могли его присвоить? Полковник хрустнул суставами пальцев.
- Товарищ генерал, все может быть. Но, думаю, они бы не рискнули.
- Полковник, Князева в камеру.
- В какую камеру, генерал? - вмешался профессор Томский. - Его надо в институт, он на самом деле болен, это тяжелая форма маниакального психоза, - и далее профессор произнес тираду, состоящую из медицинских терминов, от которой у Потапчука даже зубы заломило, как от ледяной воды в жаркий день.
- Хорошо, профессор, но до возвращения бриллианта он побудет у нас. Спасибо, - генерал пожал профессору руку. - Полковник, едем на вокзал, нужна фотография Князева.
- Она у нас есть.
- Нужна сегодняшняя фотография. Быстро сделать, и едем на вокзал. Может быть, портфель стоит там.
Федор Филиппович довольно потирал руки. У него появилась надежда, он даже представил себе, как войдет в кабинет к своему шефу и твердым голосом, спокойно доложит о том, что бриллиант найден. И, как бы между прочим, подчеркнет свою роль во всем этом сложном деле, попахивающим международным скандалом. Впервые за последние годы ему не пришлось прибегать к помощи Глеба Сиверова.
Через двадцать минут генерал, полковник и еще три милицейских чина на двух машинах мчались к Белорусскому вокзалу. В камере хранения уже находились свои люди, было дано жесткое указание портфели из камеры хранения никому не выдавать: портфель с банкой, закрытой пластиковой крышкой, должен остаться в камере хранения.
Генерал нервничал невероятно, он курил сигарету за сигаретой, забыв о предупреждении врачей, ему хотелось кричать на водителя, ударить кулаком в спину:
- Да едь же ты, черт подери, быстрее! Еще быстрее!
Водитель гнал черную "Волгу" с затененными стеклами так, словно был не преследователем, а сам уходил от погони и у него на хвосте сидела смерть.
- Быстрей! - рявкнул Потапчук, забывший о преклонном возрасте, он казался себе сейчас молодым, способным выдержать любую нагрузку. Он был уже не в силах сдерживать волнение.
- Не могу быстрее. Дети, товарищ генерал.
- Мать их...! - Потапчук с ненавистью смотрел на детей, переходивших площадь. - Понаехали! - бурчал он. - Могли бы приехать и на другом поезде!