***
Старый, разменявший восьмой десяток, ювелир Соломон Ильич Хайтин, вечно брюзжащий и всем недовольный, был удивлен телефонным звонком старого знакомого Тихона. Они не встречались уже достаточно давно и, как думал Хайтин, навсегда потеряли друг друга. Ювелир считал, что карманник Тихон мотает где-нибудь на далекой зоне за Уральским хребтом очередной срок. Павлов, набирая номер ювелира, нервничал, он не был уверен, что ювелир не уехал на постоянное место жительство в Израиль или Австрию, или, того хуже, не лежит на кладбище под мраморной плитой, на которой высечена шестиконечная звезда Давида.
Звонок Тихона Павлова вернул Соломона Ильича к жизни. Тот встрепенулся, ожил, словно молодость вспомнил, словно этот звонок был чудодейственной инъекцией, которая придала ему сил и уверенности. Он ждал прихода неожиданно объявившегося Тихона и по этому случаю облачился в старомодный темно-синий костюм, белую рубашку и даже бабочку надел, будто собрался в филармонию на концерт симфонической музыки. Он побрился, причесался и помолодел лет на десять-пятнадцать.
Павлов пришел к нему один. Соломон Ильич, увидев Тихона, развел руки в стороны, закивал седой головой и стал похож на курицу, клюющую зерно. Его влажные, чуть выпученные глаза слезились, а толстые губы растянулись в улыбке.
- Здравствуй, Тихон, - с нескрываемым уважением и почтением, почти нежно поприветствовал гостя Соломон Ильич.
- Здорово, - сказал Тихон, обнимая Соломона и похлопывая его по плечам, усыпанным перхотью.
- А ты все такой же, время тебя не берет.
- Признаюсь тебе, Соломон, думал, что тебя давным-давно нет в России.
- А где же мне быть, как не в России? Я здесь родился, рос, я здесь в тюрьме сидел и уезжать уже никуда не собираюсь. Поздно, дорогой Тихон. Пусть молодые счастье по свету ищут. К тому же, если мы, евреи, соберемся в одном месте, как нам вести коммерцию? Соломон предложил гостю пройти в квартиру, и Тихон вошел в комнату.
- Что привело такого уважаемого человека к старому Соломону?
- Ладно, Соломон, хорош дурака валять! Накрывай на стол, будем разговоры разговаривать.
- Ну, если базар не гнилой, Соломон послушает, - ответил ювелир, разглядывая Тихона, словно тот был каким-то невероятным чудом, призраком, материализовавшимся в телесный облик.
- Что ты на меня так смотришь, Соломон? Жив, жив я, и не на зоне у колючки прогуливаюсь, и не в карцере сижу, не на нарах парюсь, а гуляю, дышу свежим воздухом.
- Оно понятно, - сказал Соломон, приглашая гостя к столу.
Стол был накрыт посреди большой комнаты. Графин с водкой, две рюмки, мясо, рыба, овощи, красная и черная икра - в общем, на столе было все, что мог себе позволить Соломон Ильич, встречая дорогого гостя - человека, к которому он питал самые теплые чувства.
Вор и скупщик краденого, отошедший от дел, уселись, глядя друг на друга. Соломон степенно наполнил рюмки.
- Как это ты любил говорить... давай по первой, но не по последней?
- Да, когда-то я так говорил, - улыбнулся Тихон.
- А ты все такой же орел, все от ментов бегаешь, все промышляешь?
- Артист должен заниматься своим делом, ты же это, Соломон, знаешь не хуже меня. Если я не выхожу на улицу один день, это замечаю только я сам, если два дня, то замечают пацаны. А если три дня...
- Не надо о грустном, Тихон. Если три дня артист не выходит на сцену, то его...
- Вообще, ты прав. Не будем о грустном. Расскажи лучше, как живешь, потому что я живу не интересно. Работы нет, перебиваюсь какой-то дрянью: то сережку починю, то перстенек поправлю, то цепочку спаяю. Изредка Гусовский обо мне вспоминает, на консультации приглашает по старой памяти, - не удержался Хайтин, козырнув знакомством с могущественным олигархом, одним из самых богатых людей России, - в общем, не живу, а прозябаю. А ведь раньше... Вспомни, как раньше жил старый Соломон! Да я в унитаз бриллианты спускал, когда менты в дверь ломились.
- Да, бывало, наверное, в твоей жизни и такое.
- Что поделаешь, Тихон, бывало. Вот сейчас бы ты мне те камешки притарабанил, я бы счастлив был.
- Хочешь сказать, уехал бы отсюда к своим братьям?
- Ой, братьям Соломон не нужен, они и так живут хорошо и в моих советах не нуждаются. Иногда подбрасывают немного денег, но, к сожалению, только иногда. А ведь это именно Соломон научил их гранить камни, лить оправы.
- Да, Соломон, время остановить невозможно, а уж вернуть назад, тем более.
- А ты все такой же. Наверное, никого не боишься, живешь в свое удовольствие?
- Стараюсь, - сказал Тихон.
Они выпили по третьей рюмке, немного поели. Соломон сверкнул глазами из-под кустистых седых бровей, хмыкнул, крякнул, пошевелил толстой нижней губой, такой большой, что при желании он мог коснуться ею кончика носа, и почти шепотом произнес, глядя на руки Тихона:
- Ты же не просто так пришел, Тихон. Я же тебя знаю сто лет. У тебя к старому Соломону дело есть.
Тихон немного подумал, словно размышлял, стоит говорить или нет, а затем накрыл своей ладонью с длинными крепкими пальцами руку Соломона Ильича.
- Ты прав. Просто так я к тебе, может, и зашел бы, но сегодня не тот день. Я к тебе, Соломон, за советом.
- О! - воскликнул Соломон Ильич, сложив губы так, словно собирался поцеловать в щеку молоденькую девушку. - О-о-о! - восклицания старого ювелира были похожи на гудки парохода, отваливающего от пристани. - Соломон, конечно же, даст совет, если сможет, а если не сможет, то не даст. Соломон тоже не пророк и не все знает, хотя давно живет на свете.
- Хватит красивых слов. Значит, ты говоришь, свое дело не забыл?
- Разве можно забыть то, чем занимался с малолетства, конечно же, нельзя. Так ты, значит, ко мне по работе? Может, перстень хочешь сделать или подарок женщине?
- Ни то, ни другое, Соломон, я к тебе за советом, - твердо повторил Тихон, - левая рука его была сжата в кулак. Он подвинул ее к Соломону, убрав рюмку с налитой водкой в сторону. - Посмотри вот сюда, скажи, что ты видишь, - рука перевернулась на скатерть, пальцы разжались.
На темно-синем носовом платке лежал сверкающий камень. Свет от люстры дробился в его гранях, и камень от этого казался живым, трепетным, теплым. Голова Соломона дернулась, он вскочил из-за стола так быстро, что стул едва не грохнулся на пол.
- О, что мы видим! Айн момент, - кривоногий Соломон Ильич суетливо двинулся в соседнюю комнату, щелкнул ключом, открывая дверь, и вернулся с окуляром.
Когда окуляр был вставлен в глаз, а в люстре вспыхнули еще два рожка, Тихон спросил, глядя на Соломона, склонившегося над камнем:
- Ну и что ты видишь? Губы старого ювелира шевелились, как две огромные пиявки фиолетового цвета.
- Что видит Соломон? - словно сам себе задал вопрос ювелир. - Соломон видит бриллиант, - произнес ювелир таким голосом, как старый врач произносит слово "труп", короткое и страшное.
- Значит, это все-таки бриллиант? - тронув за плечо ювелира, переспросил вор.
- Это не просто бриллиант, это великий бриллиант! Такой большой бриллиант старый Соломон никогда в руках не держал. Никогда...
Тихон видел, как слезится глаз, не закрытый окуляром. По выражению лица Соломона он понял, что старый ювелир потрясен до глубины души, на какое-то мгновение ему даже стало жаль старого приятеля. Так человек может лишиться чувств, сердце остановится.
- Ты успокойся, Соломон Ильич, говори дальше.
- А что может говорить Соломон, когда у него язык к небу присох? Слов нет у Соломона. Если бы я был поэтом, я заговорил бы виршами.
- Ладно тебе. Мне вирши не нужны, нужны слова. Точные.
- Ой, - прошептал Соломон Ильич, - какие тут могут быть слова! - он вертел камень в пальцах. - Он безупречен, чист и прозрачен. Он прозрачнее слезы ангела, он чище ее.
- Ну вот, Соломон, ты же говорил, что не будешь виршами изъясняться и разводить долгий базар. Говори коротко.
- Коротко... Тебе хорошо, Тихон, ты в этом ничего не понимаешь, а Соломон понимает, потому Соломону страшно. Очень страшно старому Соломону держать в руках эту цацку, эту слезу.
- Не слеза это, Соломон, не валяй дурака! Не гони муть. Сколько стоит?
- Это? - Соломон, наконец, оторвал свой взгляд от камня, окуляр выпал. - Это нисколько не стоит, Тихон, потому что цены не имеет.
- Вообще?
- Это оптический обман.
- Что ты гонишь, Соломон! Зачем я к тебе пришел? Ты лучший специалист по камням, какого я только знаю.
- Ты пришел услышать, так слушай, - Соломон Ильич накрыл камень ладонью, словно раковиной. Накрыл, прижал к скатерти. Пальцы шевелились, будто под ладонью находилось живое существо, прижатое к столу. - Мне так тяжело говорить, ты себе не представляешь. Мне никогда не было так тяжело и никогда не было так радостно.
"Черт с тобой, - подумал Тихон, выслушивая бред Соломона, - пусть потреплется. Время у меня есть".
Он знал Соломона уже лет сорок. Вместе сидели на зоне, и тогда Тихон пару раз помог Соломону избежать самого страшного - он дважды защитил ювелира от бандитской заточки. И Соломон помнил это, он был благодарен Тихону, может быть, больше, чем своим родителям, подарившим ему жизнь. Ведь родители дарят жизнь один раз, а Тихон подарил Соломону жизнь дважды.
- Этого не может быть, потому что не может быть никогда! Этот камень находится на выставке в Кремле, это Соломон знает, как православный знает "Отче наш", а еврей - первые строки Торы. Но если он здесь, - Соломон приподнял ладони, - значит, это правда, и значит, это быть может. И если камень здесь, значит, камень украли, поэтому Соломон может дотронуться до него пальцем и даже поднести к глазам. Ты его украл!
- Сколько? - уже в который раз задал односложный вопрос Тихон, и его тонкие губы скривились в улыбке.
- Может, миллион, может, два, а может, десять. Скажи мне, Тихон, удиви старого Соломона, может быть, у тебя паспорт есть?
- Конечно, ксива у меня есть, справку об освобождении я давно ментам вернул.
- Нет, не твоя ксива, Тихон, а его паспорт, - и Соломон Ильич ткнул крючковатым указательным пальцем в камень. Тот от прикосновения перевернулся на другую грань, ослепительно вспыхнув, словно солнце, пробившееся сквозь тучи.
- У меня есть только камень.
- Вот это-то и плохо. Хотя, кто знает, может, хорошо. Ты не сможешь его продать, никто не купит. Ни у кого нет таких денег, да и нет сейчас таких храбрецов. Этот камень знают везде, во всем мире. Его никто не рискнет купить, это слишком известная и слишком дорогая штучка.
- А если его распилить? - абсолютно спокойно поинтересовался Тихон.
Услыхав слово "распилить", Соломон Ильич сжался, его лицо стало похожим на печеное яблоко. Он весь задрожал, затрясся, как студень на тарелке.
- Что? Что ты такое говоришь, Тихон? У тебя совсем нет ума. Кто тебе его пилить станет? Такое преступление никто не совершит, это хуже, чем мать родную зарезать! Ты что, Тихон, успокойся!
- Даже ты, Соломон, не распилишь?
- Что? Соломон Ильич Хайтин станет пилить камень? Да отпили ты мне руки, отпили мне ноги и голову, я не прикоснусь к нему! Дело швах.
- Швах, говоришь?
- Да, дело тяжелое, очень тяжелое. Соломон ведь никогда не спрашивает, где, что, кто взял. Соломон - не милиция, Соломона это не интересует. Но у тебя, Тихон, старый Соломон все же спросит: где ты его взял?
Тихон оторвал руку от стола и поднял ладонь, словно пытаясь защититься от вопросов ювелира.
- Соломон все понял, молчит, вопросов не задает.
- Ты уже спросил, - сказал Тихон, - мне пофартило, и он стал моим.
- Если это кто-нибудь знает, конечно, кроме старого Соломона, то ты, Тихон - покойник. А если никто не знает, то Соломон Ильич забудет. Я ведь не видел камня и в руках его никогда не держал. Я забуду навсегда. Только в сердце Соломона, в старом больном сердце останется шрам, такой глубокий и такой большой, что он всегда будет болеть.
- С ним никуда не сунешься?
- Да, - сказал Соломон, поглаживая подушечками пальцев скользкие грани бриллианта. - Забери его, Тихон, - дрожащей рукой ювелир пододвинул камень к Тихону.
Тот посмотрел на него. В глазах Тихона не было ни изумления, ни восхищения, ни восторга, он смотрел на бесценный бриллиант как на рюмку с водкой, завернул его в носовой платок и положил в карман. Эта будничность потрясла Соломона Ильича до глубины души.
- Тихон, ты мне напоминаешь ребенка, не сведущего и глупого. Прости Соломона за такие слова.
- Давай-ка лучше выпьем, Соломон Ильич, и забудем об этом.
- Я уже забыл, - выдавил из себя ювелир. Тихон наполнил рюмки.
- Это слишком опасная цацка.
- Давай выпьем за то, чтобы рюмка была для каждого из нас не последней.
Они чокнулись, хрусталь зазвенел. Выпили. Соломон сидел, подперев седую голову кулаком и взирал на Тихона с нескрываемым восхищением. Но в этом восхищении был странный холодок - так смотрит врач на пациента, ознакомившись с неутешительными результатами анализов, а затем просмотрев рентгеновские снимки и, убедившись в точности поставленного диагноза: пациент - не жилец, месяц, от силы два - и его душа отделится от тела, а сердце перестанет стучать.
Тихон понял этот взгляд, встал из-за стола, подошел к Соломону, положил руку на плечо и, сжав пальцы, сказал:
- Не волнуйся, Соломон, пережили голод, переживем и изобилие,
- Ой, нет, ты, Тихон, поставил меня в такую ситуацию, что я даже совета дать не могу.
- Ты мне уже дал совет, Соломон, я его услышал и теперь буду спокоен.
- Ты не будешь спокоен, пока он у тебя. Вот, смотри, дорогой, - Соломон поднялся, исчез в соседней комнате и вернулся оттуда с книгой в блестящей суперобложке. - Смотри сюда, - он медленно стал переворачивать страницы, на которых были изображены самые крупные, известные во всем мире бриллианты. - Вот он. Здесь все - количество граней, караты, год огранки, коллекции...
Прочитав небольшую статью, Соломон посмотрел на Тихона, стоявшего у него за спиной.
- Надеюсь, теперь тебе все ясно? На каждый камень есть паспорт. Этот очень известный, и от роду ему уже двести лет. Ты представляешь, двести лет, без малого! Тихон лишь пожал плечами.
- На посошок? - спросил ювелир, взглянув на недопитую водку в хрустальном графине.
- Давай.
Они выпили по рюмке. Соломон Ильич проводил Тихона до двери, долго жал руку. Так жмут руку, зная, что, возможно, видятся в последний раз.
- Знаешь, Тихон, что я тебе хочу сказать?
- Нет, уже не знаю, - ответил Павлов.
- Я хочу пожелать тебе удачи. Пусть твоя звезда ведет тебя и спасает, потому что ты влез туда, куда влезать не надо было.
- Ты так говоришь, Соломон, словно меня в трансформаторную будку засунули.
- Хуже, Тихон, намного хуже! Дверь захлопнулась.
Тихон сбежал вниз, сел в машину, стоящую во дворе. На заднем сиденье дремал Никита.
- Просыпайся.
- Ну? - спросил тот, обращаясь к Тихону.
- Потом расскажу. Трогай, родимый.
Автомобиль помчался по вечернему городу, залитому светом рекламы и фонарей. Фагот молчал. В тонированных стеклах машины плыли цепочки огней, вспыхивали рубиновые габариты витрин магазинов. За стеклом шла жизнь.
Тихон подумал, что вот так, вдруг, он стал сторонним наблюдателем, а не участником загадочной жизни.
"Может, мне ничего ему не говорить, не втягивать в эту историю? Соломон знает, что говорит, попусту трепать языком не станет. Слишком долго он живет на свете и слишком много видел. Ничего, кто предупрежден, тот уже защищен".
- Сверни здесь, - бросил он водителю. Тот покорно, нарушив правила, свернул направо. - Выходим, - сказал Тихон, протягивая водителю деньги.
- Если понадоблюсь, всегда рад помочь. Тихон и Фагот вышли из машины и двинулись по многолюдной улице.
***
Потрясенный Соломон Ильич Хайтин, как ни старался, не мог себя заставить поверить в реальность увиденного. Все сходилось: количество граней, обработка, размер камня и его чистота. Он держал камень в руках, рассматривал с разных сторон под разными углами. Это был тот самый камень, знаменитый бриллиант, но поверить в это Хайтин не мог. Он бурчал, бормотал, двигался по квартире, как во сне, натыкаясь на предметы. Он даже не стал убирать со стола, настолько был взволнован и ошарашен происшедшим. Он думал, а думать Соломон Ильич умел. Как-никак за семьдесят два года, пятьдесят из которых он занимался ювелирным делом, попался лишь один раз - таким он был умным. Да и попался-то не по своей вине. Вспоминать годы, проведенные в лагере, Хайтин не любил. Это были самые противные, самые неприятные воспоминания, куда более ужасные, чем воспоминания о больницах.
Он взял каталог, спрятал в шкаф. Затем вытащил опять. Долго читал, рассматривал фотографии. Но что такое фотография по сравнению с великолепием живого камня? Никакое изображение, даже выполненное самым талантливым фотографом или художником, не может передать и тысячной доли настоящей красоты.
Соломон Ильич с ожесточением захлопнул каталог и решил, что больше, дабы не травить душу, он к проклятой книжке не прикоснется, пусть себе пылится в шкафу. До второго пришествия Христа он в нее больше заглядывать не станет. Надо сказать, иудей Хайтин не верил и в первое пришествие.
"Ай, да Тихон! Ай, да сукин сын! Как же это ты, приятель, гениально лопухнулся? Да если бы ты даже ограбил Центробанк, и то было бы проще, чем с этим камнем".
Соломону Ильичу невероятно хотелось помочь своему приятелю найти выход из совершенно безвыходной ситуации. Он пыхтел, как паровоз под парами.
"Польские ломбарды... Туда можно отвезти и сдать любой бриллиант, получить квитанцию. Там сидят люди смышленые, они оценят камень, естественно, уменьшив его стоимость в несколько раз. Но даже в этом случае сумма будет огромная. А потом можно отдать квитанцию человеку, который имея ее на руках, может спокойненько приехать в какую-нибудь Лодзь, Краков, Варшаву и по квитанции, заплатив денежки, забрать камень, вот так, как Тихон, завернуть в носовой платок, сунуть в карман и уйти. Но кто ж из владельцев ломбарда решится принять драгоценность на хранение? Хотя ломбард - вещь надежная, такая же надежная, как ячейка в банке первой категории. Но до ломбарда надо еще добраться. Хотя это тоже не проблема: из России вывозят и не такие вещи. Что там какой-то камень величиной с куриное яйцо? Вывозят автомобили, меха, бриллианты килограммами, как ограненные на каком-нибудь Смоленском или Воронежском заводе, так и необработанные. Килограммами..." Соломон Ильич прерывисто вздохнул.
"У меня, конечно, есть два брата, они оба в Израиле, два моих младших брата - Семен и Фима. Они бы, конечно, все могли устроить. Как-никак людей знают, деньги могли бы найти. Но обращаться к ним опасно, пусть себе живут, зачем их втягивать в эту кутерьму?"
А то, что кутерьма начнется, в этом старый ювелир не сомневался, как не сомневался в своем имени и фамилии.