Наконец они угомонились, и мы занялись бриджем, только Баське, первой выходящей, делать было нечего, и она продолжала морочить мне голову:
- Послушай, раз уж ты все знаешь, расскажи, что потом делается с посылками? И что бывает, когда обнаруживается контрабанда?
- Все принятые на главпочтамте посылки сваливают в кучу в отдельной комнате, там их сортируют. Подозрительные просматривают в другом помещении. Без причины потрошить не будут, сама подумай, распорют твою подушку, полетят пух и перья по всей конторе, ничего неположенного у тебя не обнаружат, как тогда? Придётся выплачивать тебе возмещение убытков. Кому это надо?
- Я думаю, ты права, - заявил в пространство Мартин.
- Кто прав? Я или Баська?
- Ты. Честный человек может смело идти на преступление. Ирония судьбы, вот как это называется. Может, но не идёт.
- Зря пропадает, - вздохнула Янка.
- Так, может, выкинем что-нибудь этакое, чтобы не пропадать зря? - предложила Баська. - А что делают с такими посылками за границей?
- Это смотря где, - пробурчал Мартин.
- Три без козыря, - решительно объявил Павел.
- На Западе, где же. Что делают? - настаивала Баська.
- Пас, - ответил Мартин. - Как правило, доставляют адресатам.
- И никто их не проверяет?
Все спасовали, свои карты я выложила на стол. Павел начал разыгрывать свои три без козыря.
- А на кой черт проверять? - удивилась я. - Кому какое дело, что ты отправляешь?
Мартин меня поправил:
- Разве что подумают - спиртное. Тогда вскроют и наложат пошлину.
Но тут я его поправила:
- И то не всегда. Они верят тому, что написано. Написано, что пол-литра, они берут пошлину за пол-литра. А если в сопроводительной квитанции ты напишешь, что отправляешь "бобровку" вместо "зубровки", так и вовсе не будут открывать, потому как не поймут, и дойдёт без пошлины.
- А если все-таки догадаются, что бриллианты?
- Ну, это зависит от страны. В Скандинавии, например, даже если и обнаружат бриллианты, все равно доставят их тебе в целости и вручат с почтением, ни одного не украдут, там это не принято. А вот в слаборазвитых странах непременно свистнут - и поминай как звали.
- Берём пять, - сказал Павел. - На два больше.
- В таком случае переправлять контрабанду я буду только в Скандинавию, - решила Баська. - Вот интересно, как пройдёт у тебя пересылка знамени, скажи, ладно?
Игра в бридж закончилась для меня небольшим проигрышем. Знамя я свернула, засунула в тубус и отправила в Канаду, записав в таможенной декларации, что отправляю эскиз вышивки, благодаря чему удалось избежать визита в комитет и комиссию. Через три недели мне из Канады сообщили, что мой шедевр получен и в дороге не пострадал, о чем я с удовлетворением информировала Баську, которая наконец-то оставила в покое идею насчёт контрабанды бриллиантов и перестала переживать, что их честность пропадает зря.
* * *
Через несколько дней после отправки знамени мне неожиданно нанёс вечерний визит Мартин и уже с порога заявил, что пришёл по делу. Разговор он начал с вопроса:
- У тебя есть какой-нибудь иностранный каталог марок? Хороший каталог.
- Есть. Каталог Гиббонса. Большой, в нем марки всего мира.
- А ты дашь его посмотреть?
- Дам, но ненадолго. И не уверена, что ты в нем разберёшься, там не везде есть репродукции, а в основном только описания.
- На каком?
- На английском.
- Тогда разберусь. А цены есть?
- Есть, и даже самые актуальные.
- В какой валюте?
- В новых пенсах и фунтах. Устраивает тебя?
- Вполне.
- Послушай, у меня есть ещё и польский ценник иностранных марок, - добавила я, озадаченная его внезапным интересом к филателии. - Тоже актуальный. В нем марки европейских стран. Цены в польских злотых. Желаешь?
- Если ты не против…
Я была не против. Как уже говорилось, тогда я по уши погрузилась в свою научно-фантастическую повесть, преследования ядерщиков отнимали у меня все силы, и заниматься марками не было времени. Согнувшись под тяжестью Гиббонса и польского ценника, Мартин отбыл восвояси. Был он в тот вечер какой-то странный, но я тогда не придала этому значения.
Через неделю он опять пришёл, приволок оба справочника, спросил, не найдётся ли у меня для него свободной минутки, узнал, что найдётся, закурил сигарету и молча уставился в окно. Я тоже молчала за компанию, ожидая, когда сам созреет.
- Как ты считаешь, есть в них хоть доля правды? - наконец произнёс он, с отвращением тыча пальцем в справочники. Меня несказанно удивила такая живая ненависть к невинным книгам.
- Есть. Больше того, в них правдиво все.
- И отсюда следует, что идиотская "Гвиана" действительно стоит сто двадцать тысяч фунтов?
- Теоретически. А практически она стоит столько, сколько за неё заплатят. В каталоге, по всей вероятности, проставлена сумма, полученная за марку на последнем аукционе. На следующем она будет больше. А ты что, собираешься её купить?
Мартин опять засмотрелся в окно. Прошло сто лет, прежде чем он ответил:
- Неплохое помещение капитала. Я бы и купил, да мне немного не хватает, всего лишь ста девятнадцати тысяч девятисот девяноста девяти фунтов и девяноста пенсов. Десять пенсов у меня есть.
В его голосе прозвучало столько горечи, что мне стало не по себе. В чем дело? Зная по опыту, что на прямой вопрос ответа от него не дождёшься, расскажет, когда сочтёт нужным сам, я не стала допытываться, а применила хитрую тактику и великодушно предложила одолжить ему ещё десять пенсов, чтобы меньше не хватало.
Мартин вздохнул, погасил сигарету и закурил следующую.
- У меня такие неприятности, что никакой жизни нет, - с усилием произнёс он. - Буду признателен, если ты меня выслушаешь. Ты разбираешься в марках, может, что и посоветуешь.
Не настолько уж хорошо я разбиралась в марках, чтобы давать стоящие советы, но своих сомнений не высказала, боясь сбить его с мысли, и лишь молча кивнула.
- Так вот, - начал Мартин. - Есть один человек…
И замолчал. Я терпеливо ждала. Мартин думал. Долго думал, а потом скорректировал предыдущее высказывание:
- Точнее будет сказать - был. Его уже нет.
- Умер? - вежливо поинтересовалась я.
- Вроде того.
И опять замолчал, задумчиво созерцая пейзаж за окном. Придерживаться тактики пассивного выжидания у меня не хватило больше терпения, и я рискнула его подтолкнуть:
- Ну? И что теперь? Ты должен его хоронить?
Мартин испустил тяжкий вздох и мрачно изрёк:
- Я с ним тесно связан.
- В каком смысле? Ты тоже должен умереть?
- Не обязательно. Хотя и так чуть жив, и, возможно, смерть - лучший выход для меня. А если ты будешь прерывать на каждом слове, я никогда не кончу. У этого человека были предки.
Я долго крепилась, но не выдержала:
- Дело житейское. С каждым может случиться.
- Да нет, у него особые предки. Я им плохого не желаю, но чтоб их разразило на месте, этих предков!
- А что, - удивилась я, - разве они ещё живы?
Мартин глянул на меня с сожалением и насмешливо пояснил:
- Этот человек родился в 1895 году. А его предки, сама понимаешь, родились ещё раньше.
- Да в чем дело-то? Ведь это его предки, не твои, что ты так переживаешь?
- Они мою жизнь сгубили. Можешь ты, в конце концов, выслушать меня и не перебивать? Все время меня сбиваешь.
- Могу. Я и слушаю, только ты после каждого слова делаешь такую паузу, что я думаю - уже конец, больше ничего не скажет. Говори непрерывно, ладно?
- Хорошо, попробую непрерывно. У этого человека был папа, родившийся на тридцать лет раньше, то есть в тысяча восемьсот шестьдесят пятом году. У папы тоже был папа, который родился за тридцать лет до своего сына, то есть в тысяча восемьсот тридцать пятом году. Ну и последний папа, значит, дедушка этого человека, и заварил кашу. А именно: сопляк начал собирать марки.
Я быстренько подсчитала, что в момент выпуска первой почтовой марки дедушке таинственной личности было пять лет. Вряд ли в столь нежном возрасте сопляк вёл оживлённую корреспонденцию, да ещё на иностранных языках. Интересно, что же он собирал и как? Да и вообще филателистическая горячка началась несколько позже…
- У него был дядя, - продолжал Мартин и этим заявлением снял все вопросы. - Дядя, ясное дело, был постарше племянника и занимался тем, что путешествовал, гореть ему в аду вечно. Не знаю, что ему втемяшилось в башку, но только из каждого путешествия он привозил этому щенку марки - свеженькие, прямо с почты, да вдобавок отдавал ему все письма. И этот подонок все сохранил!
- Не вижу в том ничего плохого, - вступилась я за дедушку. - Наоборот, очень благородное занятие.
- Ты меня не зли! - фыркнул Мартин. - Сначала послушай, чем все обернулось для меня. Ублюдок так увлёкся этим благородным занятием, что не бросил его и когда вырос. Более того, этого мерзавца тоже потянуло путешествовать, ездил по своим торговым делам и отовсюду привозил марки. Жил он до тысяча девятьсот первого года, а потом отдал богу душу.
- И перестал привозить, так что можешь успокоиться, - заметила я примирительно, ибо Мартин свирепел все больше.
- А вот и нет. Уходя в мир иной, он подложил мне свинью. Всю свою коллекцию завещал сыну, то есть папе этого человека. Папаша был тот ещё жмот. Он сразу же сообразил, что коллекция стоит больших денег и стоимость с годами будет расти, поэтому упрятал её в несгораемый сейф и принялся энергично пополнять, скупая все, что попадётся под руку, на почте, в комиссионках, на аукционах и распродажах. И все тут же прятал в свой сейф, так что ни одна живая душа его марок не видела. Меж тем прошумело несколько войн, происходили и другие исторические события, но коллекция от них не пострадала, хоть и находилась на территории нашей многострадальной страны, раздираемой историей. Представляешь, столько всего вокруг происходило, рушились дома и города, гибли люди, а проклятой коллекции ни черта не делалось! Наконец и папаша преставился, в очень почтённом возрасте, в тысяча девятьсот тридцать седьмом году. В завещании он наказал сыну, вот этому самому человеку, на все плевать и беречь только марки. А ведь он был очень богат, но вот видишь, пренебрёг всем имуществом из-за марок, хотя и сам точно не знал, что они собой представляют. Сын, то есть этот человек, в марках тоже не разбирался, разложил коллекцию, осмотрел её и опять запаковал, не имея понятия, что с ней делать. Но раз отец велел - он её берег. Когда началась последняя война, он вложил своё сокровище в чемодан, тщательно обернул чемодан брезентом и закопал в погребе у знакомых в деревне, а после войны достал его в целости и сохранности. В войну он потерял жену и детей, все родные погибли, а проклятые марки остались целы.
Потрясённая, слушала я эту невероятную историю, боясь перевести дыхание. Но тут Мартин опять сделал паузу и долго молчал. Так бы его и придушила!
- Ну? - спросила я, не выдержав. - Что же было в коллекции?
- "Колумбы", - ответил Мартин с непонятным мне отвращением. - Три негашёные серии, комплектные. Два негашёных "Маврикия". "Меркурии" в количестве шести штук, тоже негашёные. Все немецкие княжества, свеженькие, прямо из-под пресса. Канада, Англия, Соединённые Штаты - прелестные подборки, начиная с тысяча девятисотого года. Вся первая Польша, чистая и гашёная, все надпечатки на австрийских, за исключением десятикроновых, американский самолёт вверх брюхом, две штуки. Полный Гондурас и авиапочта, первые марки Молдавии, Испании, Португалии, Сардинии, Пармы, туда её в душу, Родезия, Наталь, Уганда - все до тысяча девятисотого года. А в девятьсот первом, повторяю, проклятый дедушка дал дуба. Так что, к счастью, "Гвианы" не было, зато есть все швейцарские кантоны.
- Пресвятая Богородица! - только и могла пролепетать я.
Мартин же мстительно закончил:
- А из послевоенных - люблинские выпуски и три боксёра вверх ногами. Ну как, довольно с тебя?
Ошеломлённая открывшимся перед моим мысленным взором богатством, я не в состоянии была сразу ответить, а потом отозвалась дрожащим голосом:
- Довольно. Хватило бы и половины. И что стало со всем этим? Где оно сейчас?
Мартина опять блокировало. Он долго выбирал сигарету, закурил и опять уставился в окно. Затем в подробностях изучил потолок моей комнаты, потом перенёс своё внимание на собственные ботинки, после чего по новой принялся изучать пейзаж за окном. И вдруг заявил:
- У этого человека были комплексы.
Я опять подумала, что уж теперь-то обязательно его придушу, и честно предупредила:
- Мартин, у меня нервы.
- У меня тоже. И слушай, что я говорю, это важно. У него были комплексы. Фрустрация, понятно? С детства вынашивал честолюбивые планы, мечтал свершить великие дела, но у него как-то ничего не получалось. В семье не воспринимали его всерьёз, там царил культ отца, карьеры он не сделал, война разрушила его жизненные планы, к новому строю он отнёсся без восторга, общество его не оценило. Отсюда фрустрация и комплексы. Впрочем, может, все было не совсем так, я не психиатр. Короче говоря, ему во что бы то ни стало нужно было самоутвердиться, прославиться, прогреметь, пусть только один раз, на всю страну и, желательно, войти в историю.
- Если ты сейчас скажешь, что он публично сжёг марки…
- Нет, заделаться Геростратом он не собирался, наоборот. Марки он решил передать государству, родине то есть. Но перед этим пожелал узнать, что же собирается пожертвовать родине. Раздобыл каталоги, извлёк и разложил товар, немного разобрался, что к чему, и офонарел. До такой степени, что принялся пополнять свою коллекцию, отсюда в ней и послевоенные марки. О его тайне не знала ни одна живая душа, своё сокровище он скрывал от всех - фамильная черта, узнаешь? А мечтал он о том, чтобы у нас в стране создать филателистический музей, в котором его коллекция будет занимать почётное место, под стеклом, как положено, и большими красивыми буквами - фамилия благородного дарителя. Почтовый музей во Вроцлаве его почему-то не устраивал, он зациклился на филателистическом музее в Варшаве, стал энергично хлопотать и даже выразил готовность вложить собственные средства в создание такого музея. Заявил: все отдам, что имею. А у него оставалось ещё немало. На пенсию, заявил, буду жить. Ну и влип, дурак!
Идиотская все-таки манера замолкать в самый неподходящий момент! Нет, я за себя не ручаюсь!
- Что значит влип? Во что влип? Посадили его, что ли, за музейную идею?
- Не совсем. Просто кое-кто начал интересоваться, чего это он так печётся о музее. Ну и узнали, что есть у него марки, каких свет не видел, похлеще, чем у королевы английской. Наверное, он сам их кое-кому показал, я так думаю - специально, чтобы дело с музеем протолкнуть, а кое-кто не выдержал и проболтался, так что слушок пополз. Подпольным миллионером сразу заинтересовались так называемые элементы. Когда они вломились к нему в квартиру в третий раз, он заволновался: ведь случайно могли и найти марки. Вот он и придумал дьявольски хитрую штуку - отдать коллекцию на хранение постороннему лицу, на которого никто не подумает. А чтобы окончательно запутать дело, официально передать своему нотариусу пакет неизвестно с чем. Люди рано или поздно узнают, что у нотариуса хранится сокровище. Ну, ты понимаешь, что я хочу сказать: если солидному нотариусу что-то передаётся на сохранение, всем ясно, что это сокровище, ценности, в данном случае - бесценная коллекция марок. Никому не придёт в голову, что бесценное сокровище обретается бог знает где, так что в крайнем случае элементы организуют кражу со взломом у нотариуса. Ясно я излагаю?
Излагал он предельно ясно, и я всецело одобрила хитрую комбинацию, с нетерпением ожидая продолжения рассказа. Странно, все так хорошо складывалось, а настроение Мартина портилось прямо на глазах и становилось уж совсем паскудным, но я надеялась, что он сам объяснит причину.
- И представь себе, дело с музеем таки сдвинулось с мёртвой точки, - продолжал Мартин загробным голосом. - А именно: почта согласилась подумать. Уже велись разговоры о том, чтобы для музея выделить кусочек чего-нибудь подходящего, ну, например, часть восстановленного Королевского замка, в конце концов, расходы небольшие, были бы четыре стены и достаточно, а если коллекция такая замечательная, как о ней говорят, то имеет смысл. В своём завещании, передавая коллекцию государству, он вставил специальную оговорку, что, если музея не будет, фиг он подарит коллекцию государству, отдаст кому попало, и дело с концом. Нет, прошу тебя, не задавай глупых вопросов, я все равно не знаю, как все оно было юридически оформлено. Знаю только, что, если бы произвели экспертизу и оценили коллекцию, музей бы тут же нашёлся.
- Ну так в чем же дело? Почему не провести экспертизу марок?
Мартин помолчал и коротко ответил:
- Потому что их нет.
- Как?..
- А вот так. Пропали.
Теперь уже я лишилась дара речи.
- Их нет, - повторил Мартин в угрюмом ожесточении. - Этот человек сделал так, как задумал, нотариусу передал на хранение барахло, коллекцию оставил постороннему лицу, с удовлетворением воспринял следующие две кражи со взломом в своей квартире, а после у него стало плохо со здоровьем. В настоящее время он в больнице, доживает последние дни.
- Но ты же сказал, что он умер.
- Я сказал - вроде того. Не забывай, что ему далеко за восемьдесят и что он пережил две войны. Так что вряд ли выкарабкается. Но дело не в этом, а в марках, которые он отдал на сохранение постороннему лицу. Обращаю твоё внимание на тот факт, что постороннее лицо не знало, что именно ему передали. Попросили, чтобы у него полежало, ну оно, это лицо, и приняло. Свёрток небольшой, места много не занимает, пусть лежит. К постороннему лицу в дом приходили разные люди, бывали гости, и, видимо, среди них оказались особы морально неустойчивые, вот и стянули свёрток. Может, для того, чтобы его стянуть, они и стали бывать у постороннего лица.
Вот теперь я начала не только понимать чувства, обуревавшие Мартина, но и разделять их.
- О боже праведный, неужели ты считаешь, что теперь марки уже не найти?!
- Именно. Вряд ли вор сдаст коллекцию в комиссионку, в филателистический отдел.
- Ясно, что не сдаст. Вывезет за границу, и конец! Мартин, ради бога, сделай же что-нибудь!
- Если бы я знал, что делать! Может, он уже вывез.
Я молчала, потрясённая, расстроенная, жутко злая на неизвестного кретина, который не сумел уберечь такое сокровище. Вот и опять наше национальное достояние уплыло за границу! В который уже раз растаскивается по кусочкам и в который раз меня охватывает бессильная ярость, когда об этом узнаю. Но ещё хуже будет, если окажется, что марки украл тёмный домушник, не имеющий никакого понятия о филателии. Настроившись на золото и обнаружив в украденном пакете ненужные бумажки, он в приступе разочарования просто уничтожит их. При одной мысли об этом плохо делается…