В ответ на такое традиционное для здешних мест обращение, Акула нервно сузил глаза и кинул руку за пазуху. Он медленно достал оттуда целых три рубля. Обычно нянечке давали рубль, поэтому стоило ей только увидеть край купюры, как дверь распахнулась, словно в ней сработало приспособление пиротехников братьев Николайченко.
- Заходи, сыночек, - ласково улыбалась нянечка, - сейчас я халатик тебе дам, золотой ты мой…
Акула набросил на свои плечи белый халат с желтыми пятнами и попрыгал через ступеньки на второй этаж.
- К вам пришли, - нежным голосом оторвала 206 кило бананов от воспитательной беседы с соседом медсестра. 206 кило бананов с неудовольствием вытянулся на койке и сделал вид, будто у него вмиг открылись все раны. Он смотрел на Акулу, еле сдерживая стоны и закатывая глаза.
- Тебе привет от Макинтоша, - сказал Акула вместо традиционного для больницы вопроса "Как ты сам себе имеешь?".
После такого приветствия у 206 кило бананов тут же все стопроцентно зажило. Он переводил ласковый взгляд с исцарапанной морды балабола на бутылку водки, которую тот вертел в руках, а потом решительно поставил на тумбочку. 206 кило бананов молниеносным движением спрятал бутылку под подушкой, потому что боялся нарушения режима и особенно поползновений Лабудова. И вовремя. Дверь в палату открылась и все больные резко задышали. Медсестра, не обращая внимание на такое ухудшение в организмах, затормозила между лабудовской койкой и ногами Акулы.
- Лабудов! - рявкнула она голосом старшины штрафного батальона, - процедура!
И с гримасой отворачивая нос в сторону от пахнущего карболкой и еще чем-то пациента стала помогать этому страдальцу лечь кверху единственно неизбитым местом.
- Так что там? - слабым голосом теребил Акулу 206 кило бананов.
- Подожди, - отмахнулся от него балабол, с явным интересом рассматривая согнувшуюся перед его носом тазобедренную частицу фигурки в белом халате.
- Скажите, доктор, - кончиками пальцев коснулся бедра медсестры Акула, - это наш знаменитый музыкант Лабудов?
- Все они музыканты, - не без удовольствия ответила на движение души и пальцев Акулы сестра, - пердят, как долгоиграющие пластинки.
И выдернула из Лабудова иголку.
- Вам передавали привет из театра, - нежным голосом соврал Акула этому социализму с человеческим лицом.
- Как там они? - слабым голосом спросил флейтист, с надеждой смотря в руки Акулы.
Однако балабол уже потерял интерес до знаменитости и склонился к 206 кило бананов.
- Жора просил, чтоб ты лежал и спокойно держал нерву на приколе. У тебя дома все хорошо. Через неделю будешь снова работать, - нес Акула, краем глаза наблюдая, как ухо Лабудова медленно вылазит из бинтов. - Ну, ты давай, а то дел по горло. Мне еще в одно место надо. Да, знаешь, Артур Валентинович умер.
206 кило бананов пожал плечами, потому что не знал никакого Артура Валентиновича. И не должен был знать. Тем не менее Акула продолжил.
- Убили его какие-то гниды. Но, говорят, в ту ночь возле его хаты ошивались Николайченки. У покойного картин кучу уворовали. Несчастный человек. А Николайченки под музеем пасутся. Ну, выздоравливай среди здесь, а я к тебе завтра заскочу.
Акула с большим удовольствием перестал нюхать воздух в палате, а Лабудов понял, что из-за этого трепача судьба наконец-то улыбнулась ему в тридцать два зуба. Глаза Лабудова сверкнули, как сопля на солнце. И теперь он решал кому звонить: Сидору Петровичу из прокуратуры, Ивану Ивановичу из уголовного розыска или Дмитрию Пантелеевичу из отдела кадров. Перед тем, как заснуть, чтобы набраться сил, он понял: нужно звонить Роману Борисовичу в КГБ.
* * *
Панич, который после прогулки по бульвару боялся высунуть нос дальше собственной форточки, сильно удивился, когда в его комнату, где были предусмотрительно закрыты даже зеркала, затащили упирающегося балабола Акулу.
- Ага, - с мерзкой радостью в чересчур музыкальном голосе проворнякал коллекционер, - есть еще Бог в небе, а ножи на земле. Давайте сюда этого Сусанина недорезанного.
- Пустите, придурки, - визжал балабол, закрывая руками от оплеух справа и слева и так поцарапанное рыло, - я сам пришел. Лично.
- А, ты еще и пришел, - спокойно заметил Кок со своей распухшей челюстью и свежим шрамом на щеке.
И локтем так стукнул этому провокатору по пушкинским местам, что он затормозил только у ног Панича, делая вид, с понтом его уже зарезали. Панич с большим удовольствием поднял стопой морду балабола. И тут он вспомнил, что обязаны говорить короли в таких случаях:
- Я даже могу исполнить твое последнее желание.
- Сперва отдай мою штуку долларов, - завопил с пола оживающий Акула. - Жмот.
- На тебе дулю, - заорал позабывший о предстоящей казни Панич, - мы за деревяшки договаривались. Тоже мне Гэс из холла КПСС, зелени захотел. Только рубли. А они тебе не понадобятся.
- А может, понадобятся, - нагло залыбился смертник.
- Ах так, - рявкнул Панич, - сделайте громче музыку, а из него - мокрое место.
- А последнее желание? - попытался оттянуть время казни балабол. - Или ты не хозяин своего слова?
Панич жестом остановил своих подопечных, рванувшихся к Акуле с явным удовольствием.
- Слушайте последнее слово честного человека, - гордо встал с пола балабол. - Панич, вы же сын своего папы, царствие ему небесное, золотой был человек, сам жил и всем давал заработать…
- Короче, - перебил последнее слово Панич.
- Так вот. Ты же его сын. Значит, должен понимать, что если я пришел сам, так зачем мне оно надо? Что я не мог бы сам себе утопиться, если вы так решительно настроены? Я тебе говорил, что имел просто пусть погано, но пошутить. И весь город знает, что я всегда шучу. И я предупреждал, чтоб потом не было упреков. Но мне здесь верили точно так, как в наше светлое будущее. И я честно откатал спор. А откуда взялись эти гниды на бульваре, не знаю, клянусь здоровьем детей моих соседей. Ты же знаешь, Панич, что я всегда был сам по себе. Но теперь понимаю, что эти поздняковские ублюдки с легкой душой затрафаретили бы и меня. Вас есть за что, а меня? То есть не вас есть за что, а их… Словом, Панич, я могу быть в твоей команде. И это такое приобретение, что прямо-таки чистое золото, если говорить откровенно.
- На кой ты мне надо, - покривил душой Панич, потому что на его счету был уже каждый потенциальный человек.
Балабол понимал, что казнь начинает откладываться, и перешел от своей наглости в наступление.
- Я тебе не надо? Ну и хрен с тобой. Пусть поздняковские ублюдки берут твой музей на днях или раньше.
- Откуда знаешь? - отбил контратаку Панич.
- Подумаешь, мало ли чего я знаю. Я даже знаю, где твой "мерседес" стоит.
- И где он стоит? - загорелись глаза у Панича.
- Так ты мне не веришь? А это без шуток, - сел за стол хозяина квартиры наглый балабол и бросил на него ноги.
Панич не верил Акуле. Но ему очень хотелось снова любоваться закрытым в гараже от посторонних глаз "мерседесом". И он решился:
- Пойдешь с Коком и Санитаром. Вернете "мерседес", а там посмотрим.
- Ага, - не согласился с шефом рассудительный Санитар, у которого до сих пор ныл хребет после удара кастетом в историческом уголке города. - Мы куда-то попремся, а Макинтош нас там опять накроет.
- Правильно, - легко согласился теперь уже с подчиненным Панич, потому что папа с детства приучил его не писать в штаны и поддакивать. - Акула останется здесь. Если вы не вернетесь, тогда мы из него будем делать чучелу, без надежды на выставку в столице.
Коку и Санитару очень не хотелось выходить на улицу, несмотря на то, что Панич пылал за собственным лимузином. Акула понимал это, но тем не менее сказал:
- Знаете стоянку ниже Старопортофранковской? Найдете там вашу дрымбалку. Она накрыта здоровым чехлом с чудесным номером 13–13 ОЕЕ. А чтоб вы мне окончательно убедились, получите.
Балабол с супернаглым видом швырнул на стол ключи. Панич с большим удовольствием закатил балаболу оплеуху и тот сходу пошкрябал зубами паркет у комнате.
- Ах ты… - задохнулся в ярости Панич, приближаясь к нему с прыгнувшим в руку ножом.
- Перестань своих штучек, - завопил перепуганный Акула, - этот скот Макинтош заплатил мне немножко, чтоб я устроил туда лайбу. Откуда я знаю, чия она. А потом видно он и меня грохнуть хотел, чтоб молчал.
Панич безоговорочно поверил и такому заявлению. Чтобы поскорее выяснить для себя, как играть дальше, он рявкнул на Кока с Санитаром:
- Вы еще здесь?
И когда эта почти оперетточная парочка выскользнула за дверь навстречу бурям и опасностям, Панич повернулся к Акуле и подозрительно спросил его:
- Так что ты там ныл за музей?
* * *
Несмотря на страшные боли в паху, слабые ноги и колики в желудке, Лабудова подняло с койки чувство гражданского долга. Он без стука влез в кабинет главврача и обессиленно рухнул на стул.
- Значит так, - веско сказал Лабудов, с трудом ворочая челюстью, - мне нужно позвонить.
- Автомат в вестибюле, - буркнул врач бесплатно лечащемуся пациенту.
И тут Лабудов, набравшись сил, стал грозить благодетелю всех убогих страшными карами, вплоть до подрасстрельной статьи. Главврач почему-то испугался гораздо больше намеков о разбазаривании дефицитных уколов, чем о своей антисоветской деятельности.
- Звоните, - устало разрешил он Лабудову.
- Ты давайте в колидор, - скомандовал уже твердо стоящий на страже социалистической законности музыкант и важно добавил, - я буду звонить в КГБ.
Главврач сразу же тщательно прикрыл за собой дверь, а Лабудов решительно набрал номер.
- Алле, Роман Борисович? Это агент Мокрый. Тьфу, Мокрый я у милиции… или в… Ага, вспомнил, агент Тихий…
И вспотевший от важности своего сообщения Лабудов тут же попросил экстренной связи, потому что выйти из больницы на конспиративную квартиру не решался. С некоторых пор у стукача к таким квартирам возникло предубеждение.
Через час Лабудова перевели в пустую двухместную палату для окончательно выздоравливающих, где его посетил представительный мужчина. После его ухода Лабудов с большим удовольствием смотрел на цветной телевизор, переводя с него взгляд только на тумбочку, где стояла бутылка "Пепси-колы" рядом с плиткой шоколада.
- Больной, вам "уточку" не надо? - проникновенным голосом спросила Лабудова мягкой тенью скользнувшая в палату сестра, которая еще недавно безо всякого почтения ковыряла его зад тупой иглой.
- На кой мне утка, - заметил Лабудов командно-административным голосом, - индейку неси.
- А завтра мы вас выписываем, - сглотнула слюну медсестра.
- Что такое? - встревожился блаженствующий Лабудов.
- Главврачу позвонили из горздравотдела. Сказали, чтоб вас перевели на амбулаторное лечение.
- Ладно, - буркнул Лабудов, - гавкни главврачу, чтоб пулей ко мне.
- Одну минуточку, - улыбнулась медсестра и выскочила из палаты с такой силой, будто сама себе сделала прививку.
Лабудов уцелевшими зубами сдирал шкуру с апельсина, размышляя над тем, что жизнь иногда бывает прекрасной.
* * *
Кок и Санитар в предчувствии засады крались к автомобильной стоянке с таким напряжением, будто им предстояло выкрасть генерала Макинтоша на вражеской территории, а не увести какой-то поганый "мерседес". Но при этом они швендяли своими шкарами по асфальту так, что где-то в километре залаяла собака. Услышав ее позывные, Кок и Санитар одновременно выхватили оружие. И вот тут-то бандитов заметил сторож, который ошивался возле своей будки. Увидев металл, грозно сверкнувший в лучах тусклого прожектора, он со скоростью стайера влетел в свою будку, молниеносно провернул ключ в замке и закрыл дверь на задвижку. А потом сел спиной к окну и стал до того тщательно изучать передовую в "Правде" о влиянии творчества Леонида Ильича Брежнева на западноевропейскую литературу двадцатого века, что на все остальное ему было забить болт.
Спустя какой-то час Панич уже ощупывал бока своей машины, а Кок с Санитаром, перебивая друг друга, рассказывали, с каким риском для жизни они выкрали эту машину. Рассказывали до тех пор, пока не выбили из разомлевшего от счастья Панича пачку денег толщиной с конец пожарного шланга.
* * *
Борис Филиппович Поздняков сидел в своем подвале и сильно злился от того, что во время боевых действий перестал общаться с прекрасным, которое волочили ему в Одессу изо всех уголков нашей необъятной родины в рабочее время и с отрывом от производства. Поэтому он тщательно реставрировал револьвер своего папаши, чтобы успокоить расшалившиеся с годами нервы.
- Послушайте, Макинтош, - сказал Борис Филиппович, когда старый, потерявший вороной цвет, но очень счастливый наган был вылизан, как Софа Лорен перед выпускным балом в семьдесят пятой школе, - мне кажется, что с этим бездельем надо таки - да кончать.
- Вы хотите нанять самолет, чтобы он сбросил сурприз на Пушкинскую улицу? - спросил Макинтош, угрюмый как всегда, но довольный тем, что последнее слово в споре с Паничем пока оставалось за ним.
- А что, возможен такой вариант? - живо поинтересовался Поздняков.
- Знаете, с тех пор, как Пайчадзе нанял подводную лодку, чтобы привезти в Одессу свои мандарины, я уже ничему не удивлюсь, - заметил в ответ не по делу Жора.
- Значит вариантов нет, - разочарованно буркнул Поздняков. - Кроме одного. Пора вкрутую заняться тем, что держит Панич на свой черный день у этого недоразвитого Рембрандта. Или зачем наша разведка продолжает получать свои проценты?
- Я думаю, что и у Панича такие ребята не без дела, - подумал вслух осторожный Жора, - но все лепится на том, кто рискнет первым. Хотелось бы, чтоб это сделал Панич.
На свою голову Жора оказался прав. Пока он доблестно строил подвальную оборону, не решаясь набежать на редут, где по-гренадерски расположились братья-пиротехники, сильно рисковавший своим тощим прикрытием Панич решил развивать успех. Тем более, что балабол играл за его команду и коллекционер убедился в этом, хотя Акула ни о чем не хотел заикаться, пока не слупил с сына Я Извиняюсь штуку, которую нажил с помощью безрукого Пушкина. Перед тем, как покинуть панический бастион, Акула рассказал наследнику Я Извиняюсь всего за десять процентов от будущих сокровищ Позднякова, где тот держит фамильные бриллианты фирмы Панич.
Кок и Санитар тут же поскакали предупредить братьев Николайченко, чтоб они готовились к высадке поздняковского десанта в музее и пообещали прислать подкрепление. Братья Николайченко, которые к тому времени от длительного общения с Рембрандтом наблатыкались всяких научных терминов, заявили, что лучше вместо подкрепления им бы прислали побольше водяры. Потому что возле этой гадости в рамах, где они теряют столько полезного времени, местами начинает тошнить. Во взгляде за искусство Кок и Санитар были с ними солидарны, как пролетарии всех стран. Несмотря на работу у Панича, они были твердо уверены, что только кретины могут платить ему столько денег за какую-то картинку, когда на них можно было бы пить до полного цирроза. Тем не менее Кок с Санитаром считали западло покупать братьям горючее из тех денег, что откинул хозяин. К тому же, им нужно было взять поутру сонного и теплого Петридиса, у которого Поздняков прятал то, что, по мнению Панича, ему и даром не нужно.
Пользуясь глухой ночной порой, балабол Акула побежал в дурдом. Только не на Слободке, а тот, что рангом пониже, на Свердлова улице. Дурдом в народе так и назывался "свердловка", хотя этот самый Яша, в честь которого обозвали ни в чем не повинное здание, сходил с ума совсем в другом городе. В этой самой "свердловке" проходил курс интенсивного лечения сын Паши Петридиса Толик. Когда он проходил свидетелем по одному интересному делу, то с первых минут раскрутки стал догадываться: если свидетель чем и отличается от обвиняемого, то только вопросом времени. Нервы у Толика не выдержали, он перепсиховал и стал местами терять память. И менты, чтобы поскорее их важный свидетель дал нужные, как горный обвал, показания, поместили его там, где лечат память. Самое интересное, что дело уже заканчивалось и без показаний Петридиса: при желании наше гуманное правосудие могло влепить до хер с конфискацией имущества даже за переход улицы на красный свет. А Петридис все равно ни черта не мог вспомнить. Ни как зовут его папу, ни погремушку, которую врач пять минут назад крутил перед его носом. Он даже не играл с другими психами у домино, потому что напрочь не помнил, какие цифры надо прикладывать друг к другу. Словом, наглядно доказывал, что он внук своего родного склерозного дедушки.
И вот к этому очередному болящему не без труда темной ночью продирается Акула. И находит его в кабинете врача, где идет игра в преферанс по рублю за вист, потому что Гиппократ заранее знает, с какой силой ему будет валить черва, наповал убивающая остальные масти. И когда Акула спокойно ждал окончания азартной партии, доктор от своей наглости объявил "мизер" с тремя пробоями и предложил страдающему провалом памяти Петридису записать его карту. В ответ на это оскорбительное для каждого нормального игрока заявление, Толик обиделся до такой степени, что, позабыв, с кем шпилит, ловит бестактного мозговрачителя и цепляет ему такой "паровоз", на котором можно без остановок ехать от "свердловки" до Слободки. Огорченный врач выскочил из кабинета делать обход, а Толик запросто достал из его стола бутылку лекарств с пятью звездочками на этикетке и стал распивать эту микстуру с балаболом Акулой, несмотря на то, что когда-то сильно на него обиделся.