Самоуверенный тип сорока с лишним лет был явно расстроен и вращал головой, словно сыч. Судя по машине, на которой ездит, дела у него идут неплохо. Потому и приехали к нему тогда ребята из какой-то бригады, чтобы наказать строптивого инвалида. Проучить строптивца не удалось. Поэтому адвокат затаил на него нешуточную злобу, учитывая, что документы ему так и не вернули. Придется брать его на заметку и осторожно работать. Скользкий тип. Проверить по всем каналам, в том числе по уголовным делам, в которых он принимал участие в качестве защитника.
Снова грянул военный оркестр, и Лушников прекратил съемку. Обернул камеру куском материи, пошел к могиле Казанцева. Успел вовремя. Бросил горсть земли в яму и отошел. Рабочие торопливо стали работать лопатами. Вскоре обозначился бесформенный бугорок.
Света стояла чуть в стороне и наблюдала с тоской в глазах.
Холмик подровняли. Установили памятник, затем ограду. Торопливо.
– Земля все равно осядет… Придется снова потом подправлять… – говорили.
Света кивала. Слезы устали капать, и глаза теперь стали сухими.
Драница заметил шефа, посмотрел в его сторону тягучим взглядом. Тот ответил слабым поклоном.
Сошлись у выхода.
– Видел двоих, – сквозь зубы произнес Лушников. – Но не рядом с нами, а у другой могилы – хоронили тоже кого-то… Ничего не пойму пока что… Потом поговорим. Молчи…
Драница сжал ему локоть. Понял. Потом.
Сели в автобус и направились в снятое по этому поводу кафе. В пути молчали. Не до того, чтобы на ходу строить предположения. Люткевич ехал позади всех на служебных "Жигулях".
Народу было человек сто. Или двести. Кого тут только не было! И с кем только не был знаком капитан Казанцев! Был даже какой-то старенький генерал в лампасах.
Оперативники выпили по стопятьдесят и отправились на службу. По пути заскочили в магазин, взяли еще. Сели в общем кабинете и добавили. Иногда можно себе позволить, тем более в такой день.
Опять говорили. Тяжело теперь будет Казанцевой… Считай, с того света вытащила, когда его ранили, – и вот, поди ж ты. Кому-то помешал инвалид. Неужели тому, кто в госпиталь наведывался? Но если так, то надо опять брать того за… И с размаху об стенку,… Пока скорлупа не посыплется…
– Того самого! Осеменителя!..
Вот она, идея! Вовремя клюнула! Единственный свидетель, способный опознать Илюшу Уколова, теперь лежит в земле. Получается, Уколову одному выгодно устранение инвалида.
Лушников изо всех сил старался молчать. Водка расслабила волю. Сказать всем, при каких обстоятельствах познакомился с капитаном, значит, подставить себя под удар. Не время пока что. Казанцев тоже молчал. Даже супруге своей не рассказывал о том случае. Дойдет и до Уколова очередь, и до Филькиной с Решетиловым. Однако Уколова пока что не надо трогать. Кто-то желает направить полицию по ложному следу. Есть над чем подумать. Филькина неподдельно рыдала. О ком? Что связывает их с адвокатом Решетиловым?
Часам к четырем, не придя к чему-то общему и едва не разругавшись между собой, личный состав "Убойного отдела" разошелся по домам. Одно было ясно для всех – кого-то маленького хоронили, некрупного…
А следующим утром оперативников пригласил к себе Гаевой.
– Сели?… А теперь скажите мне, какие у нас успехи? Растем помаленьку? Глухариков разводим… для разнообразия…
Драница елозил глазами по гладкой поверхности стола. Голещихин, согнувшись, ковырял ногтем у торца.
– Владимир Иванович! Оставьте в покое стол! – потребовал подполковник, часто моргая. – Лучше скажите, что будем делать?
– Можно мне? – попросил Лушников.
Подполковник согласно кивнул, и майор стал излагать суть вопроса. Гаевой страдальчески морщил лицо. Надоело слушать одно и то же. Однако терпел. И даже оживился, когда Николай дошел до вчерашней встречи на кладбище.
– С этого и надо было начинать! Опять Филькина, говорите?! Интересно!.. Установите, кого они там закопали… И вообще, надо взять их под наблюдение – где работают, чем занимаются в свободное от работы время? Может, они маньяки по совместительству.
– Не похоже…
Гаевой усмехнулся. Шуток не понимают.
– А с исками как у вас дела? Нельзя прощать. Нет… Действуйте… Это хорошо, что на пленку их сняли обоих. Пусть объяснят потом… Однако… – Он задумался. – Я бы не стал торопиться. С поличным взять бы, но как?… С поличным за убийство… Это что-то новое. Ни разу не удавалось такое? Посредством, допустим, провокации…
Оперативники мялись. О чем-то другом – приходилось слышать, но чтобы в подобной области – слышат впервые.
– И я не слышал, – усмехнулся Гаевой. – Однако подумать надо.
Проговорил откровенный бред и замолчал. Выдохся. К двум часам ехать в управление с докладом, а докладывать-то и нечего. По-прежнему в нераскрытых числятся прошлые два убийства в квартире. И еще одно прибавилось. Мужей у сотрудниц убивать стали.
– Можете работать. И докладывайте, как только будут результаты, – проговорил и снова сморщил лицо.
Оперативники встали и потянулись в коридор. Всем отделением. Казанцева отсутствовала. Гаевой отпустил ее еще на три дня. Светлана могла бы взять отпуск, но отказалась. Дома у нее живут пока что родители. Приучают к мысли жить в одиночестве. Помогают снова смотреть на мир. Говорят, тоска должна пройти. Время – оно всё лечит. И всех. Даже шизофреников.
Гуськом втянулись в кабинет к Лушникову. Расселись напротив стола на стулья вдоль стены. Приготовились записывать в блокноты умные мысли и наставления.
– Слыхали? – спросил Лушников, улыбаясь. – Надо узнать, кого они там закопали… Кто поедет? Вопрос простой – кого хоронили вчера на кладбище? Вплоть до предоставления документов. Божья коровка живет по адресу…
Драница поднял руку:
– Я съезжу…
– Езжайте вдвоем.
– Скворцов Валентин со мной поедет…
Лушников согласился и снова продолжил:
– Нужно также проверить алиби Уколова. Вплоть до минут. Где был и чем занимался в день убийства Казанцева… Кто поедет в племсовхоз?
– Голещихин поедет…
Лушников посмотрел на него. Еще не всех по имени отчеству запомнил.
– Хорошо, Володя. Отправляйся с Порошиным. Я остаюсь на хозяйстве. Если что, сам выеду на место происшествия… Тьфу, тьфу…
Отвел руку в сторону и постучал, не глядя, по стальному сейфу.
Порошин быстро поправил:
– Надо по дереву, Николай Александрович, – и стукнул себя казанками в лоб, неожиданно рассмешив всех остальных, кроме себя.
Голова у Порошина Лёни, оказывается, деревянная.
– Свяжусь с сельским РОВД, – продолжал Лушников. – Узнаю, как дела по факту покушения на отца. Возможно, ими установлена личность убитого. Кроме того, имеется морг и госпиталь. К ним тоже есть вопросы. Соблюдайте осторожность, себя не афишируйте. По коням, ребята!
Оперативники вышли. Через минуту вошел заместитель начальника РОВД по оперативной работе. Он же – начальник криминальной полиции. Сел напротив. Завел разговор. О том, о сем и ни о чем. Крутит вокруг да около. На оперативке не присутствовал. Словно отношения не имеет к делам "Убойного отдела". А все по тому, говорят, что Гаевой лично решил руководить этой структурой.
Крутнулся пару раз на стуле и снова вышел, не дождавшись от Лушникова хотя бы слова. Слава тебе, Господи. Лушников пододвинул к себе телефон. Набрал номер.
– Аллё… Черепановский РОВД? Из Заволжья вас беспокоят… По делу о покушении на убийство Лушникова… Кажется, вы приезжали на осмотр… Именно…
Результат разговора оказался нулевым. Сельские оперативники так и не установили личность погибшего.
Морг по телефону сообщать какую-либо информацию отказался.
– Будь вы хоть маршал, – ответили оттуда. – Приезжайте с бумагой, и будем после этого говорить. А так – извините… Откуда нам знать, кто вы такой… Мало ли у нас карликов поступает! Разве мы обязаны всех помнить…
Лушников согласился. Опустил трубку. Остался госпиталь. К господину Тирскому Андрею Николаевичу тоже есть вопрос. Неужели и этот сошлется на что-нибудь? Кругленький. Лысый. Подполковник. Служит себе потихоньку в богоугодном заведении. Информацию об инвалиде Казанцеве могли узнать оттуда.
– Андрей Николаевич?! Заволжская полиция приветствует вас! Как поживаете?… Как дети?… Как служба?… Лушников говорит…
Оказалось, у подполковника все на высшем уровне. Одно смущало подполковника – Лушникова не помнил. Пришлось рассказать о летчике-истребителе и его сыне. У которого колеса проткнули. Все четыре.
Подполковник вспомнил с большим трудом. Вероятно, у него каждый день прокалывают колеса.
– Чем обязан? – вынужденно спросил Тирский.
– Помните капитана? – спросил Лушников. – Того, что лежал вместе с моим отцом?
Тирский неопределенно хмыкнул. У него много лежит капитанов.
– Схоронили вчера, – сообщил Лушников. – Но я не об этом хотел сказать. Хотелось спросить, интересовался ли кто-нибудь его личностью за этот период? Если да, то кто и когда?
Тирский молчал. Лушников представил, как по лысине у того набегают торопливые капли пота.
– Личность – это, в смысле, фамилия?… – наконец спросил он.
– Вы правильно угадали… А также имя и отчество. И еще дата рождения и место жительства. Последнее – в особенности.
– Задали вы мне вопрос, – расстроился Тирский. – Но если вам надо, то придется подождать. Трубочку положите – я вам сам перезвоню. Через полчасика. Надо спросить. Может, запрос был какой-то… Либо по телефону тоже спрашивали…
Лушников опустил трубку и принялся ждать, поглядывая на часы. Прошло пятнадцать минут, и телефон прозвенел. Говорил подполковник Тирский. Оказывается, был официальный запрос. С нарочным присылали. И нарочному же выдали бумагу со всеми данными. Мировой судья запрашивал. Болдырев его фамилия.
– Большое спасибо…
Лушников попрощался и опустил трубку. И тут же набрал телефон 09, попросил номер судебного департамента. Записал, снова набрал номер и вступил в разговор с чиновником.
Тому явно не хотелось говорить. Требовалась информация, однако тот не имел представления, почему он должен ее выдавать первому поперечному.
– Встречному, – поправил Лушников. – И не первому, а майору Лушникову. Речь идет об убийстве человека, в отношении которого поступил запрос от мирового судьи Болдырева. Причем за день до преступления…
– Вот оно что! – в голосе чиновника зазвенел металл. – Тогда вам надо бы знать одну вещь.
– Какую?…
– Судьи Болдырева нет в нашем городе. Ни в мировых, ни среди федеральных судей. А среди мировых – там вообще одни женщины работают…
– Странно… Но существует запрос. С печатью и фамилией…
Лушников говорил сам с собой. В телефонной трубке звучал сигнал отбоя. В сердцах он бросил трубку. Но ведь приходил же кто-то в госпиталь! Интересовался. И даже получил на руки выписку из истории болезни со всеми данными и адресом.
Майор не поверил чиновнику. С майором, возможно, говорил совершенно посторонний человек. Снова набрал 09 и попросил Заволжских мировых судей. Записал. Перезвонил и после телефонного разговора понял, что нет в природе Волгошуйской области мирового судьи мужского пола. И фамилии подобной тоже нет. Это не удивляло. Это бесило, выводило из себя. Некто явился в госпиталь и спокойно получил о человеке всю информацию. У кого-то явный опыт в подобных операциях. Кроме того, у этого человека имелась печать либо бланк официального должностного лица. Интересно, какие у мировых судей печати? Надо узнать.
Снова позвонил. Представился. Ему объяснили. Сколько судебных участков, столько и судей. У каждого судьи своя печать, которая отличается лишь номером участка. Еще сказали, что всего по Заволжскому району образовано двенадцать участков.
Лушников поблагодарил разговорчивую секретаршу и отключился.
Двенадцать участков. Столько же печатей. В каждом кабинете. Учитывая столпотворение, какое творится обычно в судах, нетрудно сделать вывод, что чьей-то печатью просто воспользовались, улучив момент. Либо вообще похитили. Впрочем, какое это имеет теперь значение, если человека нет. Это лишь подтверждает тот факт, что за Казанцевым специально следили. Затем перехватили в каком-то месте, посадили в машину и вывезли за город. Окончательный результат известен. И вновь все как-то сходится к одному. К покушению на отца. Ведь в госпиталь проникли с единственной целью, чтобы убить. И на даче пули свистели… На него все опять замыкается. И если, допустим, убили, Казанцева, то с единственной целью – убрать свидетеля. Он мог опознать Уколова.
Лушников откинулся на спинку кресла. Теперь капитан никого не опознает. Надо было Казанцеву в ту ночь еще раз приложиться палочкой к ночному визитеру. По крайней мере, сам был бы жив до сих пор, Володя…
…Первыми прибыли Драница и Скворцов Валентин. Вошли в кабинет, стали докладывать.
– Филькина Тамара Борисовна, 64 г.р., медсестра, – перечислял Драница. – Трудится в частной больнице. По виду – заблудшая овца. Постоянно стремится к тому, чтобы ее жалели. Живут сейчас с дочерью, Киркиной Надеждой, и внуком Эдуардом. Такое впечатление, что обе, дочка и мама – два сапога пара. Причем оба на левую ногу. Не хвалят обеих почему-то в общежитии. Скользкие и подвижные, словно пиявки. Говорить лично не пришлось, потому что никто на стук не открыл. Информация получена чрез администрацию общежития. Похорон среди жильцов не было. Они вообще впервые слышат, чтобы у Филькиной кто-нибудь умер…
– Оттуда по своей инициативе съездили в морг, – продолжил Скворцов, – и переписали всех покойников, поступивших и выданных за истекшие трое суток. Записали и тех, кто имел к ним хоть какое-то отношение.
– После обеда можно заняться, – произнес Драница, кладя на стол список.
Лушников качнул головой: позабыл еще об одном месте. Очевидный прокол, в котором виноват сам. Придется исправлять.
– Поезжайте на кладбище… Возможно, там получите информацию… – тихо промолвил.
Драница не возражал. Но придется разделиться. Одному туда, другому работать по списку. На кладбище едет опять Драница. У него служебная машина. Скворцов остается на месте и работает на телефоне. Хоть бы какую-то информацию для начала получить.
– Личность Казанцева узнали через госпиталь. – Лушников посмотрел в записи. – Предоставили запрос мирового судьи Болдырева. Но у нас нет такого судьи…
К вечеру оперативники вновь собрались. Подъехали и Голещихин с Порошиным.
– Короче, – доводил до сведения всех остальных Драница. – Как звали покойника, никто не знает. Нет у того ни имени, ни фамилии, ни отчества. Возраст приблизителен. Пришлось снова заехать в морг – там и подсказали. Зато известно, кто его хоронил. Ни за что не догадаетесь…
– Филькина… Она же была на кладбище и даже плакала. Не может посторонний человек плакать…
– Ответ неверный. "Небесные дали" его хоронили. Это у них так называемая благотворительная акция. Гроб и все такое за их счет. Поминальный обед…
Порошин изумился больше всех:
– Для чего это им было надо?! Его все равно схоронили бы!.. За счет государства…
– И при чем здесь слезы, граждане? – высокопарно произнес Голещихин. – Как-то не идут они к неустановленной личности. Понятно, каждого жалко человека. А тут взяли бездомного бандита, схоронили за свой счет и даже пустили слезу. Или я, может, неправ? Тогда объясните мне…
С ним согласились. И объяснять ничего не стали. Абсолютно прав, товарищ Голещихин.
– Нужен запрос по прежнему месту жительства, – произнес Лушников. – Узнайте, где жила раньше и пошлите.
– Завтра же займусь, – обещал Драница. – Придется опять идти в общагу. Но может, кто-то другой знает?
И отвернулся, пряча глаза. Тонкий намек на старшего Лушникова.
– Знает, но приблизительно, – ответил майор. – Все его знания ограничиваются Средней Азией…
Лушников замолчал, потом вновь проговорил:
– До сих пор не пойму, чем она его приворожила…
Открыл свои записи. Неутешительный результат. Одни пока что впечатления. Тем не менее, можно точно сказать, что за Казанцевым специально охотились. Испугались, что тот может опознать, поэтому решили убрать. Чтобы не мозолил глаза. Не может такого быть, чтобы капитан пошел, допустим, прогуляться по улице и там наскочил опять на кого-то с инвалидной клюшкой.
Глава 19
Интересно, кто мог такой бред придумать, что Уляхин Николай с катушек съехал. Причем вместе с женой. Потому что якобы решил поменять квартиру на меньшую. Дунули, воздух испортили, а настоящей правды не знают. Здоров пока что подполковник МВД, чего и вам желает. Не надо выдавать желаемое за действительное.
Он сидел в квартире у Лушниковых. Нога за ногу. Откинув на спинку дивана сухощавую фигуру.
Цезарь бродил по квартире, косясь на старого "попугая". Не выдержал, все же приблизился, нюхнул носок кожаного ботинка и поспешно отошел. Ворванью пахло от начищенной кремом обуви. От брюк цвета морской волны тянуло нафталином. Никогда не испортится "попугай". Моль его не скушает.
Цезарь его недолюбливал, потому что Попугай даже краем уха не вел при виде грозной собаки. Мало того, норовил читать мораль, глядя в собачьи глаза, отчего у Цезаря бегали по спине мурашки и заживо мерли блохи.
– Цезарь, ты меня не бойся, – бормотал высокомерный дед с клювовидным носом. – Я тебя не съем. Я тебя на потом оставлю… хе-хе-хе…
В печенку смотрит, стервец. Пришел к Николаю, расселся и сидит. Про собственную квартиру речи ведет. Не продавал, не продает и продавать никогда не будет. Пока что в уме. Вот уж если крыша поедет – тогда уж. И то у них на этот счет с женой договор, чтобы сразу заявить во всеуслышание, что, мол, у такого-то с головой не в порядке. Недееспособен, короче говоря.
Подполковник с летчиком знакомы с давних времен. В школе вместе когда-то учились. Потом судьба их развела. Одного в военное училище МВД – второго в летное. И в Волгошуйске снова свела, выделив квартиры в соседних домах. Начнет, бывало, подполковник рассказывать, как они лесных братьев из земляных схронов выковыривали, Колька тут как тут. Слушает в оба уха.
Уляхин старается изо всех сил. И про министерство обороны возьмет и заденет краем.
– Они там шагают, – говорил Уляхин, – а мы воюем. Вот и подумай, где интереснее – в МВД или в армии
Вероятно, потому и пошел в свое время Коля Лушников в школу МВД. Чтобы просто воевать. Без этой самой. Без шагистики, чтобы.
Отец и сын живут теперь одни, не считая Цезаря. Гирины вчера съехали. Успокоились: у Сергеича теперь есть на кого надеяться, а они сами чуть от собственного жилья не откачнулись. Но велели держать в курсе всех дел и звонить непременно при первом же подозрении на ползучую болезнь. В помощь оставили Цезаря.
Уляхин в курсе любовных похождений товарища. Молодец, Сергеич! Так их, чтобы другим неповадно было. И по поводу обстрела на даче тоже в курсе.
Сергеич оправдывается. Откуда он мог знать, что именно на квартиру глаза разинули, а не на него самого?! Пока пуля не просвистела, не понял. И до сих пор не знает, что делать. Органы, кстати сказать, тоже не знают.
Уляхин опять вскипает, потому что опять разъяснять приходится. Обычное это для "курносого" дядьки поведение.