Гноевых бросил трубку и снова покраснел. Квартира в самом центре города неожиданно уплывала из рук. Казалось бы, дело в предприятии только что пошло в гору, но кому-то взбрело в голову заронить в чужую душу искру сомнения. Как холодной водой окатил из ведра, мерзавец. Однако директор знает себе цену и просто так не отступит. С клиентом надо работать. Естественно, что теперь это придется делать самому. Потому что нет у него больше отчаянной помощницы Бачковой – по делу о взятке сидит вместе с тестем на нарах в следственном изоляторе. Того как глухаря взяли. Натурально впихнули в руки тысячными рублевыми купюрами – тот и схватил от жадности. Теперь всем известно, что тесть у Бориса сидит – знакомые лица отворачивать стали. Зато раньше, бывало, на ходу подметки рвали. Хитер был лис. На кой хрен наживку клюнул – совершенно не понятно. Может, от старости соображать перестал?
"Но выходить из себя тоже не надо, как и хоронить заживо, – подумал о себе Гноевых, косясь в сторону Решетилова. – Иначе из седла быстро вышибут. Хорошо этому. На холостяцкую ногу живет. Ни жарко ни холодно человеку…"
Но тому оказалось как раз жарко. Быстро понял, что у шефа фирма идет ко дну. Решетилов и раньше, бывало, хватал на лету информацию. И сейчас быстро понял. Так что делать хорошую мину при плохой игре вовсе не собирался – дело надо решать.
– А давай его кокнем, старого пенька, – вдруг предложил он. – Он же в НКВД раньше служил. О нем же никто не заплачет… А? Как ты думаешь по этому поводу?
Проговорил и сквозь землю не провалился. Видать, устал в узде ходить, на маневры захотел.
Борису сидеть бы да помалкивать, но он вдруг ответил согласием, слушая отзвук словно бы чужих слов в кабинете. Казалось, Решетилов видел его насквозь. Вероятно, о многом догадывался юридический выкидыш, но не мог пока что облечь в словесную форму. Некоторые, например, ресторан Мандалай открывают. Средства Коробаева продают: Постин, Моросин, Суматон. А этого тянет туда, где знойнее. Где деньги просто так лежат – только руку протяни и возьми себе, сколько унесешь.
– Он наверно укололся – слишком быстро говорит, – сказал Гноевых, стараясь вызвать в памяти образ старого подполковника. – Вбил себе в голову! Прописант долбанный…
– Вот и я про то же самое… Не может он отказываться от договора. Он же читал бумагу, когда подписывал… Сейчас у меня переходный период, так что я весь твой, Боря.
Умолк на секунду, потом ни к селу ни к городу спросил, есть ли еще варианты. Ведь сам же знает, что нет, так для чего спрашивать, душу выворачивать…
Звонок в дверь заставил старого гэбиста вздрогнуть, несмотря на то что перед этим позвонили по телефону и предупредили, что придут решать вопрос "по существу дела". Распространяться о "существе" не стали, лишь осторожно спросили, нет ли у деда в квартире посторонних. Подполковник напрягся, торопливо вспоминая моменты – все ли предусмотрел. Так ли все гладко на самом деле, как в начале ему казалось. Не так это просто в действительности – из договора выскочить. Обоснований почти никаких. Не станут те выходить за просто так. Скажут – возвращай бабки, пенек осиновый. А у него денег тоже в обрез. Остается лишь надеяться на то, как было первоначально задумано. Остается полагать, что все так и будет, как он вначале наметил.
Подполковник встал, оглядел стол, просторный зал. Над сводчатым проемом, ведущим в другую комнату, все еще покачивались тонкие стекляшки разноцветных бус, висящих на крепких нитях. Дождался, пока те перестанут качаться, и двинулся открывать дверь. Присмотрелся для начала сквозь дверной глазок и констатировал факт: за порогом стояли двое. Один походил на кандидата медицинских наук Гноевых.
– Входите, пожалуйста, – проговорил подполковник, распахивая настежь дверь. – Прямиком в зал – можете не разуваться. Ковров не держим, а паркет можно и натереть.
Пропустил обоих в квартиру. Зачем-то выглянул в коридор, и только после этого снова закрыл дверь.
Решетилов смотрел на старого пенсионера снисходительно, с высоты своего юридического образования и профессионального опыта. Старый конспиратор выглядел комично: человек думает, что поймал рыбу и способен ее съесть.
– Проходите, садитесь, – шелестит он в ногах у гостей, скрипя хромом.
Те сели, раскинули ноги в разные стороны, лица натруженные утирают. Затем быстро вспомнили, для чего пришли и стали без промедления наезжать. Однако дед оказался тоже не простым. Голова болит, а помощи можно сказать никакой.
– Голова… – пробормотал Гноевых. – Голова болеть не может – она же кость!
– Болит! Вот вам и кость!.. – вскрикнул голосом тропической птицы Уляхин. – Ломит вторую неделю. В вашу фирму звонил, но все бесполезно, так что давайте… Я уже решил – разойдемся, как в море корабли. И с питанием никакой подмоги, а ведь говорили, что будете оказывать помощь.
– И что?…
– Ну, как же: "Пельмени на плите, плита в пельменной…!" – вот и вся ваша помощь. Так что я не согласен.
– О чем это вы?…
– Впиндюрьте кому-нибудь теперь свой договор… В рот мне чих-пых!
– Ты краски-то не сгущай, – налился темной кровью Решетилов. – У нас тоже люди работают и знают… Чо ты хочешь, дед? Хочешь из договора сойти? Но так не бывает… Это не трамвай. Ты же сам подписывал и должен знать – там черным по белому написано: не имеешь права расторгать договор. На тебя деньги потратили, и ты, получается, у нас теперь иждивенец. Нахлебник, по-другому…
– Драть мои старые костыли! – Подполковник вскочил с диванчика. – Кто нахлебник?! Я?! Здорово мыслите… Еще не поймали, а уже ощипали…
Гноевых опять пошел пятнами. Наверняка внутри у того бушевала целая буря страстей. А ведь врач тоже и мог бы, кажись, держать себя в норме. От внимания подполковника это не ускользнуло.
– Голова, говоришь? – прошептал Гноевых – Если хочешь, можем сделать инъекцию – недавно из заграницы поступили несколько ампул. Но лекарство дорогое. Можно сказать, что это новый дефицит в нашей стране.
– Не-е, – отказался дед. – Никаких инъекций. Я для себя давно решил, так что только разрыв всех отношений. Только это меня успокоит.
– Но тебе придется проигрывать.
– Это ничего, – махнул ладошкой тот. – В суде разберемся как-нибудь. Говорят, у них там недавно поветрие случилось, и некоторых смыло начисто, хе-хе… Будто с обрыва.
– Теряешь, старик, остатки. – Решетилов побагровел. – Это был твой последний шанс. Смотри сам…
Договаривать не стал. Лишь выразительно посмотрел в сторону Гноевых и моргнул обоими глазами, тяжело, с упором, как моргают от усталости.
Уляхин не заметил, как в руках у директора вдруг образовался пистолет – из-за пазухи, кажись, вытащил. Дед попятился, запнулся и сел на диван, напротив столика. Темный зрачок пистолета замер, заглядывая в душу. Гноевых большим пальцем снял пистолет с предохранителя и снова прицелился.
"Значит, еще до этого на убийство решились, если патрон загодя дослан, – подумал Уляхин, рефлекторно падая в бок. – Значит, решились…"
Капсюль в патроне приглушенно хлопнул, но это даже отдаленно не напоминало выстрел, и затвор не отбросило назад. Гноевых передернул затвор – негодный патрон покатился по полу, и снова нажал на курок. Потом еще несколько раз. Золотистые патроны с тупыми пулями шлепались на пол.
Звук стального устройства вызвал в старике усмешку. Рука скользнула в карман, сразу нащупав ребристую ручку, и потянула наружу тяжелый дареный "ТТ" с памятной гравировкой.
Пистолет у бедра, готовый в каждую минуту плюнуть огнем. Смотрит прямо в лицо директору. Борис Анатольевич отказывался понимать: жертва целилась ему прямо в лоб, а свой пистолет раз за разом делал осечки.
Сознание отказывало Геронтологу, зато Адвокат чувствовал себя превосходно. Он не видел себя на краю пропасти или пойманным с поличным. Пистолет – очередная блажь престарелого идиота, у которого руки с похмелья дрожат. И вообще это может быть всего лишь игрушка, зажигалка.
Он взял из рук Бориса пистолет, и двинулся к дивану – надо лишь опустить тяжелый металл на голову полудохлому иждивенцу, и все будет опять в порядке. Приблизился и завис над телом. Дело решали какие-то доли секунды.
Удар автоматного патрона, применяемого в системе "ТТ", сломал Решетилова пополам и бросил на пол. Несчастный юрист ухватил себя обеими руками за живот и замолчал.
– Что ты с ним сделал, – шевелил ватным языком Гноевых.
– Сядь на место и не шевелись, – вместо ответа приказал старик. Потом вдруг спросил, хищно улыбаясь: – Хочешь, я тебе дырку в голове просверлю?
Борис не хотел. Черный ствол действовал угнетающе.
– Что придумал? – вновь шевельнулся у него язык. И до слуха в этот момент вдруг донеслось, как скрипнула входная дверь, и зашуршали бусы над входом в другую комнату. Одновременно.
Гноевых затравленно оглянулся к спальне и увидел там бородатую физиономию. Рядом стояла женщина с обведенными синей краской веками. Позади громко кашлянули, так что пришлось снова обернуться: в коридоре стояли сразу несколько человек и осторожно заглядывали в зал.
Уляхин поднялся с дивана. Вынул обойму и передернул затвор. Патрон покатился по полу. Он поднял его и вставил в магазин. Потом протянул оружие Лушникову.
– Обыщите обоих, – тихо промолвил. – Этому скорую… Может, останется жить… Понятые, подойдите ближе, пожалуйста.
Старик знал, о чем говорил.
Гноевых не верил своим глазам. До него с трудом доходило, что его без затей заманили, а потом взяли на деле, от которого отвертеться будет невозможно. Взяли, как недавно тестя. А ведь чувствовал: тучи собираются. И все равно сунул голову в петлю. За компанию. Для очистки совести. А этот, что прокуратуру обнес недавно, стоит, улыбается. Как пить дать, информаторов своих припахал, науськал, теперь дырку под новую звездочку колоть себе будет. У них так…
Рывок у Бориса получился молниеносный, как в фильме. Раньше он видел, что от преследования можно запросто уйти. Тестю не удалось: слишком тяжел на подъем оказался, разжирел. Борис на лету вскочил на диван и, оттолкнувшись со всех сил ногами, полетел плашмя в оконное стекло, пряча лицо руками. Однако вывалиться наружу не смог – скорость достаточную не набрал, чтобы выбить два толстых стекла, внутреннее и наружное. И сразу осел, бороздя лицом о бесчисленные осколки.
Кровь брызнула из раскромсанной физиономии.
– Артерии, гад, перережешь! – вскрикнул дед. – Держите его!
Бориса ухватили за шиворот, как блудливого кота, и вернули на место, за стол. На лице мелкие прилипшие к изрезанному лицу и горлу осколки. Из нескольких ран струилась, наплывая за ворот рубахи, кровь. На руках позади щелкнули наручники.
– Не беспокойтесь, – учил дед. – Не сдохнет. Чуток дурнина сойдет и схватится – это вам не вены и не аорта.
Лушников однако вызвал скорую помощь. Через пять минут прибыла бригада в белых халатах и увезла несчастного прыгуна – врач решил, что нужно сшивать кожу. Рядом с задержанным неотступно следовали капитан Драница и старший лейтенант Порошин. Нельзя отпускать "голубя" в свободный полет.
На полу в скрюченной позе под звон стекол тихо скончался самоуверенный тип сорока с лишним лет. Глумлив по отношению к закону. Наверняка из цыган. Лицо черное, опухшее от пьянки. Кудряв с проседью. Судимость в прошлом за мошенничество.
– Решетилов Анатолий Семенович, адвокат, – проговорил следователь Ким Ли Фу, развернув вынутое удостоверение. – Понятых попрошу ознакомиться, – и протянул удостоверение. – Видите?
Понятые видели. Их трясло и знобило обоих от внезапности происходящего. Кое-кто кое-кому вбил только что осиновый кол, а они при этом почти что нечаянно попали в свидетели. И, что характерно, выкрутиться из подобной ситуации не было никакой возможности. Впрочем, лихорадило в основном Веру Шабулину. Бородатый сожитель, казалось ей, вел себя уверенно. Нечистая сила толкнула Веру связаться.
Под конец покойника осмотрели. Составили протокол и дали понятым расписаться. Вера ткнула ручкой в бумагу и написала знакомое: ВШабла…
Для обоих только что начинался длинный и изнуряющий путь, называемый уголовным процессом, о котором они могли только догадываться, – путь с очными ставками, допросами и снова со ставками, с бесконечной болтовней об одном и том же и насмешками адвокатов.
Эпилог
Если хочешь рассмешить бога – расскажи ему о своих планах. Ведь как точно кто-то подметил. Наблюдательный человек оказался. А другой, по имени Марк Твен, сказал: "Никогда не надо поступать дурно при свидетелях".
Наркотическое вещество "Тавазепам". Вызывает потеряю памяти, беспокойство, сонливость, паранойю. Подобное вещество применяли в отношении Лушникова Александра Сергеевича, когда тот вдруг решил заключить договор на срок собственной жизни. Разбогатеть надумал с помощью нехитрого приспособления под названием договор пожизненного содержания с иждивением.
Суд идет вторую неделю. Народу в зале как сельдей в бочке.
– Сорвать с них маску – вот что нужно сделать! – ворчит Уляхин. – Чтобы остальным неповадно было… Короче, выколотить дурь из головы…
Народ горбатился: сколько можно тянуть-то! Процесс давно всем надоел, поэтому собирались каждый день как на похороны.
Председатель суда Скрепкина вела дело. Василиса Прекрасная. Пудрить мозги и тем и другим для Василисы Прекрасной давно стало делом обычным.
Допрашивали Саню Ядова. Тот толком не мог объяснить, каким образом оказался в квартире у отставного подполковника.
– Никак не вспомнишь, боец невидимого фронта?!.. – неожиданно вырвалось у судьи. Однако бывший бомж вдруг собрался с мыслями и вопросительно произнес:
– Что значит как?! Выходит, я не имею права в гости придти к хорошему человеку? С подругой жизни, например… Квартиру снять хотели, а тут – вон оно как…
У Сани чистое выбритое лицо и прекрасный темно-серый костюм – хоть снова иди на службу прапорщиком по найму.
– Тогда объясните суду по порядку…
Ядов объяснил. Четко. По-военному. По его словам выходило, что господин, который сидит на скамье подсудимых, передергивал затвор, прицеливался и стрелял в товарища полковника. Потом кинулся в окно и распорол себе всю морду – сами посмотрите, гражданин судья.
Судья и так видела, без напоминаний. Вся физия у бывшего директора в клочьях, заросла синими шрамами.
– Подтверждаете показания? – спрашивают у Гноевых.
Тот по-прежнему молчит. Ни слова по существу дела – словно язык себе откусил под самый корень. За него наемный юрист отдувается – адвокат Фогель Василий Абрамович. Дотошливый до всего. Въедливый, как птица Феникс. Поет изо всех сил, стараясь усыпить всех, включая прокурора. Однако напрасны старания. Не усыпляется прокурор и все остальные, хотя всем надоел процесс. Скорей бы уж. Ученой бы головой да на неструганую плаху этого геронтолога.
– Отделается, небось, гражданской казнью… – шипит сквозь зубы Гирин. – С разламыванием шприца над головой…
… Допросив последнего свидетеля, выслушав защиту, обвинение и последнее слово подсудимого, суд удалился в совещательную комнату. И через час вышел: приговор, как видно, заранее у Василисы Прекрасной готов был. Остановившись за столом, волоокая отправительница правосудия принялась громко объявлять приговор.
Народ замер.
– …приговорить к лишению свободы сроком на десять лет. – Василиса посмотрела в потолок и добавила: – Условно. С испытательным сроком…
Народ молча разинул рот, переваривая услышанное. Десять лет лишения свободы условно – это как?
– …лишить права заниматься врачебной деятельностью сроком на пять лет, – прыгали под потолком слова.
Народ недовольно загудел. Произвол.
Председательствующая в дискуссию о нормах права вступать не стала. Торопливо разъяснила права на обжалование приговора, развернулась и гордо пошла вон из зала в сопровождении секретаря и помощника. Ей всерьез казалось, что Юстиция (в переводе – справедливость) сделала свое дело. Ведь от рук подсудимого, как ни верти, не погиб ни один человек. Ну, была, конечно, попытка – убить холостыми патронами – и что с того?!
Пересекла коридор и уже взялась за ручку двери, когда вдруг услышала позади какое-то волнение и вполне отчетливый сталистый хруст. Это могли быть наручники, и судья торопливо оглянулась – для кого это они там хрустят?
Подсудимый стоял в окружении людей в штатском, среди которых находился следователь с характерной восточной физиономией. Монгол. Или китаец. Ким Ли Фу. И торопливо читал осужденному с листа.
Судья Скрепкина облегченно вздохнул. Не за ней приходили. И ехидно улыбнулась.
– Валентина Петровна! Как же так?! – верещала позади одна из родственниц Гноевых. – Мы так надеялись… И приговор вроде хороший – почему вы молчите?!
Судья дернула плечом, освобождаясь от женских рук, и скользнула за дверь. Секретарь с помощником плелись следом. Вошла и в приемной остановилась, удивляясь наличию посторонних в "предбаннике". Глянула в сторону секретаря у двери, но та почему-то прячет глаза.
В груди и под ложечкой у Василисы знакомо дернулся старый огонек страха, когда-то безжалостно ею подавленный – неужели за ней?! Кишка у них тонка – судей арестовывать. Решение о возбуждении уголовного дела в отношении федерального судьи принимается Генеральным прокурором, который сидит не здесь, а в далекой Москве. Да и принимает он такое решение лишь на основании заключения коллегии судей и с согласия соответствующей квалификационной коллегии суда. А ведь там все свои сидят пока что. Через этот "железный занавес" даже Генпрокуратуре пробиться не так-то просто. Тем не менее, один из "неприкасаемых" вскоре предстанет перед судом и будет наказан как простой смертный. В другом городе, конечно, не здесь. Говорят, что это только "первая ласточка" в тотальной зачистке властных структур страны. Говорят, что в самое ближайшее время "клуб неприкасаемых" будет просто-напросто закрыт. Беда…
Судья покраснела и высморкалась в платок. Одного из них где-то далеко взяли под стражу, но Василиса Прекрасная, не убоялась очевидной тенденции и взяла на лапу крупную сумму. И приговор вынесла – словно плюнула в лицо самой Фемиде. Не глядя. Все равно у той глаза завязанные. А ведь какой юрист была вначале – дотошный и справедливый…
Все эти мысли пугливой ласточкой мелькнули в голове и погасли.
– Кто такие? – выкатила глаза Скрепкина. И к секретарю: – Получишь у меня нагоняй…
Взялась за ручку прекрасно отделанной двери кабинета и вошла внутрь. Она подошла к столу, переводя дух: надо же, вошли и сидят. Подняла трубку – звонок прокурору района не повредит.
– Я что хотела спросить, – гундосо запела она. – У меня приговор сегодня состоялся… Вот именно, с освобождением из под стражи! А вы откуда знаете? Ах, да! Успели доложить…
Прокурор удивленно хмыкнул: на то его недавно и назначили, чтобы быть в курсе дел всего района.
– Так вот, – продолжила Скрепкина. – Они же его опять взяли. Прямо у зала заседаний… Я конечно, понимаю, что это не нарушение, но здесь же все-таки суд, а не полицейский участок… За что они его? Можно мне узнать?