- Машка, - выглянула из кухни Маруська - Тут к тебе бандит этот, Ворон ломился, так я его на … послала.
- А вот это ты зря, проблемы будут, - я с умилением поглядела на подружку. Вступилась за меня, не побоялась.
- А нефиг ему было руки на тебя распускать. Ты куда?
- Мать на смотрины велела явиться, - уныло поведала я.
- Вот старая карга, неймется ж ей, - сплюнула она.
- Не смей так про мою мать! - возмущенно заорала я.
- А что? У нас демократия, что хочу то и говорю, она мне в детстве всю плешь проела. Кто на этот раз? Опять припадочный скрипач?
Припадочным скрипачом был предшественник Николяши - Владик, чрезмерно полный, одышливый мужчина лет сорока в роговых очках и светлыми волосенками, сквозь которые просвечивала розовая кожа и покрывающие эту кожу чешуйки перхоти. Смотрины закончились вызовом скорой - Владику я понравилась чрезвычайно и его от переизбытка чувств скрутил эпилептический припадок.
- На этот раз - Николяша, он стихи пишет.
- Тьфу! - от души снова сплюнула Маруська, - и как у таких мамаш как твоя нормальные дети рождаются.
Ответить достойно я не успела - подружка хлопнула дверью в кухню.
Самое гадкое - что я готова была с Маруськой согласиться. Однако родителей не выбирают, какие есть, таких любить и надо, и точка.
Я обулась и пошла вниз, однако сверху схлопнула дверь и Маруська догнала меня.
- Хоть провожу, - хмуро сказала она на мой вопросительный взгляд.
- Хоть проводи, - вздохнула я.
Ехать отчаянно не хотелось, и я с большим удовольствием променяла смотрины на вечер с хамом и убийцей Вороном.
Хам и убийца Ворон стоял и покуривал перед своим джипом.
- Ах ты козел! Я ж тебе сказала сюда дорогу забыть! - рванула к нему Маруська.
Я перехватила ее в броске и яростно ей шепнула :
- Он извинился!!!
Потом посмотрела на Ворона и с нажимом произнесла:
- А ты ничего не слышал.
- Не слышал. Ты куда в таком виде, картошку копать?
- Почти. На вечер поэзии.
- Гони в ж… этого женишка - поэта! - рявкнула Маруська. - Вместе с матерью, она мне в детстве ведь дневник цвайками заставила! (Прим. Цвайка - двойка, искаженный немецкий)
- Женишка? - поднял бровь Ворон.
- Не обращай внимания, - устало сказала я. - Просто я хотела сказать что сейчас мне срочно надо к матери, и после семи если хочешь, встретимся.
Ворон постоял, подумал и произнес:
- Устраивает, но с большой натяжкой. Давай я тогда тебя довезу до матери, а в семь заберу.
- Согласна! - почему - то гаркнула Маруська вместо меня.
- Ты чего? - удивилась я, - у меня своя тачка есть, нафиг мне извозчики?
- Дура ты, - зашептала мне Маруська, одновременно распахивая джип и запихивая меня внутрь, - уж лучше этот бандит, он хоть красивый, чем урод - Николяша.
- А ты откуда знаешь что он урод? - спросила я, когда она заботливо пристегивала меня - видимо, чтобы не сбежала.
- А кого еще твоя мать надыбать может? - яростно прошипела она. - Ну все, - повернулась она к Ворону, - что б в восемь привез обратно.
- Как получится, - хмыкнул он.
- Из-под земли достану, урод!
- А только что говорила что я красавец, - захохотал Ворон и уселся рядом со мной в джип. Я, перебинтованная ремнем безопасности, опасливо отодвинулась. Ворон внимательно посмотрел, заметив это, но спросил только:
- Куда ехать?
- Мира, 36, - кратко ответила я.
Мы проехали минут пять, когда Ворон спросил:
- А что это ты так странно одета для встречи с женихом?
- Да я его знать не знаю, - брякнула я.
- А почему жених тогда? - поднял бровь парень.
- Потому что мать меня замуж мечтает сплавить, - мрачно буркнула я.
- Неплохая идея!
- Отвянь, урод, - разозлилась я.
- А твоя подруга сказала что я красавец и лучше Николяши, - вовсю веселился парень.
Я молча отвернулась и стала пристально изучать проносящийся за окном пейзаж.
- Приехали, - сказал парень через десять минут.
Я поглядела за окно, увидела родной с детства двор и брякнула, поглядев на свои окна на первом этаже:
- Вот урод!
- А на этот раз за что ты меня так? - осведомился Ворон.
- Да я не тебе, - с досадой сказала я, - вон на первом этаже в окне мама, около нее какая - то тетка и видать тот самый Николяша за столом в кухне сидят.
Ворон потянулся к окну с моей стороны, внимательно осмотрел пасторальную картину и с сочувствием поглядел на меня. Николяша был хрупким мужичошкой с узенькими плечами, круглым личиком с мелкими неправильными чертами кукишем. И все - мать, тетка и Николяша - внимательно глядели во двор.
- Ты это, погоди, не выходи, устроим им сейчас! - невнятно буркнул Ворон и вышел из джипа. После чего он открыл мою дверцу, со всевозможными ужимками практически вынес из джипа и крепко обнял. Потом подумал и начал лобызать щечку, одновременно поглаживая меня по спинке и пониже спинки.
- На окно не смотри, главное, - прошипел он, - пусть урод облезет.
- Ты все-таки добрый и хороший, - прочувствованно шепнула я. - Только мать уже запомнила твои номера и завтра придет к тебе с требованием на мне жениться - ты меня только что скомпрометировал.
Ворон отшатнулся и недоверчиво спросил:
- Ты пошутила?
- Увы, нет, - вздохнула я. - Ты иди, я тебя прикрою уж как - нибудь.
- Ну ладно, позвонишь как соберешься обратно, а я поехал, - Ворон наскоро потрепал меня по плечу и быстренько отчалил.
А я пошла сдаваться.
Кухня встретила меня гробовым молчанием.
- Так, - оживленно сказала я, меня зовут Магдалина Константиновна, прошу любить и жаловать.
Тетка в белой блузке с халой на голове разомкнула губы и изумленно сказала :
- Магдалина?
- Ага, - весело согласилась я, - в честь библейской проститутки.
- Оно и видно, - невежливо выдавила тетка, слегка качнув головой в сторону окна.
- Но можно просто Машей, - великодушно разрешила я.
Мать, обычно языкастая, наконец открыла рот, чтобы изречь:
- Маняша, познакомься, это Анна Константиновна и ее сын Николай.
- Очень приятно, - радостно улыбнулась я.
На минуту я мать пожалела, однако потом вспомнила, что выдать меня за Николяшу - было ее идеей. Все равно сейчас она будет синеть, бледнеть, но на людях мне скандала не закатит, а к концу вечера я что - нибудь придумаю, чтобы мне от нее не сильно попало.
- А что это вы тут сидите? - бодро сказала я. - Кухня маленькая, нам будет тесно, да и вообще в Европе принимать гостей на кухне считается дурным тоном! Мать, давай - ка в гостиную перебазируемся!
Мать молча встала и мы пошли в гостиную, раскладывать стол. Николяша, увязавшийся за нами, глядел, как мы пыхтели, раздвигая тяжелые дубовые створки, помочь даже не попытался. Наконец мы с этим справились и я принялась споро таскать салаты из кухни в гостиную.
- А вы были в Европе? - светски проблеял Николяша, когда я пробегала мимо него с селедкой под шубой. - Что - то вы про порядки в Европе упоминали.
- Я бы не стала утверждать, что всю Европу прошла, - я поставила селедку на стол и почесала за ухом. - В Германию и Швейцарию меня не пустили - на таможне анашу заначенную нашли. А так - в Швеции была, шведы очень нетемпераментные, жуть, хуже только латыши и финны, во Франции винишко пила с клошарами под мостом, мило там, в Дании мне правда совсем не понравилось - за курево там несусветные деньги дерут. Зато в Амстердаме три раза была - там наркотики и гомосексуализм узаконены. Класс!
- Маняша! - тонко вскрикнула мать.
- А что это за молодой человек вас привез? - слегка кашлянув, осведомилась Анна Константиновна.
- А вы его что, не знаете? - вытаращила я глаза.
Матери переглянулись и синхронно покачали головами :
- Нет.
- Так это ж Ворон, крутой товарищ, - закатила я глаза. - Я только знаю про шесть человек, которых он пришил, а так наверняка больше.
- Ты шутишь? - нервно спросила мать.
Я уселась за стол, неинтеллигентно ковырнула ложкой салат прямо из салатницы, и помотала головой.
- Но почему же он не в тюрьме? - с ужасом спросила Анна Константиновна.
- Вы его джип видели? - спросила я, прожевав салат.
Матери опять синхронно кивнули.
- Девяносто девять тысяч долларов, самолет, а не машина! И он не последние деньги за нее отдал, кто ж его посадит? - рассудительно сказала я. - Салатик - прелесть, кстати. Мама, тебе положить?
- Да я чего - то не хочу, - проблеяла она, хватаясь за сердце.
- А вы, Николяша?
- Да я бы чаю попил, - замялся он.
- Заварка и чайник на кухне, - проинформировала я.
Мать, с ужасом на все глядевшая, наконец собралась с духом.
- Эээ, Николяша, а не могли бы вы почитать нам свои стихи?
- Конечно, - он поднялся из-за стола с готовностью, свидетельствующей о сонме поклонниц и отсутствию критики. Поэты - они обычно застенчивы, пугливы и одна - единственная нелестная фраза может заставить навеки бросить стихоплетство. Может и правда чего путнее пишет?
Николяша встал в центр комнаты, сложил руки на впалом животике и начал с пафосом декламировать.
- Когда весной зеленеет трава,
Ей внемлет душа моя.
Когда вижу набухшие почки
Рождаются дивные строчки.
Я аж салатом подавилась, слушая это. Отложив ложку, я стала ждать продолжения.
- Это было мое последнее стихотворение, "О влиянии весны на мое творчество " называется, - застенчиво поведал Николяша.
Я перевела взгляд на начинающие желтеть деревья за окном и поняла - может, в мае месяце Николяша и правда чего путнее пишет, но вот по августам ему точно творческий отпуск надо брать.
- Какие чудесные эпитеты, - вдруг растроганно произнесла мать. Я внимательно посмотрела на нее - шутит, что ли. Нет, мать, воспитавшая меня на Ахматовой и Пушкине с восторгом смотрела на исключительно - весенне-одаренного Николяшу. Потом она перевела значительный взгляд на меня и я с пронзительной ясностью поняла - она просто хочет меня выдать замуж. Как можно скорее, и все исключительно из добрых побуждений - порядочная девушка в двадцать восемь лет должна варить борщи и вынашивать младенцев.
- Спасибо, - с видом утомленного славой маэстро небрежно ответил Николяша и уселся обратно за стол.
- Попробуйте, Николяша, тортика, любимый Маняшин тортик, как знать, может и вам понравится, - прощебетала мать.
Я быстренько доскребла селедку под шубой, стараясь не думать о том, сколько тут вбухано жуткого холестеринового майонеза, отодвинула пустую салатницу и громогласно велела:
- Мать, мне тоже тортика!
Мать положила по кусочку Николяше, себе и Анне Константиновне, и, подчерпнув лопаточкой кусочек с жуткой маргариновой розочкой на блюдце, пододвинула его ко мне.
- Мать, ну что ты как по карточкам хавчик выдаешь, не сорок первый год, - укоризненно сказала я и махом уставила блюдечко узкими треугольниками нарезанного торта. На автомате подсчитав, мозг выдал - четыре кусочка по сто двадцать грамм и каждый на 734 калории, преобладающее содержание жиров, потом идут углеводы, никаких клетчаток и витаминов. Конец моей фигуре.
Мать позеленела и затравлено посмотрела на гостей - она всегда считала проявления аппетита вещью неинтеллигентной и шокирующей. Гости, к сожалению, сделали вид что все в порядке.
- Ты ж знаешь что меня легче убить, чем прокормить, - спокойно заметила я и принялась за торт.
- А где вы работаете? - наконец собралась с мыслями Анна Константиновна.
- Да лохов развожу, - невнятно буркнула я с полным ртом.
- Простите - что разводите? - переспросила она.
Я прожевала и пояснила :
- Лохов. Типа знахарка я. Придет ко мне человек, я перед ним картами потрясу, бубном побренчу, наобещаю скорую печаль и нежданное счастье, а дурачки верят и бабки отстегивают. Тем и живу.
- Каким бубном побренчите? - судя по всему тетка находилась в шоковом состоянии.
- Обыкновенным, игрушечным, расцветочка у него такая приятненькая - малиновый с зеленым, - флегматично ответила я, запихивая в себя последний кусочек торта. Диатез мне обеспечен.
- Постойте, Маня, но ведь это незаконно! - возмутилась она.
- Да с чего? - удивилась я. - Статьи нет, а значит законно! В любом разе, кто недоволен, тому лучше не жаловаться - видали, с кем я приехала? То - то же!
Анна Константиновна беспомощно дышала, словно выброшенная на берег рыба. Видимо, не находила слов для достойного ответа.
- Пойду в подъезд, покурю, - небрежно бросила я, подхватила блюдо с жареными окорочками и была такова.
По моим замыслам, трехминутного таймаута им хватит, чтобы Анна Константиновна с Николяшей интеллигентно раскланялись с моей матерью и сбежали под шумок от такой невесты.
В подъезде я поднялась на пролет и уселась на подоконнике. После пары минут, которые я откровенно скучала, дрыгала ногами, и кидала двум подъездным кошкам курятину, дверь нашей квартиры приоткрылась. Быстро ж они управились.
Однако дверь открылась, пропустила Николяшу и закрылась. Анна Константиновна чего - то задерживалась.
- Маня, вы где? - шепотом сказал он, озираясь.
Я промолчала - авось не заметит. Однако противный стихоплет наконец взглянул вверх по лестнице и обрадовался :
- Вот вы где!
В три прыжка он преодолел ступеньки и встал напротив меня, чересчур близко, на мой взгляд. От него несло чесноком.
- Маня, у вас такая талия! - польстил он мне и положил руку мне на бок. Я слегка опешила - никак не ожидала от такого червя такой прыти.
Николяша погладил бок, ловко втиснулся между моими ногами и ткнулся чесночным ртом мне в шею.
- У вас такая кожа, - прошептал он восторженно. Видя, что я не сопротивляюсь, стихоплет судорожно рванул на себя ворот платья, только пуговки посыпались, сдернул чашечки бюстгальтера вниз и, застонав от счастья, ухватился за сосок. Мигом восставший член заелозил у меня меж бедрами.
- Простите, - кашлянула я.
- А? - он нехотя оторвался от соска и посмотрел на меня.
- Трахаться прям здесь будем? - тоном девочки из воскресной школы осведомилась я.
- А что?
- Да как - то неудобно, - смущенно призналась я.
- Бандиту ж своему поди везде даешь, так чего ломаться? - рассудительно ответил Николяша, освобождая из штанов подрагивающий от нетерпения член. - Мы быстро!
- Мама!!!! - завопила я и вцепилась в Николяшу, что б не дай бог не сбежал.
Мама не подкачала. Через три секунды обе мамаши вылетели на площадку.
- Мамочка, - заливаясь слезами, лепетала я. - Ты же знаешь, я никогда не с кем, я ж просто выделываюсь, а он, а он!!
Впрочем, картина была ясна и без моих комментариев. Я в разорванном платье и Николяша со стремительно скукоживающимся голым членом.
- Вызывай милицию! - рыдала я.
- Да помолчала бы! - вдруг заорала Анна Константиновна, - ты, прошмандовка, уж поди всему городу дала, а целку строишь. Насмотрелась я на тебя за этот вечер!
- Мать, зови милицию! - отчеканила я. - И я согласна пройти экспертизу, которая установит что ваш Николяша только что меня дефлорировал.
- Я тебя - чего? - изумился парень.
- В словаре посмотришь потом это слово!
- Да как вы смеете на мою дочь такое говорить! - мать, слава богу, оказалась на высоте. Сразу аристократически выпрямившись, она смотрела на Анну Константиновну как на парвенюшку, выскочку, тварь живородящую. Мать, к чести ее, даже и не заподозрила, что ее двадцативосьмилетняя дочь, будучи не замужем, не понаслышке знает что есть секс. Святая простота!
- Сучка не захочет, кобель не вскочит, - запальчиво бросила Анна Константиновна.
- Вы мне противны, - медленно выговорила мать. Она поднялась по лестнице, вытерла мне, отчаянно рыдающей, слезы и спросила:
- Доченька, ты как? До дому дойдешь?
Я кивнула, а она поправила мне задранный подол, кое - как прикрыла грудь остатками платья и от души залепила Николяше пощечину.
- Прикрой эту… пиписку, - презрительно сказала она моему несостоявшемуся жениху.
- А я что? Я ничего? - ошеломленно выдавил он, застегивая штаны.
- Твоя проститутка еще ответит за это! - выкрикнула Анна Константиновна. - Пойдем сыночек, родненький, отсюда.
- А проституткам платят, вы разве не знали? - выжав слезу, заметила я. - Так что приготовьтесь, что ваш сыночек за это ох как заплатит.
- Тварь! - выплюнула она и пулей вылетела из подъезда, волоча за собой Николяшу.
Мать же, бормоча что - то ласково - утешительное, обняла меня за плечи и повела домой. Я едва сдержала удовлетворенную улыбку - все получилось лучше, чем я могла даже предполагать. Больше - никаких Николяш, мать мне не устроит скандал за мое поведение, и даже будет надо мной кудахтать как над малым дитем. Мне нравилось, когда она бросала свой педагогический тон и была мне просто матерью. Вот только теперь следовало подумать как поизящней обойти вопрос с милицией, которой я так стремилась поведать о якобы совершенном изнасиловании.
Мать уложила меня на диван в гостиной, и накапала валерьянки, когда в прихожей раздался звонок.
- Я быстро, только спрошу кто, - погладила она меня по головке и пошла к двери.
Анна Константиновна явно одумалась за это время. Ибо ее голос и зачастил из прихожей:
- Ольга Алексеевна, милочка, не губите, сама не знаю что на меня нашло, зачем я такие слова говорила, один он у меня, сын - то.
- Анна Константиновна, разговаривать после сегодняшнего мы будем только в кабинете у следователя, - отчеканила мать, - у меня Маня тоже единственная дочь.
- Не губите, - истово взмолилась мать Николяши, - он покроет грех, женится.
- Ну, это другой разговор, - помолчав, сказала мать.
Чего? Я ужом соскользнула с диванчика и выбежала в прихожую.
- А меня вы спросили? - разъяренно зашипела я. - А я за вашего урода замуж хочу??
- Но, Маняша, он же согласен, - залепетала мать.
- А я нет!
- Милочка! - бухнулась вдруг передо мной на колени Анна Константиновна и обхватила мои ноги. - Не губите сердце материнское, одна я его растила, от себя отрывала, все ему отдавала. Я тут же умру, если вы его посадите!
Я посмотрела на рыдающую тетку и слегка отодвинулась.
- Не моя вина, что вы насильника воспитали! - отрезала я. - Мать, звони в милицию, чего ждешь, пока его сперма во мне прокиснет?
Анна Константиновна взвыла по новой и залепетала:
- Дачу продам, шесть соток, баня, все посадки, место чудное, мотоцикл от моего отца остался, озолочу, милочка, только не губите моего дурня.
- Вот уж точно дурень, - вздохнула я. - Встаньте, негоже вам валяться.
- Что делать будем, доча? - робко посмотрела на меня мать.
- Да пусть катятся со своим сыночком, сделанного не вернешь, - горько вздохнула я.
- Но позвольте, - возмутилась мать, - я это так не оставлю.
- Мать, считай что ее мольбы меня растрогали и я вспомнила твои проповеди. Пусть идет, поступим как подобает христианам.