- Ты, Смирнов, в своем уме? - тут же вознегодовала я. - Какой-то вор залез в квартиру и унес вещи. Где я его тебе найду? Таких краж - тысячи, их расследованием никто даже не занимается. Мало ли что произошло. Просто пьяный вломился в дверь, я его ищи?
- Да нет, не пьяный. И не обычный вор. Дверь не взломана, совсем не тронута. Это не банальная кража. Тут действовал профессионал высокого класса. Да и картины непростые. Между прочим, Бенуа и Ренуар.
- Хорошая старушка!..
- Моя двоюродная тетка.
- Неплохие родственнички у тебя. Ждешь наследство?
- Нет, не жду. У нее свои дети есть. Им и достанется.
- Ну и что это ты на меня спихиваешь свою родственницу, если не рассчитываешь, что я способна что-то отыскать?
- Самому некогда. Она в милицию обращаться не хочет. Кое-какие шаги я предпринимаю. Не без этого. Но вдруг у тебя лучше получится. Вот и проверим.
- За соломинку хватаешься, Виталий, себе не доверяешь. Так у тебя, не дай бог, комплекс неполноценности возникнет.
- Ты о моих комплексах не волнуйся. Об этом я сам позабочусь. О себе думай, если хочешь мою машину получить.
- Бедняга, - посетовала я, смеясь, - скоро тебе пешком ходить придется. Не разучился? Если да, то всю зарплату на такси прокатывать будешь. Дорого я тебе обойдусь.
- Веселись, пока не проиграла. Ну что, берешь старуху? Если нет, у меня еще серийный маньяк есть, - добавил он ехидно.
- Спасибо. Мне что-нибудь поспокойнее. С маньяком сам разбирайся. Вы с ним быстро найдете общий язык, если раньше ты его не заговоришь до смерти.
- Ха! Ха! Ха! Запиши адрес и телефон, острячка, - он продиктовал. - Записала? Зовут ее Анфилада Львовна Соколова.
- Ты что, издеваешься, Смирнов? Нарочно меня из себя выводишь?
- Не издеваюсь, ее действительно так зовут. Что я теперь сделаю? В тридцатые годы было модно детей называть всякими экзотическими именами. Это еще не самое худшее.
- Ну и имечко у твоей родственницы. Анфилада Комнатовна.
- Какое есть.
- Анфилада так Анфилада. Хоть Гарпиона Федуловна. Мне без разницы. Как же я должна представиться?
- Скажешь, что из милиции, моя помощница. Документы требовать не будет. Я ей позвоню, предупрежу, что зайдешь. Учти, я тебе помогать не собираюсь. Теперь выкручивайся сама как знаешь. Адрес и телефон записала?
- Не беспокойся. Мне твоя помощь точно не потребуется.
- Ну ладно, Горчакова, бывай. Созвонимся через месяц.
- Пока.
Не дожидаясь ответного прощания, я положила трубку.
Другой такой идиотки не сыщешь. Просто классическая. Зачем мне это, спрашивается? Что я хотела доказать и кому? Ввязалась в какую-то ерунду. Тоже мне леди Шерлок Холмс. Мало того что мне неинтересно вести какие бы то ни было расследования, меня даже уже написанные детективы не слишком привлекают. А чтобы создавать свои собственные!..
Вот уж ирония судьбы. Я абсолютно уверена, что ничего у меня не получится. Какие картины я могу найти, если даже в собственной квартире что-либо отыскать не всегда удается. Постоянно теряю ключи, документы, вещи - и потом неделями их ищу.
Да и не в этом дело. Как вообще к этому подойти? Я не разбираясь в подобных вещах! Короче, я совершенно не гожусь для того, во что по глупости ввязалась.
Я расследую преступление? Полнейший бред. Я не имею никакого представления, как за это взяться, я не понимаю, как вообще расследуют преступления. Для меня это полнейшая загадка. Можно ли, имея только сам факт наличия преступления, узнать, кто, как и зачем? Вот с "что? где? когда?" проще. Это мне известно. Но остальное? Я не только бесславно провалю расследование, но еще и буду выглядеть полной дурой. Во всяком случае в собственных глазах точно. А я отношусь к себе весьма критически.
Что на меня в самом деле нашло? Поспорила с Говоруном, согласилась участвовать в бредовом фарсе, была разбужена чуть свет - в десять утра, а для меня это очень рано. Такого кощунства простить я не могу. Ночью было ужасно душно, спать просто невозможно. Ворочалась с боку на бок, только под утро удалось заснуть по-настоящему, так сладко, и тут звонок.
После случившегося уснуть точно не удастся, придется вставать.
С сожалением я выползла из кровати, продолжая негодовать.
С другой стороны, подумала я, выпив кофе и покрутив в руках бумажку с адресом, мне сейчас все равно нечем заняться. С сегодняшнего дня я в отпуске, пока никуда не собираюсь, разве что на дачу, но с этим можно повременить.
Есть еще один фактор, почему мне придется взяться за это дело, - с бабушкиными сережками расставаться совсем не хочется, особенно отдать их ни за что Говоруну. Только не это! Хотя и придется, если смотреть правде в глаза, что делать порой не всегда приятно.
Вопрос номер один: с чего начать? Ответ напрашивался сам собой: с визита к Анфиладе, а дальше посмотрим.
Ну и имя дали девочке родители! Назвали бы ее еще Галереей, чем плохо?
Закончив все свои утренние дела, я решила посетить замечательный уголок Москвы - Чистые пруды, где и обитала старушка.
Надев деловой костюм, который, по моим представлениям, наиболее соответствовал образу работника милиции, я отправилась на поиски Бенуа и Ренуара.
Район Чистых прудов находится на вершине пологого холма. В таких местах часто бывают болота, откуда берут начало небольшие речки. Точно так было и здесь - ручьи собирались в речку Рачку, которая текла на юг и впадала в Москву-реку. Местность постепенно обживалась, становилось суше. Но когда Рачку пересекла стена Белого города, перед которой строить дома запрещалось, там осталась низина - образовался пруд. В него стекали все отбросы из округи, в том числе и от мясных лавок, стоявших неподалеку - у Мясницкой улицы. Вода распространяла зловоние, отчего первоначально пруды назывались Погаными.
Так было до конца XVII века, когда любимец Петра I Александр Меншиков, купивший землю, которую сейчас занимает почтамт, очистил пруды и строжайше запретил загрязнять их. С тех пор они именуются Чистыми.
Существуют и другие версии происхождения названия "Поганый пруд".
По одной из них, слово "поганый" вовсе не означало в стародавние времена чего-нибудь грязного, а отождествлялось со словами "иноверец" или "язычник", поскольку происходило от латинского "paganus" - "сельский", "языческий". На Поганом пруду поклонялись в древности своим богам балты и другие иноверцы, которых было в средневековой Москве предостаточно.
Исстари пруды были излюбленным местом катания на лодках, а зимой - на коньках. Путеводитель по Москве начала XIX века приглашал посетить бульвар, дабы "полюбоваться здесь катанием на коньках на манер английский или петербургский".
А речки Рачки, как и многих других в Москве, давно уже не существует.
Красивый, старинный дом бледно-голубого цвета, в котором проживала тетка Говоруна с невероятным именем, находился в глубине переулка. Нужно было пройти сквозь арку с ажурными металлическими воротами, чтобы оказаться во дворе, утопающем в зелени.
Сразу попадаешь будто в другой мир, словно и не в Москве находишься.
О таких домах писала Марина Цветаева:
Слава прабабушек томных.
Домики старой Москвы,
Из переулочков скромных
Все исчезаете вы,Точно дворцы ледяные
По мановенью жезла.
Где потолки расписные,
До потолков зеркала?Где клавесина аккорды,
Темные шторы в цветах,
Великолепные морды
На вековых воротах,Кудри, склоненные к пяльцам,
Взгляды портретов в упор…
Странно постукивать пальцем
О деревянный забор!Домики с знаком породы,
С видом ее сторожей,
Вас заменили уроды, -
Грузные, в шесть этажей.Домовладельцы - их право!
И погибаете вы,
Томных прабабушек слава,
Домики старой Москвы.
Отыскав нужный мне подъезд, я поднялась на четвертый этаж.
Почти сразу дверь мне открыла старая, но удивительно хорошо выглядящая женщина.
- Здравствуйте, - сказала я, - мне нужна Анфилада Львовна.
- Это я, - радостно отозвалась старушка, - а вы, по-видимому, Наташенька. Виталик точно так и описал вас.
Я вошла в квартиру с огромным темным коридором, заставленным какими-то вещами. И как она ориентируется здесь? Ничего же рассмотреть невозможно.
- Знаете, Анфилада Львовна, не следует открывать дверь незнакомым людям, даже не спросив, кто это. Подобная беспечность может вам дорого обойтись. Вот и картины украли.
- Да Виталик сказал, что вы сейчас приедете, - в оправдание пробормотала она.
Знал, негодяй, что я тотчас примчусь.
Меня проводили на кухню. Наконец-то можно было не бояться наткнуться на неизвестный громоздкий предмет.
Кухня была просторной, светлой и уютной, залитой солнцем, проникающим сквозь большие окна. Дом был старой постройки, с высокими потолками, широкими дверными проемами, должно быть чей-то бывший особняк. На потолке раньше, вероятно, была лепнина, в огромных залах, освещенных тысячью свечей, танцевали дамы в бальных туалетах с глубокими декольте, мужчины во фраках и лихие гусары.
Ну вот, фантазия некстати разыгралась. Никаких бальных залов тут давно нет, они разделены перегородками и превращены в несколько квартир. Натертый воском паркет не отражает светских красавиц. Лучше выбросить из головы романтические воспоминания прошлого и посмотреть, что собой представляет родственница Говоруна.
Стройная, подтянутая, аккуратная, современно одетая пожилая женщина. Сразу даже не определишь, сколько ей лет. Около семидесяти или больше. Располагающее к себе лицо, правильные черты лица, волосы с легкой сединой уложены на голове короной. Никогда бы не подумала, что у Говоруна может быть такая милая, приятная тетя. Полная противоположность ему.
При первом знакомстве она вызывала симпатию. Первое впечатление бывает и обманчиво, но я ему доверяю. Не знаю, была ли она красавицей в юности, во всяком случае, сейчас можно сказать, что в ней чувствуется порода.
На столе стояли две чашки, ваза с печеньем и коробка конфет. Сразу видно - к визиту подготовились.
- Чайку попьем, - радостно сообщила Анфилада Львовна, - только вскипел.
Создавалось впечатление, что меня ждали именно в эту минуту. А что, если через секунду из другой комнаты выскочит Говорун и объявит, что все это нелепый розыгрыш и никакого спора не было? Я на всякий случай обернулась на дверь, но никто не появился.
В квартире мы были одни. Хозяйка налила мне чай.
- А может, хотите кофе?
Она замерла с чайником.
- Нет-нет, спасибо. Не беспокойтесь. С удовольствием выпью чаю.
Быстрота и нереальность происходящего совершенно ошеломили меня. Я в замешательстве смотрела на свою чашку, краем сознания впитывая болтовню словоохотливой хозяйки. Видимо, велеречивость - семейная черта, передающаяся по наследству.
За короткое время, которое потребовалось на то, чтобы разлить чай, достать из холодильника пирожные и переместить их на тарелки, я стала обладательницей ценной информации о местонахождении, возрасте и сфере занятий сына и дочери Анфилады Львовны, а также о степени родства и довольно непростых отношениях между членами семьи Смирновых и Соколовых.
Затем мне было представлено практически полное генеалогическое древо с некоторыми его ответвлениями.
- Мой прадед, - рассказывала Анфилада Львовна, - Афиноген Аполлинариевич Соколов, был купцом весьма средней руки. Жил он в Нижнем Новгороде, торговал пенькой и воском, с того и доходец небольшой имел. Любил покутить, чтобы шуму побольше да компания повеселей. Дедушка принял наследство. Поначалу все шло по накатанному пути. Но человеком он был энергичным, предприимчивым. Доход рос. Постепенно он перешел на производство сукна, потом расширил его, построил не одну суконную и текстильную фабрику и начал вывозить товар за границу. И так неожиданно успешно пошли дела, что он разбогател невероятно. Но, как это часто бывало в ту пору, мечтал, чтобы дети его получили благородные профессии. "Я, - сказал, - столько заработал своим горбом, что и детям моим хватит и правнукам. Даст Бог, так и утрою состояние, а им нечего в грязи возиться. Пусть узнают лучшую долю". Дочь выдал замуж, дав огромное даже по тем временам приданое. А сыновей отправил учиться во Францию. Один выбрал артистическую стезю, к полнейшему неудовольствию отца, тот даже грозился наследства его лишить, стращал немилосердно, но дядюшка мой, несмотря на сильнейший гнев своего родителя, принялся актерствовать. Особых успехов на сем поприще он, однако, не снискал. Папенька мой избрал себе профессию более практичную, денежную и близкую к жизни - решил стать адвокатом, за что одобрение и благословение деда получил тут же. "Адвокат, - сказал дед, - в семье весьма полезная фигура. Мало ли какая оказия приключится. Все под Богом ходим". А предприятия тем временем продолжали приносить немалый доход, семья в Москву переехала. Дед богател, да вот напасть - пристрастился к игре. Фортуна, как известно, дама переменчивая, то лицом к тебе, то спиной поворотится, не зря ее изображают с рулевым веслом. Так она и мотала моего деда из стороны в сторону. Выиграет тысячу, да десять спустит. Уж если человеку не везет, то, как ни бейся, ничего не получится. Не дает судьба легких денег, без толку и стараться. Прибыль-то шла, да все больше уходила на сторону. Уж сколько людей разбогатело на невезении моего деда, и представить трудно.
Слушай, Наташа, сказала я себе нравоучительно, чем кончаются азартные игры. А ты свои затеваешь.
- А потом вдруг он за ум взялся, - продолжала моя словоохотливая старушка, и мне стало легче, что не все может быть так плохо, как я предполагаю, - почему с ним сия метаморфоза приключилась, никто понять не мог, да победил он своих демонов, бросил игорные занятия, делами занялся пуще прежнего. Да надумал собрать коллекцию наподобие Третьякова, тогда его галерея только стала общественной. Вот и пришло дедушке в голову, что и он должен след свой в истории Отечества оставить, чтобы имя его прославилось и не забылось вовеки. А так как человеком он был не шибко образованным и в искусстве понимал слабо, но практичен был весьма (кроме тех случаев, что касались игры, безусловно) и в каждом деле основательность любил и порядок, то отправился в Третьяковку: изучить собрание. Всякие портреты и жанровые сценки он отбросил сразу по причине их бесполезности: "На кой черт мне какие-то чужие тетки в доме, хоть княжна она, хоть графиня? Будут у меня в столовой висеть, глаза мозолить. Видеть их не видел и знать не хочу. И эти свадьбы, похороны, прощания на вокзале мне тоже ни к чему, со своими бы делами разобраться". И остановил выбор на пейзажах и натюрмортах. Тут все понятно: вот сосны, вот березы, вот тебе цветочки в вазе разные да снедь. Наша коллекция началась с малых голландцев и русских пейзажистов. Папенька мой вернулся из Франции, привезя три картины. Содержание он получал приличное и мог себе это позволить. Так что начал-то он свою коллекцию как будто и независимо от отца. Но утверждать не берусь, они переписывались, так что не исключено, что дед и писал о своих меценатских замашках и наказал привезти что-нибудь из-за границы. Одна картина была "Итальянский бульвар" Камиля Писсарро, вторая - "Руанский собор" Клода Моне, третья - "Бульвар Сен-Мишель" Ренуара. Дед мой пожал плечами: "Больно чудно. Наши-то противу них поискусней будут". Потом папенька, невзирая на полученную профессию, стал в художественной среде вращаться, увлекся мирискусниками, и в нашем доме появились картины Бенуа, Бакста, Петрова-Водкина, Лентулова. Адвокатом он был неплохим, словом владел мастерски.
Так вот откуда ваша неуемная разговорчивость.
- Клиентура у него появилась обширная и состоятельная. Деньги потекли рекой, зарабатывал он весьма недурственно. Увидев картины, приобретенные папенькой, особенно Лентулова, дед только поморщился: "Тьфу, гадость какая. К себе забери. Видеть это уродство не хочу". И купил еще один пейзаж Шишкина. Его он вообще предпочитал всем остальным, должно быть видя свое, родное в дремучих лесах и необъятных просторах. Коллекция пополнялась, и в конце концов дед открыл бы частный музей, да только произошло несчастье и он погиб незадолго до революции - совсем не так, как предсказывали ему когда-то близкие, не в результате коллизий, связанных с игрой, а на одном из собственных заводов, где случилась авария. Однако дед успел заразить папеньку идеей музея, и тот продолжал собирать живопись, ту, которая больше была ему по сердцу, намереваясь воплотить замыслы отца в жизнь. Но тут грянула революция, уничтожив и папенькины планы. Живопись свалили на чердак, боясь даже заикнуться о передаче ее в какой-то из национализированных музеев, понимая, чем это кончится. Тогда нужно было сидеть тише воды ниже травы, особенно с нашим непролетарским происхождением. Папенька вывез семью в деревню подальше от потрясений, там мы пережили первые непростые годы гонений и репрессий. Когда началась эпоха НЭПа, все несколько воспряли духом, семья вернулась в Москву. Папенька поступил на службу: скромным счетоводом. Меня еще тогда не было. Конечно, мы не оказались в нашем прежнем доме, который находился в одном из староарбатских переулков. Все картины, как ни странно, уцелели и даже не пострадали ничуть. Их тайком перевезли к нам, где и хранили потом долгие годы в кладовке за разным хламом. Тетушка моя Ефросинья с мужем уехала в Екатеринбург, где вскоре и умерла - тиф свирепствовал. Дядя Николай отправился с семьей во время войны в эвакуацию, да их поезд обстреляли, и первый же снаряд попал в вагон, где они находились. А мы вот, ирония судьбы, остались в Москве, уцелели и даже репрессий каким-то чудом избежали. Бывало, бедствовали ужасно, продавали золотые украшения, безделушки, фарфор кузнецовский. Но ни одной картины так никогда и не тронули, даже после смерти папеньки. Он не позволял, а мы уже и не могли. Это святотатством было бы по отношению к нему. Так и перебивались. Папенька-то умер, мне двадцать лет было. С детства я его рассказы о нашей коллекции слушала, вначале это для меня вроде сказок было. Помню, сядет папенька со мной и говорит: "Анфисочка (он меня Анфисой звал), сохрани коллекцию. Это наше достояние. Все проходит. Слава, деньги - тлен. А это останется и нас переживет". До сих пор я его наставление помню и памяти его никогда не предам.
Анфилада Львовна посмотрела куда-то сквозь меня, словно увидела своего папеньку.
- Удивительная история, - сказала я - любительница всяких семейных преданий.