- А по линии Виталика тоже историйка, скажу я вам, вышла нешуточная, - продолжала вещать Анфилада Львовна, - прадед мой Афиноген Аполлинариевич выдал сестру за приятеля своего, с которым они дела вели. Потом, говорят, они с ним в пух и прах разругались из-за какой-то вздорной истории, связанной опять же с картами, порвали всякие отношения, и вместе дел уже никаких не вели. Поскольку прадедушка был человек последовательный и бескомпромиссный, то и сестру свою видеть больше не захотел - такой уж у них разлад вышел. Прабабка же моя, не в пример ему, женщина была жалостливая, сердечная. Она потихонечку захаживала к свояченице да детей приводила, чтобы родню свою знали, тетушку почитали. Так дед мой подружился со своим двоюродным братом и сестрой, и после смерти прадедушки семья вновь воссоединилась, и старые обиды были забыты. Дедушка предложил менее удачливым родственникам поучаствовать в бизнесе, что, как известно, не всегда заканчивается хорошо - пример тому мой прадедушка со своим другом, хоть поругались они из-за другого. Да в этом случае царил лад, процветание. Младшая дочь из этой отвергнутой в прошлом семьи вышла замуж за Соколова Петра Григорьевича. Скандал опять же вышел немаленький. Петр Григорьевич был человеком простого звания, из разночинцев, и родители были, само собой, против подобного мезальянса. Молодые обвенчались тайно. Наученные горьким опытом подобных скандалов, родители посетовали, погоревали да простили ослушников. Вот такая коллизия приключилась. Так что Виталик-то не родной мой племянник, а троюродный.
Потом на меня посыпался град вопросов о моих взаимоотношениях с Говоруном. Как мы познакомились, давно ли работаем вместе. Не имея ни малейшего понятия, что наговорил ей племянник, я юлила и пыталась отвертеться.
- Ну что же вы не пьете чай, деточка? - воскликнула Анфилада Львовна между моими невнятными отговорками. - Ничего не берете, не кушаете. Вы такая худенькая. Наверное, мучаете себя разными диетами? Это сейчас так модно, но вам, безусловно, ни к чему.
Чай я не могла пить, поскольку сначала слушала, затем отвечала на бесконечные вопросы, а объяснить, что не сижу ни на каких диетах, уже не смогла, так как не нашла ни единого просвета в лекции о вреде диет.
Мне тут же захотелось сбежать. Подумав о своих любимых сережках, осталась.
Завидев наконец крошечную возможность вставить слово - Анфиладе Львовне тоже надо было перевести дыхание, - я воспользовалась удобным моментом.
Конечно, я понимаю, старушка живет одна, рада любому собеседнику. Но не могу же я целый день торчать в ее квартире без толку, без дела. Пора бы и к отступлению готовиться. А мы о деле и не заговаривали.
- Анфилада Львовна, расскажите мне, пожалуйста, о тех картинах, которые у вас похитили. Сколько их было? Две?
Я ожидала, что она тут же уцепится за возможность обсудить такой насущный вопрос и поведает мне во всех ужасающих подробностях, как не обнаружила двух самых любимых (или не самых) картин из коллекции, как переживает по этому поводу, возможно, мысленно просит прощения у папеньки, что не уберегла завещанное ей наследство, не доглядела. Надеюсь, сердечный приступ у нее не случится. То, что она любит свою коллекцию, отнюдь не равнодушна и сделает все, чтобы ее сохранить, сразу понятно.
Как ни странно, Анфилада Львовна не спешила дать выход эмоциям.
- Так Виталик знает, - неожиданно для меня возразила старушка.
- Повторите еще раз, пожалуйста, - попросила я снова, - возможно, вы о чем-то не упомянули, пропустили нечто важное.
Она неторопливо передвинула сахарницу, блюдо с пирожными. Результат, видимо, не удовлетворил - снова стала перемещать их. Помешала чай, посмотрела в окно, поправила воротничок у блузки и, наконец, произнесла:
- Это не очень большие были работы. Висели у меня в гостиной.
Этими сведениями она и ограничилась, занялась рассматриванием узора на скатерти. Повисла нехарактерная для нашей встречи пауза. Видимо, к этому она не хотела прибавить ничего.
- А когда они пропали? - не отступала я в свою очередь.
- Неделю назад. Пришла из магазина, смотрю: их нет. Я сразу увидела. На обоях два ярких пятна выделяются. Вокруг-то выгорело, а они так и бросаются в глаза.
- Больше ничего не взяли?
- Не взяли. Ни Мане, ни Писсарро, ни Куинджи, ни Левитана, ни Бакста… - с задумчивым видом перечисляла Анфилада, чье внимание привлекла теперь чайная ложка, безусловно, достойный объект для изучения, но не настолько же, чтобы забыть о краже.
- А посмотреть можно? - прервала я очередное молчание.
- Конечно, моя дорогая, пойдемте. Я вам все покажу.
Вновь обретя прежнюю живость, старушка бодро вскочила и повела меня в комнату. Я с любопытством пошла за ней.
Вид комнаты, завешанной картинами, поверг меня в мгновенный шок. Я с трудом пришла в себя от изумления.
Ну и квартира! Просто музей. Разве такое может быть? Что это? Подделки?
- Все подлинники, - ответила на мои мысли старушка.
Она не ясновидящая? То у двери дежурит, то мои мысли читает.
Как же могло сохраниться такое богатство? Не понимаю.
- Одно время все в кладовке за разными вещами лежало, боялись показать, - вновь пояснила Анфилада Львовна, - время тогда такое было, сами понимаете.
Определенно она ясновидящая.
И имя Галерея ей подошло бы куда больше. Этого добра хватит на галерею средних размеров. Краем глаза я увидела продолжение экспозиции в другой комнате.
Я не спеша рассматривала одну работу за другой, не веря, что вижу такое.
Снова повеселев, хозяйка рассказала историю каждой из картин, которые были крайне увлекательны. Что бы там ни было, но теперь мне совсем не хотелось уходить.
Строчки Николая Заболоцкого сами собой пришли на ум:
Любите живопись, поэты!
Лишь ей, единственной, дано
Души изменчивой приметы
Переносить на полотно.Ты помнишь, как из тьмы былого,
Едва закутана в атлас,
С портрета Рокотова снова
Смотрела Струйская на нас?Ее глаза как два тумана,
Полуулыбка, полуплач,
Ее глаза как два обмана,
Покрытых мглою неудач.Соединенье двух загадок,
Полувосторг, полуиспуг,
Безумной нежности припадок,
Предвосхищенье смертных мук.Когда потемки наступают
И приближается гроза,
Со дна души моей мерцают
Ее прекрасные глаза.
Мы переходили от картины к картине, от одного шедевра к другому.
Голова у меня шла кругом. Кто бы мог подумать, что в обычной московской квартире за неприметной дверью хранятся такие сокровища! Удивляюсь только, почему грабители унесли всего две картины. Я бы не смогла из этого обилия выбрать наиболее привлекательные. Мне нравились все. Особенно мирискусники. Никогда раньше не видела так запросто в квартире Бакста, Бенуа, Лансере. При желании могла бы даже прикоснуться к ним, рассмотреть каждый мазок. В коллекции практически не было случайных работ. И я почти не дыша смотрела на них. Почему же взяли только две? Непонятно. Спешили, не хотели привлекать внимания? Должна быть какая-то причина.
Мы вошли в гостиную, где ярко синими пятнами выделялись два прямоугольника от исчезнувших работ. Один в углу, другой над комодом, тоже, надо сказать, вполне антикварным.
Когда довольно интересная экскурсия была закончена, я спросила:
- Анфилада Львовна, вы не боитесь жить в такой квартире? Ведь этому же цены нет.
- Да что вы, деточка. У нас ведь и сигнализация подведена, и решетки на окнах. В подъезде кодовый замок.
Да, еще мы открываем двери, не спрашивая, любому, кто позвонит.
- Почему же эта сигнализация не сработала, когда в квартиру проникли воры?
Анфилада Львовна как-то смутилась, расстроилась, стала переставлять вещички теперь уже на комоде.
- Не знаю. Отключили, должно быть.
- А почему взяли именно эти две картины? Неужели они самые ценные?
- Может, понравились…
Объяснение было неубедительным и довольно детским. Другого я не получила. Когда речь зашла о пропаже, старушка неожиданно стала менее разговорчивой. Почему бы это?
- И никто не видел, чтобы в вашу квартиру кто-нибудь входил или выходил?
- Никто.
- Анфилада Львовна, у вас были посетители за последнее время?
- Виталик заходил.
- Я имею в виду кто-нибудь незнакомый, кого вы не ждали.
- Незнакомый? Дайте подумать… Вот недели две-три назад пришла девушка. Из соцзащиты, что ли… Такая молоденькая, лет семнадцать, худенькая, рыженькая, с веснушками, очень приятная и общительная. Принесла мне помощь. Сказала, что всем пенсионерам раздают. По распоряжению московского правительства.
Чтобы у нас принесли что-то домой? Ну уж вряд ли, не стоит надеяться. Только не в Москве, столь густонаселенной.
- И что это была за помощь?
- Продукты, комплект постельного белья. Красивый такой, с кружавчиками.
- Ей вы картины показывали?
- Она сама их увидела: дверь с кухни была открыта. "Ой, какая прелесть, - говорит, - это что, репродукции?" Ну я и показала. Мне не жалко. Пусть девочка посмотрит.
- И сказали, что они подлинные?
- Наверное, я уже не помню.
Ничего не скажешь, бабушка просто сама ищет неприятностей. И очень активно. Надо же быть такой беспечной!
- Ей так все понравилось. Девочка сама рисовать любит, хотела даже в художественный институт поступать, часа два у меня сидела в полнейшем восторге.
Собиралась поступать в художественный институт - и не отличит репродукцию от картины? Это что-то новое в моей практике. О таком я раньше не слышала.
- Я ей и про Виталика рассказала. Потом она ушла.
- Что рассказали? Что Виталик в милиции работает?
- Может, и об этом говорила.
Нет, Анфилада Львовна, вы совсем не так просты, как кажется на первый взгляд. И все же картин-то нет.
- А как звали ту девушку?
- Точно скажу - Галочка. Фамилия - Смирнова, как у Виталика. Я потому про него и вспомнила.
- Анфилада Львовна, а о себе она что-нибудь вам рассказывала?
- Ни словечка.
Ясное дело. Даже если она и захотела бы что-нибудь рассказать, ее тут же лишили бы такой возможности.
Я открыла свой блокнот и записала - Галя Смирнова, семнадцать лет, рыжая, с веснушками, худая, приятная, общительная, работает в социальной службе.
- А еще кто-нибудь приходил? Может, картинами интересовался?
- Картинами-то все интересуются, - она глубоко вздохнула, - дети мои вон звонят постоянно: "Мама, как там картины? Ты их никому не продавала?" Я понимаю, у них своя жизнь. Что им эти картины? Так, материальная ценность. Это для меня они много значат. У них отношение иное. Наверное, я в этом виновата, не смогла донести до них, чтобы прониклись. Другие они. Это мы в свое время скромно жили. Сейчас иначе. Машины им подавай, шубы, компьютеры эти, телевизоры во всю стенку, мебель кожаную. Счастливы они от этого, что ли? Все больше волнуются, что им не достанется. Лучше бы про здоровье спросили.
Дети. Ну что ж. Такое тоже не исключено. Всякое бывает. Стоит проверить этот вариант. Потом решим.
- А кроме ваших детей кто про картины спрашивал?
- Хотели в одной галерее в центре сделать выставку из нашего собрания. Звонила мне ее хозяйка, уговаривала.
- И что вы на это ответили?
- Отказала. Зачем лишний раз афишировать? Ни к чему это.
- А как называется галерея?
- "Нео-арт". А вы посмотрите: какой уж тут нео-арт, - широким жестом обвела она комнату, - у нас только классика.
Я сделала следующую пометку в блокноте: "Галерея "Нео-арт"".
- Как они узнали о вашей коллекции, если вы об этом никому не говорили?
- Среди знатоков, деточка, это всегда известно. Из этого тайны не сделаешь. Да, вот еще, я уж и забыла, сейчас только вспомнилось. Почти месяц назад приходил один, искусствоведом поначалу вздумал прикинуться. Я его, безусловно, в пять минут раскусила. Он потом уж признался, что просто хочет купить пару картин.
- Случайно не Бенуа и Ренуара?
- Бенуа хотел. А вторая - что-нибудь из Шишкина. Если цена будет разумной, сказал, три картины купил бы.
- И вы тоже отказались?
- Я свою коллекцию по кусочкам растащить не дам. Мой дед не для того ее собирал, а отец сберег, чтобы потом какой-то предприниматель у себя в офисе повесил да похвастался перед такими же бизнесменами, для которых что Ренуар, что лубочная картинка - все одно. Сколько мы страху натерпелись за свою жизнь, пока это добро в доме лежало, что как найдут - арестуют. Тогда и по меньшему поводу людей хватали, а у нас еще происхождение, сами понимаете, неподходящее.
- А как вы поняли, что он не искусствовед?
- Я ведь много лет проработала в Пушкинском музее в хранилище. У нас искусствоведов перебывало - страсть, не перечислишь. У меня глаз наметан. Я их сразу вижу. И по разговору, и по манере поведения, и по внешности отличить могу. Конечно, о своей коллекции я никогда не распространялась. Вела себя тихо и скромно. Не то предложениями бы замучили. И без того то и дело ходят, а так прохода не давали бы. Так что этого я в два счета вывела на чистую воду.
- Значит, этот бизнесмен ничего в живописи не понимал?
- Нет, почему же. Он очень даже разбирается, знания у него неплохие, основательные. Но не искусствовед. Говорю же, я на своем веку многих искусствоведов повидала, что к чему знаю. Вопросик могу каверзный задать. Другой так и не ответит.
Она хитренько улыбнулась. Все-таки Анфилада Львовна дама себе на уме. Совсем не наивная и довольно непростая.
- А как он вас нашел? И почему вы его впустили? Вы всем малознакомым людям дверь открываете?
- Он через дочь мою договорился. Нагрянул ни с того ни с сего. Детки подсылают иногда мне визитеров, а предупреждать забывают. Чтобы самим отделаться от них или на будущее клиентуру подбирают, кто их знает.
- Этот предприниматель не оставил своего телефона?
- Он мне визитную карточку дал. Только я ее сразу выбросила. Не собиралась я ему продавать картины. Фамилия-то у него, дай бог памяти, что-то растительное…
Ну вот, приехали. Антон Павлович Чехов. "Лошадиная фамилия".
Анфилада Львовна задумалась, губы зашевелились, беззвучно перебирая сочетания букв. Я терпеливо ждала.
- Да, - воскликнула она радостно, - Васильков, точно. Он еще смеялся, что на пейзаже Шишкина на первом плане васильки растут. Так он из-за них и хочет эту картину.
- А что за фирма у него, не помните?
- Название не скажу. Мне было ни к чему. Какое-то мудреное, иностранное. Вспомнить даже не берусь. А занимается он окнами. Генеральный директор. Сказал, что если решусь ставить стеклопакеты, так чтоб к нему обращалась непременно. Мне большую скидку сделают. Какие уж там стеклопакеты? У нас окна прошлого века: с медными ручками, защелками. Только посмотрите. Такие теперь еще поискать.
Оставив вопрос об окнах открытым, я решила начать готовиться к отступлению.
Записав в блокнот все добытые сведения, узнав на всякий случай адреса детей, а также получив фотографии пропавших картин, я выбралась из темной, душной квартиры на воздух, окутавший меня жаркой, плотной пеленой. Дышать и тут было нечем, солнце палило нещадно, двор был пуст.
Я взглянула на часы. Уже пять. Четыре часа проговорила старушка.
Жаль, я не догадалась спросить, где находится жилсоцобеспечение. Могла бы зайти, поискать рыжую девицу. Конечно, маловероятно, что она оттуда, но выяснить надо. Если вернуться к Анфиладе Львовне с новым вопросом, вырваться раньше чем часа через два не удастся. Меня окончательно заговорят.
Делать нечего. Узнаю по справочной. А сейчас - домой. Обдумать имеющиеся сведения. Как я ими воспользуюсь? Непонятно.
Забравшись в кресло, я взяла чистый лист бумаги и вывела посередине - "А. Л.", что означало Анфилада Львовна. От этой аббревиатуры провела стрелочку и написала: "Рыжая" и от нее - "Соцзащита". Вторая стрелка привела к "Галерее". Следующая - к "Василькову". Три остальные - к "Детям".
Согласно утверждениям Анфилады Львовны, ее дочь уехала отдыхать в Сочи еще две недели назад.
Ни секунды не сомневаясь в ее словах, я подвинула к себе телефон, заглянула в блокнот и на всякий случай набрала нужный номер.
- Алле, - ответил старческий голос, не имеющий пола.
- Можно попросить Оксану?
- Кого? - не расслышали на том конце.
- Оксану, - громче произнесла я.
- Оксану? Нету Оксаны. Уехали все. Давно их нет. В Сочи они. В эту пятницу должны вернуться. Одна я.
- Спасибо. До свидания.
Рядом с Оксаной я написала - "Сочи". И обвела ее кружком. Впрочем, не думаю, что это она, ей не до того. У нее пляж, море, солнце…
Старший сын Андрей уже год как работал в Италии. Поэтому его также смело можно вычеркнуть. То, что он мог приехать на пару дней, ограбить старушку маму и сбежать обратно, вызывало сомнения.
Да, не сидится детям Анфилады Львовны дома. Кроме всего прочего, дети, как я поняла, были вполне обеспечены и так уж срочно в деньгах не нуждались.
Подумав, я злорадно пририсовала еще одну, самую жирную стрелку - "Говорун". Что, если именно он стащил картины тетушки и отправил на поиски меня, - все равно ведь не найдет, по его убеждению. Или вообще позвонил ей утром и говорит: "Тетя, дорогая, к тебе одна дура припрется. Так ты навешай ей лапши на уши, что у тебя картины свистнули". Вот тетя перед моим приходом картины и сняла, продемонстрировала пустые прямоугольники, усыпила своими сказками мою бдительность, а когда я ушла, преспокойненько повесила их на прежнее место.
Нет, зачем зря наговаривать, милейшая Анфилада Львовна не способна на такое, не стала бы придумывать и идти на поводу грязных шуточек своего племянника. Конечно, она как-то смутилась, когда начала говорить об украденных картинах, став немногословной, но впечатление врущего человека не производила.
Как это ни прискорбно, а Говоруна вычеркнуть придется. Обидно. Но надо признать: не такой он дурак, даже со своими глупейшими детективными романами, чтобы отправлять меня выяснять обстоятельства собственного преступления. А хорошо было бы уличить именно его.
Я со злорадством и, не свойственной мне кровожадностью, представила, как на него надевают наручники, невзирая на его выкрики о невиновности, и уводят. Я снисходительно улыбаюсь, сажусь в его серо-голубой "мерседес-кабриолет" и с шиком приезжаю домой. (Забудем на минуточку, что водить машину я не умею и прав у меня нет.) Тяжело вздохнула и обвела Говоруна кружком.
Остаются хозяйка галереи "Нео-арт" и некто господин Васильков без имени и отчества, бизнесмен, разбирающийся в искусстве. Хоть один из них связан с рыжей девицей или она приведет к кому-нибудь еще? По идее, она могла быть знакома и с тем, и с другим.
Что ж. И начнем с нее. Ниточка, конечно, тонкая, как, впрочем, и все остальные. Да какая разница, с кого начать? Шансов-то никаких.
Позвонив в 09, узнала телефон соцзащиты. Перезвонила туда, выяснила адрес и приемные дни. Повезло - завтра был как раз такой. Завтра и примусь за работу.
Какой же глупостью я занимаюсь. Хочется смеяться. А еще плакать: как же жалко бабушкины сережки!
Встав пораньше, что для меня мало сказать тяжело - мучительно, я отправилась в Управление соцзащиты. Найти его не составило труда.