Он не сразу понял меня. Все ясно – молодой, зеленый, зоны не нюхал.
– Больше некому. И ты с нами лучше не шути. Отдай и разбежались. Знаю, что у тебя от радости в зобу дыханье сперло…
Опять цитата, подумала я, но с этой хоть все ясно, мальчик учил в школе басню дедушки Крылова.
– … когда пачки увидела, – продолжал Корявый. – Ты человек, и ничто человеческое тебе не чуждо…
Тут у меня в голове щелкнуло, и возникли воспоминания. Я увидела себя маленькой, разгребающей задний ряд на книжных полках в доме дяди Вани и тети Марфуни. Там рядом с Шопенгауэром и Ницше были латинские афоризмы. В оригинале звучало так – homo sum, humanum nihil alienum a me puto esse. Вот!
– Понимаю, не удержалась, с кем не бывает… – вдруг заворковал Корявый. – Верни бабки, и делу конец.
– Да не брала я бабок!
– Ой ли?
– Сука буду! Век свободки не видать!
Он точно не нюхал зоны – эти слова были для него пустым звуком. Зато Агнесса Софокловна поняла, что дело серьезное, и тихо опустилась на пол. Кажется, даже в обмороке…
– Слушай еще раз. Мы все знаем. Наталья хранила деньги, полмиллиона баксов, но не свои. Ей их просто вручили для дальнейшей передачи. А ты сдуру сперла всю сумму. Повторяю – мы все знаем, мы видели тебя с этими долларами. Перестань корчить дурочку.
– Нет у меня никакох баксов!
– Знаю, что нет. Дома прятать ты их не стала. Поэтому мы даем тебе срок – сутки…
– Ты что, охренел? Где я тебе возьму полмиллиона за сутки?!
С тем же успехом он мог требовать и полтораста миллионов. Да что полтораста! В лучшем случае, обежав все квартиры и настреляв, у кого только можно, я наковыряла бы баксов двести…
– Понял, – сказал Корявый. – Деньги уже на счету. Значит, двое суток…
– Ты охренел! – тупо долбила я. – Ты охренел, Корявый!
– Ну, трое суток. Или…
– Или что?
– Или плохо. Лягусика твоего мы убивать не станем, но сдадим в подпольный публичный дом. Хотя, по мне, лучше умереть, чем обслуживать потных извращенцев.
Да хоть потных – чуть было не воскликнула я. Раз нас не пеленают в одеяла и не везут под венец с кляпом во рту, то хоть извращенец – не все же они садисты, есть и очень симпатичные извращения…
– А что за публичный дом? Какие там условия? – осторожно осведомилась я.
Агнесса Софокловна на полу зашевелилось. Ей тоже стало интересно.
– Условия, условия… – пробормотал Корявый. – Плохие условия!
– Но хоть кормят?
– Десять дней тебе! – вдруг заорал он. – Сунешься в ментовку – узнаем, плохо будет! Чтоб за десять дней было полмиллиона баксов!
– А если нет? Что вы со мной сделаете?.. – трепеща, спросила я.
– Детка, детка!.. – громко зашептала Агнесса Софокловна. – Может, им там заложница нужна?
– Десять дней! В одиннадцать тридцать вечера! Поняла, нет?
– Погоди, Корявый! Мы насчет публичного дома не договорились! Если условия сносные, то можно ведь отработать эти полмиллиона!.. – завопила я, но он уже отключился.
– Вот дурак! – с чувством произнесла я. – Только-только серьезный разговор завязался, а он в истерику впал!
– Да, детка, мужчинка нынче какой-то хилый пошел, – согласилась Агнесса Софокловна.
Возможно, ей было виднее. Вон у Яши Квасильевой обе свекрови – кладезь премудрости. И наша Агнесса Софокловна, если приодеть, поселить в особняке и вместо Дюшки пристегнуть к ней какого-нибудь крокодила, тоже еще себя покажет! Ведь что такого выдающегося в этих свекровях? Только то, что они вовремя подсуетились и подсунули своих сыночков несравненной Яше… ой!
Что за чушь я несу?
Как я посмела усомниться в святости всего семейства Яши Квасильевой?!?
Я изо всех сил хлопнула себя по лбу.
Все-таки трудное детство сказывалось – я никак не могла отдаться поклонению Яше Квасильевой со всей страстью души, самозабвенно и беззаветно, а постоянно какая-то не та мыслишка проскакивала…
Вот! Вот теперь я отвлекусь самым правильным образом и расскажу про свое детство. Именно сейчас, когда Лягусик в смертельной опасности, самое время вспомнить всю родню до седьмого колена. Так нас научила Яша Квасильева – и от этого мы не отступимся.
Итак, меня воспитывали в так называемой неблагополучной семье. Бабка Перлюстрация, в честь которой меня назвали, уже мало что могла, все больше предавалась загадочным воспоминаниям. Мне было лет семь или восемь, когда она скончалась; маменька чуть ли не из роддома сбежала в неизвестном направлении; папенька, поняв, что сам с дочкой не управится, привел домой невероятную тетку, которая гоняла его, как цуцика, да и мне доставалось. Правда, порядок в доме она соблюдала и многому меня выучила – это и спасло нас с Лягусиком в трудную минуту.
Профессия у папаньки была толковая – щипач. Он отирался в общественном транспорте и ни разу не возвращался домой без чужого кошелька. Но при таком ремесле нельзя пить. А мой предок, удрученный неудачной семейной жизнью, стал прикладываться к горлышку все чаще. И в конце концов попался на горячем и угодил на зону. Я осталась с его боевой подругой Фроськой.
Честно говоря, после того, как его посадили, нам с Фроськой стало только лучше, потому что папашка нажирался каждый день, как, как… Достойного сравнения я подобрать не могу. Ни один представитель животного мира не способен нажраться до такой степени.
Моя приемная мамаша Фроська вздохнула с облегчением, когда он загремел за решетку, и я уж обрадовалась, что она исчезнет с горизонта. Но во Фроське проснулось что-то вроде чувства ответственности. Пьяная она была грозна и ужасна, трезвая – покупала мне карамельки и пряники. То есть, как умела – так и воспитывала. Интересно было то, что Фроська презирала бюрократию, и в результате я не получила вовремя паспорт, потом осталась без прописки, это коренная-то москвичка! Я понятия не имела, какие такие документы должны быть у законопослушного гражданина.
Если бы не дядя Ваня и тетя Марфуня, родители Лягусика, которые взяли меня к себе, я бы стала непонятно чем. Ведь лет примерно с двух я была предоставлена самой себе. Никто не кормил меня завтраком, обедом и ужином, зато моим было все, оставшееся после ежедневного бурного застолья. Никто не заставлял меня мыть руки, тем более ноги, и родителям Лягусика пришлось спервоначалу платить мне за каждую помывку конфетами и шоколадками. Никто не пел мне песенки на ночь, если не считать папаньки.
Я вздохнула – это были те еще песенки… И, к некоторому удивлению благовоспитанной Агнессы Софокловны, затянула в меру гнусавым голосом, безуспешно пытаясь добавить в него хрипа и скрипа:
– Блатная бражка, люд фартовый,
Кого на лажу не купить,
Умейте фраера любого
За жабры иль хомут схватить,
Шмель, полный бабок, закосить,
И с ним во что бы то ни стало,
Устроив шухер, понт разбить,
В ментовке не кривя хлебало.
– Позвольте, деточка, это что за романс? – поинтересовалась старушка. – И уверены ли вы, что в вашем состоянии следует исполнять романсы?
Наверно, она была права. Но воспоминания детства не унимались. Таким образом подсознание спешило мне на помощь, хотя я еще этого не понимала и продолжала петь, уставившись в стенку прихожей, чуть ниже телефонной полочки.
– Не дайте и чердак свой клевый
Казенной биркой заклеймить,
Что помогло б лягавым снова,
Вас срисовав, вам срок вломить.
Старайтесь с курвами пропить
Все, что от дела перепало, –
Уж лучше трахать, чем копить,
Пока вам не скривят хлебало!
– Как это правильно сказано! – восхитилась старушка. – Уж лучше трахать, чем копить! Посмотрите на Матильду Варфоломеевну из седьмой квартиры – все копила, копила, никак остановиться не может, уже девяносто третий, а все копит! Ей, бедняжке, и вспомнить-то нечего на старости лет, зато полон дом барахла! Недавно, деточка, я своими глазами видела, как она несла домой с мусорки старые шлепанцы…
– С мусорки? – посягательство на мою законную территорию несколько образумило меня, и третий куплет я петь уже не стала.
– Да, деточка, с мусорки, и озиралась при этом по сторонам!
Агнесса Софокловна была просто счастлива, рассказывая мне эту новость. Я подумала, что нужно бы взять ее в наш клуб. Конечно, всех книг Яши Квасильевой она не прочтет – ей не так много жить осталось, чтобы освоить это собрание сочинений. Но хоть будет в приятном и живом обществе.
Но зачем это меня занесло сюда? Разве я собиралась агитировать старушку вступить в фэн-клуб? Нет же, что-то другое…
Звонок! Корявый! Похищение Лягусика!
Я сорвалась и выскочила из квартиры. Агнесса Софокловна что-то кричала мне вслед, но я уже не слышала. Бедный Лягусик! Если изнасилуют – это еще полбеды, а если не дадут за все десять дней ни одного дамского романа???
Да, он почему-то разнервничался и дал мне на добывание денег десять дней. Но хоть месяц – взять их негде.
Единственная возможность спасти Лягусика – это, как Яша Квасильева, самой разобраться в преступлении и найти сволочь, укравшую деньги. Заодно можно и убийцу поискать – похоже, что это один и тот же человек.
Я побрела к подвалу. Может, сволочь, похитив Лягусика, оставила следы? И даже если следов нет – я сяду в одиночестве и хорошенько над всем этим подумаю. Взяв пример с несравненной Яши. Она обычно к середине книги тоже начинает думать. А совсем активно мыслит к финалу – особенно когда записывает все, что ей рассказывает о преступнике очаровашка Запердолин.
Но, когда я подошла к дверям подвала, то увидела на лавочке три сутулые фигуры. Они были тихи, кротки и незлобивы.
Я узнала в них двух бомжей и бомжиху, которых последними привела Лягусик, а я, бесчувственная и черствая, выставила во двор, тщательно помыв после этого руки.
Слезы навернулись мне на глаза. Лягусик так заботилась об этох несчастных!.. Приведет ли она еще когда-нибудь домой оказавшегося на обочине жизни страдальца?
– Ну, что с вами поделаешь, засранцы? – безнадежно сказала я. – Мать-перемать, заходите уж, дармоеды, раскудрить вас в качель, мать вашу за ногу!.. Ну, что вылупились? Дважды звать не стану.
Глава четвертая
Собственно говоря, дело было не только в Лягусике. Трогательная жалость подружки-сестрички ко ксем убогим и постоянные попытки их приютить, конечно, после ее похищения стали для меня святы. Но был еще один момент.
Кто внимательно читал романы великолепной Яши Квасильевой, те должны знать – всякий раз, когда Яша расследует очередное преступление, вокруг ее шестиэтажного особняка в Вилкине возникает особая аура. (Про ауру я не сама догадалась, а слушала доклад на заседании клуба, там еще было много про ментальные поля и микролептонные фантомы.) И, повинуясь притяжению этой ауры, все знакомые, родственники, знакомые родственников и родственники знакомых, собирают чемоданы и едут в Вилкино – пожить месяц-другой. Особенно интересно, когда собираются люди, которым есть что сказать друг другу – вот как-то муж Яшиной подруги, Светика, Мвалабобе прислал делегацию колдунов то ли из Анголы, то ли из Мозамбика, и они ходили по особняку в юбках из пальмовых листьев, репетируя большой совместный вызов духа Мохноногого Предка. И тогда же ее парижская приятельница попросила принять своего двоюродного дедушку, католического кюре, который приехал вместе с кухаркой и тремя ее сыновьями, тоже избравшими духовную стезю. Но и это еще не все! Два дня спустя вдова второго мужа старшей Яшиной свекрови, Авдотьи Гавриловны, фрау Гиммельрейх без всякого предупреждения прибыла в особняк со своей свитой, в которую входили два йога и три буддийских монаха. Представляете, что там началось?! И в этой безумной атмосфере гениальная Яша распутывала нити чудовищного преступления! Очевидно, на самом деле безумная атмосфера, когда в доме повернуться негде, как-то обостряет умственные способности, и поэтому у Яши Квасильевой в каждом романе возникает гостевое столпотворение.
Я бы могла нагло воскликнуть – а я чем хуже?! Но я знаю свое место. И поэтому я восклицаю скромно: если этот метод помогает Яше, пусть он поможет и мне. Правда, мне негде взять живого Карлоса Кастанеду, гарем эмира Шахназара и даже скромного бретонского кюре. В моем распоряжении только окрестные бомжи. Ну что же – пусть будут бомжи. Главное – когда все закончится, не забыть как следует вымыть подвал с хлоркой.
Трое бомжей с опаской вошли в мой подвал. Двое были до того робки и забиты, что лишь бормотали себе под нос, как большие обезьяны. Третий, самый маленький и шустрый, попытался стянуть мочалку для посуды, за что и получил хлесткий удар по рукам.
Подвал под домом был довольно обширен – при необходимости, он вместил бы себя сотен пять таких скитальцев. Мы с Лягусиком обживали только один угол, который я как могла благоустроила. А на прочих просторах можно было найти кучу всякого добра с тех времен, когда жильцы имели тут свои каморки непонятно для какой надобности.
Взяв мелкого бомжа с собой, я пошла в разведку и скоро отыскала довольно крепкую доску и два чурбака к ней. Взвалив это на бомжа, я пригнала его на кухню и соорудила скамью, на которую и усадила своих гостей в ряд. Так от них вроде было поменьше вреда – а доску с чурбаками, когда следствие кончится, можно и сжечь. Врут те, кто утверждает, будто на бомжах водятся только блохи и вши! Я как-то своими глазами видела древесных жучков и короедов, а в башмаке одного седовласого красавца, приведенного Лягусиком и долго у нас не засидевшегося, жили земляные черви.
Потом я сварила бомжам овсянку, раскидала по консервным банкам и, пока они ели, размышляла почти как сама Яша Квасильева.
Итак, Наталью убили, деньги похитили. Что же это было за полмиллиона гринов? Кто додумался хранить их у реставраторши?
Несомненно, это был кто-то из ее знакомых.
Додумавшись до такой мысли, я сама себя похвалила. Даже Яша Квасильева не рассуждала бы более логично.
Наталья не открывала дверь кому попало. Все-таки дом был полон предметов старины, часть которых ей не принадлежала. Пока я возилась с креслом, предназначенным для салона… как там его?… Да, пока я возилась с креслом, пришел кто-то, кого она впустила. То есть, она совершенно не боялась этого человека.
Первая моя мысль была – фальшивый племянник Сашка! И тут же я сказала себе – стоп, Люстра, Сашка не дурак. Он потому и приклеился к Наталье, что она постоянно его подкармливала. Избавляться от ходячего кошелька – нелепо. Насколько я знаю – а дворничихи, кстати, знают о жильцах ВСЕ, – между ними были приятельски-сексуальные отношения, они никогда не скандалили, и Сашка не был Наталье нужен каждый день, и Наталья Сашке, очевидно, тоже. Этакий мирный и вялотекущий роман… Опять же, Наталья брала с собой Сашку на всякие вернисажи и прочие тусовки, которые иногда посещает даже Яша Квасильева, надевая при этом свои самые скромные бриллианты.
Затем, Юлька…
Но Юлька сейчас недоступна.
Царица Клеопатра?
Вот кто должен знать по меньшей мере часть Натальиных родственников.
Оставлять бомжей в подвале одних было опасно. Вернешься – и найдешь голые стены. Но на сей предмет у меня было одно средство.
Не так давно Лягусик повадилась читать любовные романы по ночам. Я не люблю спать при свете, а спим мы в одном отсеке. Поэтому я, чтобы не ссориться с Лягусиком, купила снотворного и стала потихоньку добавлять ей в чай. И купила я его с запасом.
Бомжи, вылизав свои консервные банки, получили по кружке горячего чая с добавкой. Кружки – моя гордость. Некоторые заграничные компании выпускают горчицу в стеклянной таре с ручкой. Горчица эта дорогая, тот, кто ее покупает, в деньгах не нуждается, и поэтому выкидывает кружку на помойку. Я набрала их двенадцать штук, отчистила, отмыла до блеска и теперь могу угощать чаем хоть саму Яшу Квасильеву.
Пока их не сморил сон, я устраивала лежбища – каждому отдельно, а главное – подальше от моей постели. Когда же они заснули, я разложила их поаккуратнее, взяла ключ от Натальиной квартиры, пару полосок с милицейской печатью и пошла наверх.
Оказавшись в Натальиной квартире, я первым делом позвонила египетской царице. И произнесла вранье, которое готовила по меньшей мере пятнадцать минут, очень стараясь, чтобы получилось в духе Яши Квасильевой.
– Ваше величество, добрый вечер! – обратилась я к ней, хотя за окном уже была ночь. – Тут такое дело – вас приглашает к себе негус абиссинский вместе с принцессой Натальей и прочими родственниками. Нужен список родственников.
– Живых или покойных? – уточнила старуха.
– Живых, разумеется.
– Ну и дурак же этот негус! – вспылила она. – Без мумий, сердцу моему любезных, я в путь не тронусь! Вереница саркофагов должна в пути меня сопровождать!
– Ну, ладно, ладно, – забормотала я, – конечно же, он имел в виду и покойников!
– Тогда записывайте. Прадедушка Аменхотем и шесть прабабушек. Дедушка Тетанхамон, восемь прабабушек и одиннадцать саркофагов со священными крокодилами. Еще прапрадедушка Эхнатон с семейством…
Она перечислила мне, кажется, всю историю Древнего Египта в мумиях и саркофагах.
– Очень хорошо. А живые родственники?
– Мой окаянный братец Птолемей со всем его запутанным семейством! И тетка Фтататита с дочерьми, и дядя Клавдий с римскою родней – всего шестнадцать!
Она еще кого-то называла – и с той же степенью достоверности. Я поблагодарила и положила трубку. Как я и предполагала, проку от Клеопатры не было никакого.
Так, кто же еще может знать Натальиных приятелей?
Размышляя, куда бы обратиться с этим вопросом, я одновременно думала еще на одну тему: сколько места занимают полмиллиона долларов? Вдруг Корявый ошибся и они все еще где-то тут спрятаны? Допустим, деньги в банкнотах по сто баксов. Такая банкнота существует, честное слово, я сама ее два раза видела. Если в пачке сто банкнот – а именно столько обычно бывает в пачках, – то, значит, пятьсот пачек. Это, это…
Хорошо, что у Натальи полно бумаги и карандашей. Я взяла большой лист и стала рисовать стереометрическую фигуру, в котором поместилось бы полмиллиона зеленых. В основание положила десять пачек – две на пять, почти квадрат со стороной сантиметров этак тридцать – и стала наращивать вверх. Если пачка – примерно сантиметр, то в высоту, стало быть, полметра. Здоровая дура, однако! Тот самый чемодан денег, о котором все мы регулярно мечтаем…
Я вспомнила быка, которого утащила на ночь глядя к Юльке, чтобы умаслить египетскую царицу. Бык огромен, не спорю, и какие-то дырки там в постаменте были. То есть, внутри – пустота. Но даже если изваять это чучело из спрессованных баксов… Нет, точно останутся лишние.
Или загадочный приятель дал Наталье на сохранение полмиллиона в тысячебаксовых банкнотах? Теоретически, если есть тысячерублевые, почему бы не быть тысячебаксовым?
Тогда куча будет в десять раз меньше, всего пятьдесят пачек… или нет?..