"Мадрид отбивает яростные атаки фашистов, – гласил заголовок в "Эль Нотисьеро". И ниже шли две колонки текста: – Мирное население Картахены вновь страдает от варварских бомбардировок…" Привалившись плечом к стене в баре "Американо", Лоренсо Фалько свернул газету и положил ее на стойку рядом с кружкой пива. Он был в клетчатой кепке, на лацкан приколол значок компартии – красно-золотое изображение серпа и молота, – купленный в соседней лавке в надежде, что он поможет лучше вписываться в окружающий пейзаж. Был час аперитивов, погода стояла хорошая, и потому бары и кафе на Калье-Майор ломились от посетителей. Много было молодых людей призывного возраста, ухитрившихся уклониться от мобилизации и остаться в тылу в спасительной категории "незаменимый специалист". Были здесь чиновники муниципальных учреждений, хозяева и продавцы окрестных магазинов, но имелись в немалом количестве и люди в военной форме. В "Американо", который до войны считался изысканным заведением, где собиралась "золотая молодежь", ныне мелькали защитные френчи, серые и синие комбинезоны, кожаные куртки, тужурки с нарукавными повязками, обозначающими партии и части, фуражки, береты, пилотки с кокардами. Молодцевато скрипели ремни амуниции, сияли лаком кобуры пистолетов, хотя до ближайшего легионера или мавра было километров триста. Среди бутылок на полках стояли портреты Ленина и Сталина. Усмехаясь в душе, Фалько подумал, что, если всех этих вояк отправить на передовую, они задавят франкистов – ну, не умением, так числом.
Рядом с ним сидел какой-то малый с темными от загара лицом и кистями, в клетчатой рубахе, в альпаргатах, в черно-красной пилотке анархистов со вшитым в борт патроном: прислонив к стойке свой карабин, он медленными глотками пил вермут и время от времени бросал в рот оливки. У него были крупные, узловатые, загрубелые руки рабочего. Тлеющий окурок сигары уже оставил на деревянной стойке темное пятно.
– Сколько с меня? – спросил он бармена.
– За счет заведения, товарищ, – ответил тот. – Я тоже из ФАИ.
Фалько оглядел его: шрам над бровью, наглая физиономия, пустые глаза, угодливая подловатая улыбочка. Про таких говорят: двадцать лет и один день каторги дай – не ошибешься.
– А-а, ну ладно. – Жуя зубочистку, ополченец взял свой карабин и направился к двери. – Салют, товарищ.
– Салют.
За столиками или у стойки Фалько заметил и нескольких женщин. Среди них выделялись две девицы в военной форме, сидевшие со своими спутниками недалеко от двери. Одна – хорошенькая, завитая, с выщипанными бровями и с огромным автоматическим пистолетом "бергманн" на поясе – особенно лихо носила набекрень кокетливую пилоточку.
– Нельзя отдавать им ни пяди, – раза два донеслось до Фалько.
– Но у фашистов итальянские самолеты и германские орудия.
– Надо просто яйца иметь! – воскликнула ополченка. – И отбивать их!
– Кого отбивать? Яйца? – расхохотался ее спутник.
Та обрушилась на него со всей силой пролетарского и женского гнева:
– Пошел ты со своими шуточками – у них фашистский душок!
– Ну прости, прости, товарищ…
– Я тебе не товарищ!
Может быть, сказал себе Фалько, это все и определяет разницу между двумя Испаниями. Между двумя параллельно существующими дикостями. Дело тут, конечно, не в отваге, которой, вне всякого сомнения, наделены обе стороны. Только на одной под единым командованием проводятся плановые и методические преследования и уничтожение всего мало-мальски напоминающего демократию, свободу, атеизм, а превыше всего ставится идея сплоченного, сильного, религиозного государства. Потому-то в Саламанке провозглашают новый крестовый поход – тотальную войну профессиональных военных, которые используют в качестве главного своего оружия террор и кровь. А там, где правит Республика, царит хаос непродуманных, внезапных решений, оппортунизма, демагогии; там из тюрем, открытых после 18 июля, выплеснулась на улицы толпа всякой мрази – она записалась в ополчение и тратит на попойки и потаскух то, что добывает грабежами и разбоем, – а над этим хаосом властвует вооруженный народ, и все пронизано смертельной ненавистью не только к армии Франко, но и к своим же единомышленникам, принадлежащим к другим партиям и фракциям и люто враждующим друг с другом, не определившим пока что, войну ли выигрывать или революцию делать, не способным согласовывать и объединять усилия; здесь власти и политики бесконечно далеки от действительности, разобщены, бессильны, ни на что не способны. И потому победят, наверно, франкисты, безразлично завершил свои размышления Фалько. Фашисты, как сказала эта ополченка. Они свободны от демократического чистоплюйства, они спаяны крепче, нежели члены банды, и, значит, сильней. Да, не приходится сомневаться, что победа в конечном счете останется за ними, сколько бы красные ни трепыхались. И он надеется дожить и увидеть это своими глазами. Когда все кончится, земли не хватит убитых хоронить.
Он заметил в дверях Хинеса Монтеро в пальто и шарфе. Фалангист огляделся, сделав вид, что с Фалько незнаком. Потом присел у противоположного конца стойки и спросил себе кофе. Фалько остался на прежнем месте, допил пиво и заказал еще кружку. Бармен только успел поставить ее перед клиентом, как появился молодой человек в шляпе, в пиджаке поверх джемпера, осмотрел зал, заметил Монтеро и подсел к нему. Обменявшись несколькими словами, они вместе вышли на улицу. Фалько положил на стойку деньги и двинулся следом.
Они шагали по Калье-Майор к порту. Портела был выше Монтеро, наружность имел примечательную: у него были редкие волосы, очень крупные уши, томная повадка. Впрочем, смотрелся он неплохо, выделяясь элегантным видом из толпы прохожих. Сунув руки в карманы и опустив голову, он шел и слушал Монтеро. Перед входом в казино они задержались и поговорили еще немного, а Фалько, чтобы не выдать себя, сейчас же сделал вид, будто рассматривает выставленные в витрине перчатки. Говорил только Монтеро, а второй лишь кивал в ответ. Потом они разошлись. Монтеро поравнялся с Фалько, встал рядом и тоже уставился на витрину.
– Встреча сегодня вечером, – шепнул он.
Фалько, не ответив, пошел дальше. Портела удалялся вниз по улице, а Фалько – за ним, хотя это было не предусмотрено. Договаривались, что Монтеро лишь покажет его, чтобы в дальнейшем Фалько ясно представлял себе этого человека. Однако он вдруг решил, что этого мало, и поддался внезапному побуждению. Такое бывало с ним. Есть тысяча способов убить человека, но следует собрать о нем как можно больше сведений, приступая к выполнению задания. Очень важно знать, как он ходит, двигается, останавливается. Понять, как смотрит и что предусматривает, насколько доверчив или подозрителен. Усвоить его привычки и ужимки, которых тот и сам не замечает. Фалько очень хорошо знал, что самое подробное, тщательно составленное досье на предполагаемую жертву не заменит глаза и интуицию исполнителя. И потому всегда, если только обстоятельства позволяли, сам кружил рядом с жертвой, изучал ее. Выслеживал и подстерегал терпеливо и спокойно. Звери семейства кошачьих умеют это делать. У них это в крови. Это умение, древнее, как сама жизнь и сама смерть. И на самом деле, думал он, в процессе убийства это, пожалуй, самое интересное. Самое влекущее. Все прочее – удар ли, выстрел, яд, клинок – это дело техники.
Когда по пятам за Портелой он вошел в биллиардную, тот уже стоял у дальнего стола и разговаривал с маркером, держа в руках кий. В салоне – душном и прокуренном помещении без окон – играло еще человек десять: все мужчины, кое-кто в военной форме. Было полутемно, хотя над каждым столом висела стеклянная лампа. Слышно было, как щелкают кии, как звучно ударяются друг о друга шары и стучат костяшки счетов на стене, отмечающих очки.
Фалько бродил между столами, разглядывая положение на каждом и таким манером приблизился к тому, за которым стоял Портела. Играли в "тридцать одно", в роли арбитра выступал маркер, и было еще два партнера – косматый приземистый сержант-ополченец и долговязый нескладный человек в пиджаке с продранными локтями. Фалько попросил разрешения присоединиться, игроки не возражали. Бросили жребий, разыграли очередность, вытянули секретные шарики с номерами , маркер выставил на сукно пять кеглей, и игра началась. Ставки были по пять песет; по одной с каждого игрока доставалось бильярдной. Портеле выпало играть первым, Фалько – последним.
Портела играл спокойно и умело, не торопясь. Подолгу прицеливался, легко водя кий между пальцами взад-вперед. Наклонившись над столом, тщательно высчитывал траекторию, следя при этом, чтобы подбородок был перпендикулярен кию, опять вхолостую сновавшему у него между пальцами. Избегал вульгарной манеры тянуться всем телом вслед за катящимися шарами. Все делал, как надо. Набрал приличествующее количество очков, сбил нужные кегли, остановился именно тогда, когда следовало, и выиграл первую партию. Вторая осталась за сержантом. Только приступили к третьей, как на улице завыла сирена.
– Воздушная тревога! – крикнул кто-то.
Все, включая сержанта, бросились на выход, к ближайшему бомбоубежищу. В опустевшем салоне остались Портела, Фалько и маркер, нетерпеливо ожидавший, когда же эти двое последуют за остальными. Ну да, подумал Фалько, а шестнадцать песет за недоигранную партию достанутся ему.
– Кажется, ваш черед, – бесстрастно сказал Портела.
На мгновение их взгляды встретились, и Фалько понравилось увиденное. На губах Портелы играла даже не усмешка, а намек на нее. Легкая тень презрительной издевки.
– Бомба может упасть, – проблеял маркер.
– Извольте соблюдать правила, – сказал Фалько.
Улыбка Портелы обозначилась заметней. Оставаясь глух к вою сирен за окном, он с невозмутимым спокойствием мелил кий. Невольно подражая его манере, Фалько достал из кармана кисет и предложил Портеле уже свернутую сигарету.
– Спасибо, я не курю.
Фалько прислонил кий к столу, чиркнул спичкой и закурил. Затянулся, смерил взглядом шары и кегли.
– Сбейте двойку, это пятнадцать очков, – сказал покорившийся своей участи маркер.
Он так побледнел, что лицо у него стало того же оттенка, что и костяные шары на столе. Фалько не спеша изучал пространство, затянутое зеленым сукном. Два шара лежали в одном углу стола, почти вплотную друг к другу, а кегля, которую предстояло сбить, – в противоположном. Удар предстоял сложный, но путей к отступлению не было – маркер не сводил с Фалько перепуганных, а соперник – внимательных глаз. Фалько наклонился над бортиком, стараясь встать поудобнее, и отвел кий.
– Вы помните, какой у вас номер? – спросил Портела, увидев, под каким углом Фалько собирается нанести удар.
– Естественно.
– Вам следовало бы поглядеть на отметку, чтобы понять, что вам нужно.
– Я сам знаю, что мне нужно, – холодно сказал Фалько.
С улицы донесся грохот – сначала отдаленный, а потом поближе. Маркер вздрогнул. Фалько стоял неподвижно, дымя зажатой в углу рта сигаретой, и сощуренными глазами всматривался в расположение шаров.
– Первая кегля? – сообразил наконец Портела.
– Она.
– О-о… Трудный удар.
– Непростой.
– Придется бить очень крутой оттяжкой.
Фалько на мгновение вскинул глаза и взглядом встретился с Портелой. И отметил, что тот выдержал его со спокойным любопытством. Казалось, рвущиеся снаружи бомбы ни капли его не тревожат. Снова громыхнуло, теперь уже совсем рядом, будто прямо на улице.
– О господи! – пробормотал маркер. Нечастое по тем дням восклицание. Руки, опиравшиеся на бортик стола, тряслись.
– Убирайся отсюда, – презрительно бросил Портела.
– Но уже поздно идти в убежище, – жалобно произнес маркер.
– Спрячься в подвал, дубина.
Маркер не заставил себя упрашивать. Схватил причитавшиеся ему четыре песеты и бросился прочь со всех ног, лавируя между столами. Напоследок обернулся:
– Отчаянные вы.
Фалько, ощущая на себе взгляд Портелы, ударил энергично и коротко. Вышло безупречно. Биток ударился о второй шар, пошел назад, почти на середине срикошетил о длинный борт и двинулся по прямой к первой кегле.
– Ровнехонько тридцать одно, – сказал Фалько.
После отбоя воздушной тревоги они вышли вместе. И, словно заранее договорившись, двинулись к подножию лестницы, что вела к старинному собору. Ниже, между зданий на улице Каньон упала бомба, побив оспой осколков фасады и засыпав мостовую стеклянным крошевом и обрывками трамвайных проводов. Экой, прости господи, символизм, подумал Фалько, увидев, что шрапнель как бритвой срезала нижнюю лиловую полосу на трехцветном полотнище, вывешенном над входом в винный погребок. Жильцы соседних домов оценивали ущерб от бомбежки, мальчишки искали скрученные в жгуты осколки.
– Как насчет стакана вина? – спросил Фалько.
– Не откажусь.
Погребок притулился на углу рядом с папертью: мраморный прилавок, большие темные бочки, афиша, возвещающая о корриде 1898 года. Пахло грязными опилками и винной кислятиной. Фалько и Портела заказали по стакану красного и несколько минут говорили о всяких пустяках. Ни тот, ни другой не упомянул ни бильярд, ни бомбы. Один расспрашивал, а другой рассказывал о том, как работает в швейном ателье своего отца, очень известном на Калье-Майор. До войны оно процветало, а сейчас переживает трудности.
– Времена такие, что людей не больно-то заботит, как они выглядят… Разумеется, клиентов не убавилось, но гораздо меньше стали заказывать элегантные костюмы… Такие, знаете, чтоб как раньше. Никому они не нужны.
– Но обмундирование-то шьете?
– Только за счет этого и держимся. То же самое у хозяина мастерской, где на двери изображено огромное "борсалино"… Раньше торговал шляпами, а теперь пилотками да беретами.
– Ну, это естественно. Другие потребности сейчас у людей.
Портела взглянул на значок с серпом и молотом в петлице у Фалько:
– А вы на каком поприще подвизаетесь?
– Я мобилизован.
– Вы здешний?
– Из Гранады.
– Я ведь не жалуюсь, – сказал Портела, немного помолчав. – Так, наверно, и должно быть. Но все же надеюсь, все это пройдет и начнется нормальная жизнь.
– Что вы называете "нормальной жизнью"?
– Когда бомбы не падают и люди одеваются, как им нравится.
– Словом, как Господь заповедал, да?
Последовавшее молчание было неприятно. Портела уставился на свой стакан и не поднимал глаз на собеседника. Потом резко вскинул голову:
– Хоть вы и носите это, я не верю, что вы из тех, кто…
– Из кого?
– Из тех, которые не признают за другими право свободно высказывать свои мнения.
– А вы из каких?
Опять повисла пауза. На этот раз Портела ответил едва ли не с вызовом:
– Сами видели там, в биллиардной.
Фалько смотрел на него молча. Портела наконец пожал плечами, как бы признавая поражение.
– Я всегда считал – есть на свете такое, что делает людей братьями.
– Вы про мужество?
– В том числе.
– Без различия идеологий?
– Может быть, и без.
Фалько сделал глоток.
– Даже если речь идет о фашистах и антифашистах?
И почувствовал, что взгляд собеседника изменился, стал пронизывающим. Забеспокоился, подумал Фалько.
– Мы раньше с вами не встречались? – вдруг спросил Портела.
– Вроде бы нет.
– Да кто вы, черт возьми, такой?
– Сами не видите? – сказал Фалько с ледяной улыбкой. – Человек, который играет на бильярде и носит на лацкане партийный значок.
– Вы что, провоцируете меня?
– Даже и не думаю.
– Сейчас мне показалось, что вы из полиции.
Фалько расхохотался:
– Попрошу не оскорблять!
Портела тоже рассмеялся – сквозь зубы, принужденно и невесело.
– Вы правы, – сказал он. – Внешность порой не соответствует сути.
– Чистая правда. Не всегда.
Портела покосился на хозяина, перемывавшего в раковине стаканы.
– Вы, наверно, знаете, что за такой разговор меня могут выволочь из дому в пижаме в три часа ночи?
– Вас это беспокоит?
– Я хочу спросить об этом вас. Следует ли мне беспокоиться?
Фалько, не отвечая, допил свое вино.
– Что вам нужно от меня? – допытывался Портела.
– Спасибо за интересную партию. – Фалько поставил стакан на мраморную стойку. – И больше ничего.
Портела еще мгновение смотрел на него с немым вопросом, но наконец отступился. Печально и как-то устало вздохнул, сунул руку в карман и спросил хозяина, сколько с них.
– Я угощаю, – сказал Фалько.
Портела повернулся и пошел прочь, не поблагодарив и не попрощавшись. Молча и мрачно. Прислонясь к дверному косяку, Фалько смотрел ему вслед, пока тот не скрылся из виду.
8. Пути-дороги
В лунном свете на стене возникла человеческая тень. Стена была выбелена, и оттого заметней стала темная фигура, двигавшаяся торопливо и приближавшаяся неуклонно. Лоренсо Фалько на переднем сиденье "испаносюизы", припаркованной в темноте, затянулся зажатой в кулаке сигаретой, чтобы огонек ее разгорелся поярче, и поднес его к циферблату часов. Было без четверти десять.
– Это он, – сказала Кари Монтеро.
За рулем сидела она. Раздобыть автомобиль оказалось непросто, но все же на деньги Фалько и под предлогом перевозки родни и пожитков в Мурсию удалось все устроить: за тысячу песет начальник гаража, где стоял десяток машин и грузовиков, предоставил "испаносюизу" с полным баком и двумя запасными канистрами и документ с печатью, дававший право пользоваться ею в течение недели.
– Один идет, – добавила девушка.
– Похоже на то.
Откинувшись на спинку, Фалько еще немного посидел неподвижно, наблюдая за улицей, покуда мужская фигура не скрылась в подъезде дома. Это было кирпичное, за железным забором здание дешевой гостинички, стоявшей на пустыре между кварталом Санта-Лусия и кладбищем. Ни одно окно не светилось. Фалько, покуда не стемнело, побывал здесь и провел рекогносцировку, чтобы не было неожиданностей. Пути подхода, возможные неприятности и вероятные угрозы. Стандартные меры безопасности.
– Остаешься здесь, – приказал он Кари. – Смотришь, чтоб никто не помешал. Если появятся ополченцы…
– Знаю-знаю. Нажать на клаксон и уматывать на полной скорости.
– Именно. Геройство хорошо для кино. Если возникнут сложности, ты помнишь, куда мы рванем.
– Да не беспокойся. Я помню все, что надо будет сделать.
– Только одно – по нашему сигналу подогнать машину к дверям.
– Да-да. Договорились. Удачи вам.