– Знать-то я знаю, но иногда, глядя, как ты ловко притворяешься этаким пай-мальчиком, – забываю. Ты даже мне умудряешься впарить, как у нас говорят, вместо вороной кобылы крашеную ослицу.
– Обидные ваши слова, господин адмирал, – улыбнулся Фалько.
– Будешь дерзить – пеняй на себя. В цепи закую, в узилище брошу.
– Да? А кому же тогда плясать с самой уродливой?
– Молчать, я сказал.
– Есть молчать, господин адмирал!
Правый глаз адмирала продолжал мерцать каким-то непривычным огоньком. Фалько подался вперед:
– Вы мне чего-то пока не сказали, а? Такое, что мне положено знать?
Адмирал примолк ненадолго. Потом покачал головой и сразу же понизил голос:
– Каудильо лично в этом заинтересован… Вчера я виделся в штабе с ним и с его братом Николасом, и он сказал мне открытым текстом. Хочет, чтобы знатный пленник был доставлен сюда. Любой ценой. Судя по всему, на Франко сильно давит Муссолини, который очень симпатизирует "Фаланге".
– Что же, это очень благородно со стороны каудильо, – с насмешкой произнес Фалько. – Если учесть, что в конце концов ему придется отдать власть.
Адмирал задумчиво разглядывал последнюю оставшуюся на блюде оливку.
– Вот в этом я как раз не уверен. Генерал Франко – галисиец.
– Как и вы.
– Более или менее, – улыбнулся тот.
– А если верить поговорке, встретишь галисийца на лестнице – не поймешь, вверх он идет или вниз.
Улыбка стала шире.
– По каудильо не скажешь даже, идет он или стоит.
Фалько наколол оливку на зубочистку и положил в рот. От наплывшей тучи на площади стало темно.
– В равной мере, господин адмирал, это относится и к вам.
Он заметил Ческу Прието, когда они уже поднимались из-за стола. Она появилась из-под арок и, пересекая площадь, прошла перед столиками: во взгляде, которым проводил ее Фалько, читался живой интерес. На ней было очень элегантное светло-коричневое суконное пальто с бархатными отворотами, а на голове – мужского фасона шляпа с узкими полями и перышком на тулье. Адмирал перехватил взгляд Фалько, опять опустившегося на стул.
– Знаком с ней?
– Меня представили ей вчера вечером в казино. Ее деверя знаю хорошо.
– А мужа?
– Шапочно, – Фалько все же встал и поправил узел галстука. – Прошу прощения…
Адмирал, продолжая посасывать пустую трубку, наблюдал за ним и явно забавлялся.
– Эта птичка высокого полета, мой мальчик.
– Насколько высокого?
– Я знаю, кто у этой дамы в любовниках… Один, видишь ли, командует нашей авиацией и приходится кузеном генералу Ягуэ , а другой – маркиз де чего-то там.
– Действующие любовники?
– Вот на этот счет данными не располагаю. Однако Пепин Горгель, ее муж, – тварь довольно ядовитая. И при пистолете.
– Ничего, он сейчас на фронте, под Мадридом, – ответил Фалько. – Родину защищает.
Он одернул свою темно-синюю тужурку. Сдвинул фуражку немного набекрень и на самые глаза. Улыбнулся:
– Ну, как я выгляжу, господин адмирал?
Тот оглядел его критически:
– Даже в форме ты – вылитый альфонс.
– Эх, не по той стезе я пошел.
– Прочь с глаз моих.
Ускорив шаг, он догнал ее на выходе из галереи. Ческа словно бы удивилась его появлению. Он очень непринужденно притерся борт к борту, снял и взял под мышку фуражку, прежде чем склониться к протянутой ему руке в лайковой перчатке. Какой счастливый случай, какая чудесная погода, какой солнечный день и все прочее. Фалько с безупречной учтивостью исполнял светский ритуал встречи, которая, казалось, была приятна этой женщине. Глаза ее, напоминавшие цветом незрелую пшеницу, а от солнца посветлевшие, сияли. И, по мнению Фалько, создавали пленительный контраст смуглой коже и дерзко торчащему носу, заставляя предположить, что была у нее в роду какая-нибудь цыганская плясунья с бубном, а потом несколько поколений знойных красавиц обретали утонченность и изысканность в мастерских художников, на выложенных изразцами патио, в роскошных гостиных провинциальных столиц. Фалько, вспомнив слова адмирала про командующего авиацией и про маркиза, а потом и про мужа, на мадридском фронте получившего под начало роту марокканцев, почувствовал, как вдруг что-то заныло в душе, и в этом странном ощущении беспорядочно слились воедино ревность, азарт соперничества и вожделение.
– Далеко ли собрались, Ческа?
– В Комитет патриотической помощи. У меня там кое-какие дела.
– Это восхитительно… Вносите посильный вклад в наш национальный крестовый поход?
– Ну а как же иначе может быть? – ответила она с шутливой обидой. – Это долг каждой испанки.
– Вы правы, правы. Позвольте вас проводить.
– Кто же вам не дает?
Они медленно двинулись по улице Бордадорес.
– Вы, я вижу, тоже в крестоносцы подались? – сказала она, глазами показав на его военно-морскую форму.
– Не мог остаться глух к стенаниям отчизны.
– И нужды нет, что до ближайшего моря триста километров?
– Ну, в наше время расстояние – не преграда.
– Это верно, – она еще несколько раз окинула его оценивающим взглядом. – Так или иначе, форма вам очень к лицу.
– Редко приходится носить.
– Я так и подумала. Вчера мне показалось, что смокинг вам привычней. И мой деверь это подтвердил.
– Славный малый Хайме… Что он вам обо мне рассказывал?
– Если коротко – что вы "шальная пуля".
– А если в подробностях?
– Что вы из хорошей семьи. Что нахал и волокита. Что вас выгоняли отовсюду, где вы учились. Что родители послали вас за границу, чтобы образумить, и хотя неизвестно, чем вы там занимались, совершенно очевидно, что чем-то сомнительным… Хайме не сказал лишь, что вы – морской офицер.
– Это так… временно. Пока война идет.
– Надеюсь, она скоро кончится. Все твердят в один голос, что Мадрид будет взят еще до Рождества.
– И тогда вернется ваш муж.
Зеленая искра вспыхнула в ее глазах. Вспыхнула и погасла. И невозможно было определить, рассердил он Ческу или позабавил.
– Вы всегда такой?
– Какой такой? – улыбнулся Фалько.
– Такой самодовольный. Такой самоуверенный.
– Нет… День на день не приходится.
– Но сегодня как раз такой день?
Он устремил на нее взгляд пай-мальчика. Направленный прямо в глаза.
– От вас зависит.
– Вы мне льстите.
– Это входит в мои намерения.
Они остановились на миг. Она посмотрела на Фалько, задумчиво склонив голову, и пошла дальше.
– Я хочу вас видеть, Ческа.
Она шла, не поднимая головы, и по-прежнему смотрела вниз, но не прямо себе под ноги в туфлях на высоком каблуке, а чуть вперед.
– В чем же дело? Смотрите.
– Я хочу с вами увидеться, когда окажете всю свою патриотическую помощь. Сегодня. Позвольте мне пригласить вас пообедать.
– Это невозможно. У меня назначена встреча.
– Тогда вечером.
– Тоже не получится. Мы с приятельницами идем в "Колизей" на "Арагонскую честь" … Я без ума от Имперьо Архентины и Мигеля Лихеро…
– Да ведь вы уже видели этот фильм! Вся Испания двадцать раз его видела.
Когда она подняла наконец голову, Фалько заметил изумрудные искорки насмешки.
– А что вы мне предлагаете вместо этого?
– Выпить в каком-нибудь приятном месте. – После секундного колебания он решил рискнуть: – Бармен в "Гранд-отеле" сбивает замечательные коктейли.
Выстрел оказался в молоко.
– Вы в своем уме? Вы полагаете, я отправлюсь с посторонним мужчиной в бар отеля?!
– Если угодно, я буду сопровождать вас в форме, вот как сейчас. Это будет выглядеть пристойней…
– Никакая форма не изменит вашего непристойного содержания, сеньор Фалько. Скорей наоборот.
– Пожалуйста, зовите меня просто Лоренсо.
– Я никак не буду вас звать, – она показала на здание Комитета. – Тем более что мы уже пришли.
Фалько не признал себя побежденным. Он умел толковать взгляды женщин. И проникать в потаенный смысл их молчания.
– Возле Римского моста есть отличный ресторанчик, – сказал он хладнокровно. – Погода прекрасная. Мы могли бы прогуляться туда… посмотреть на закат.
– Бо-оже… – протянула она ехидно. – Да вы ко всему еще и романтик.
Фалько вновь превратился в хорошего мальчика. Он давно уже заметил, что она больше смотрит не в глаза ему, а на его губы. И иногда на руки.
– Да нет… – возразил он. – Едва ли… Ну, бывает изредка. Находит временами.
Женщина вдруг расхохоталась – звонко и почти ликующе.
– Вам не надоело постоянно играть соблазнителя?
– А вас не тяготит постоянно быть обворожительной?
Она посерьезнела, однако глаза цвета незрелой пшеницы продолжали смеяться.
– Послушайте, сеньор Фалько…
– Лоренсо.
– Все это очень напоминает назойливое домогательство.
– Да, я был назойлив. Дело за домогательством.
Какую-то секунду он ожидал, что получит пощечину. Но Ческа лишь навела на него неподвижный и пристальный взгляд и смотрела так долго, что Фалько решил, будто все уже потеряно. Но вот наконец она крепче прижала сумочку к боку и странно тряхнула головой – так, словно издали до нее долетел какой-то звук, и теперь она пыталась его распознать.
– Завтра в полдень приходите к вашему этому ресторанчику у моста, – тускло произнесла она.
– Буду. А в котором часу придете вы?
– А я не сказала, что приду.
Фалько кивнул, соблюдая правила игры:
– Да, конечно. Не сказали.
4. Безгрешные палачи
Тюрьма в Саламанке когда-то строилась в расчете на сотню заключенных, но с 18 июля там сидело больше тысячи. И это было заметно. Невероятные скученность и теснота. Военно-полевые суды и казни не поспевали разгружать камеры, которые тотчас же заполнялись вновь. Новая Испания – оплот веры и национализма – спешила выполоть дурную левацкую траву, в чем большую услугу оказывали ей так называемые переводы : появлялись группы фалангистов или карлистов со строгим предписанием перевести таких-то и таких-то арестантов в другую тюрьму, до которой те так и не добирались, а оканчивали жизнь в придорожных канавах, в оврагах, прудах – это еще называлось пустить погулять . И Лоренсо Фалько думал об этом, пересекая тюремный двор и поглядывая на вышки, откуда торчали винтовки жандармов.
– Невеселое место, – сказал Фабиан Эстевес.
Фалько поглядел на него с любопытством. Они познакомились три часа назад в кабинете адмирала. Оба явились в штатском. У Эстевеса был квадратный подбородок, а взгляд – одновременно и энергичный, и отстраненный, будто затуманенный годами подполья и непрестанного напряжения, к которым в последнее время прибавились еще война и тюрьма. Черные припомаженные волосы он зачесывал назад, открывая широкий лоб с залысинами, и это придавало ему сходство с Хосе Антонио Примо де Риверой, его вождем. Фалько он понравился. Воспитанный, мрачноватый, малоречивый. Покуда обсуждали детали предстоящей операции, почтительно внимал указаниям адмирала и выказывал полнейшую готовность сделать все, что от него ждут. Еще Фалько понравилось, что в отличие от других фалангистов, носивших голубую рубашку под курткой или пальто, на Эстевесе были обычная белая сорочка и шерстяной галстук. Он не кичился ни своим чином, ни положением – а между тем командовал центурией в ударных частях – и даже словом не обмолвился ни о том, как недавно оборонял крепость в Толедо, ни о тяжелейших боях за Мадрид.
– Надо, надо оздоровлять Испанию, – прощупывая его, сказал Фалько.
– Предпочел бы делать это на передовой. А здесь воняет местью и позором.
– Боюсь, это еще самое начало. Если верить радио и газетам, красные бегут и массово сдаются в плен.
– Брехня. Я только что оттуда. Дерутся отчаянно за каждую пядь своей территории.
– Так что же, к Рождеству не кончится? – удивился Фалько.
– Разумеется, нет. Это пропаганда.
– Значит, война будет долгой и кровавой?
– Представьте себе. Лучшая в мире пехота сошлась с лучшей в мире пехотой.
Встретивший визитеров начальник тюрьмы повел их через галерею вдоль длинного ряда окон, освещавших противоположную стену с железной лестницей. Два этажа. Двери камер. Отопления здесь не было, и царил лютый холод. Слышались отдаленные голоса, иногда лязг отпираемых дверей, и шаги отдавались в коридоре со зловещей гулкостью. По дороге начальник рассказал им про человека, ради которого они сюда пришли: член социалистической партии, бывший заместитель начальника тюрьмы в Аликанте, приехал навестить свою семью, остававшуюся в зоне националистов. Пытался бежать в Португалию, но в Бехаре его схватили. Сейчас сидит в камере с еще пятнадцатью заключенными, ждет военно-полевого суда.
– Мать живет в Альба-де-Тормесе. Вдова депутата-социалиста. Разумеется, она под наблюдением… Брат записался в "Фалангу", но мы думаем – для того только, чтобы снять с себя подозрения.
Арестант по имени Паулино Гомес Сильва ждал их в кабинете с серыми стенами, где были только стол, три стула и портрет каудильо на стене. Начальник оставил их наедине с заключенным и закрыл дверь. Гомес Сильва оказался щуплым и худосочным, с близорукими испуганными глазами на остроскулом лице. На нем был грязный и измятый серый костюм, башмаки без шнурков и рубашка без галстука, сильно залащенная на обшлагах. Все трое уселись, и Фабиан Эстевес без дальних слов достал из кармана пальто сложенный вчетверо план и расстелил его на столе:
– Узнаете?
Арестант взглянул и тотчас вскинул к нему удивленный и недоверчивый взгляд:
– Кто вы такие?
– Это неважно. Отвечайте на вопрос. Узнаете, что тут изображено?
Гомес Сильва растерянно заморгал:
– Ну да, конечно. Это тюрьма в Аликанте.
– Опишите все подробно и обозначьте все на плане.
– Я не вижу без очков. А очки разбились, когда меня задерживали.
– Придвиньтесь поближе. Я вам буду говорить.
Тот послушно и точно начал отвечать на вопросы. Главный вход, задний, расстояния, стены, дворы, галереи, камеры. Он говорил, а руки и небритый подбородок с проступившей седой щетиной у него дрожали. Пальцы с отросшими грязными ногтями подцепили сигарету, предложенную Фалько. И на секунду в его глазах измученного животного мелькнула искорка благодарности.
– Давно не курили? – спросил Фалько.
– Три месяца.
– Тяжко, должно быть.
Гомес Сильва быстро глянул на Эстевеса и потом на дверь.
– Не это здесь самое тяжкое.
Фалангист достал записную книжку в клеенчатой обложке, карандаш и пометил в ней ворота, три корпуса, восемь внутренних двориков, часовня, высота стен. Все записал обстоятельно и аккуратно, убористым бисерным почерком, сделал чертежик. Арестант время от времени с немым вопросом в глазах посматривал на Фалько. Тот протянул ему еще одну сигарету.
– Ну, думаю, достаточно, – сказал Эстевес, пряча записную книжку.
– Я вам не нужен больше?
– Нет.
Фалько и фалангист поднялись. Гомес Сильва остался сидеть, переводя растерянный взгляд с одного на другого.
– Мне как-нибудь зачтется это?
– Непременно, – солгал Фалько.
– Я три месяца ожидаю суда. И каждый день боюсь, что однажды меня вытащат из камеры и я исчезну, как другие.
– Не бойтесь. Ваше дело будет разобрано законным порядком. Мы вам гарантируем.
Арестант ухватился за эту надежду. Или хотел ухватиться. Сигарета дрожала у него в пальцах.
– Я симпатизирую Национальному Движению, поверьте! Я признал свои политические ошибки… Мой брат – активный член "Фаланги"…
Покуда Фабиан Эстевес стучал в дверь, Фалько вывернул весь портсигар в руки Гомесу, и тот взглянул с благодарностью. Начальник тюрьмы проводил их обратно до ворот.
– Тут вот какое дело, – сказал ему фалангист на прощание. – По соображениям государственной важности этого арестанта надо бы на какой-то срок изолировать. Пресечь общение с сокамерниками.
– Постараюсь. Но вы же сами видели, какая тут у нас скученность, а дальше будет только хуже.
– Это приказ руководства "Фаланги" и генштаба каудильо. Необходимо сделать так, чтобы этот заключенный не контактировал с другими. Никто не должен знать, о чем мы тут с ним разговаривали.
Начальник тюрьмы в задумчивости сморщил лоб:
– И на какой же срок?
– Четыре недели – самое малое.
Начальник перевел дух:
– А-а, ну в таком случае сложностей не предвижу! Как раз вчера мне переслали документы. Через три дня суд. Исходя из опыта его предшественников, можно предположить, что…
В машине на обратном пути оба молчали. Не говорили ни о том, какая судьба уготована Паулино Гомесу Сильве, ни о чем другом. Сидя сзади – за рулем был юный и ко всему безразличный солдатик в штатском, – Эстевес листал свою записную книжку, а Фалько смотрел в окно. Вышли на улице Толедо и стали напротив друг друга, глаза в глаза, руки в карманах пальто. В отличие от Фалько, Эстевес был без шляпы. У фалангистов их носить было не принято.
– Когда отправляетесь? – спросил Эстевес.
– Завтра.
– По суше?
– Да.
– Перейти границу – дело опасное.
– Не впервой.
– Да, мне говорили.
Эстевес чуть улыбнулся – и сразу словно помолодел. Улыбка у него была грустная, будто слишком много он видел за краткий срок. Меланхолик какой, подумал Фалько, и все у него на лбу написано – и прошлое, и будущее. Такие долго не живут.
– А что еще вам сказали?
– Достаточно. Как, полагаю, и вам обо мне.
– Всегда хорошо знать, с кем сел играть.
Он полез за портсигаром, но спохватился, что там пусто. Фабиан Эстевес смотрел сквозь него, словно вглядывался в какую-то даль. Накануне адмирал рассказал Фалько, что, когда красным удалось ворваться в северное крыло Алькасара и поднять свой флаг над развалинами, Эстевес был одним из пяти добровольцев, которые с одними пистолетами по приставным лестницам и по веревкам сумели взобраться туда и выбить противника.
– Я говорил вчера вашему шефу, – нарушил молчание Эстевес, – что будете работать с первоклассными бойцами. Надежные, отважные товарищи.
– Другие там не справятся, – согласился Фалько.
– Они понимают, как рискуют. Вы можете полностью доверять людям, о которых я вам говорил, – Хинесу и Каридад Монтеро… Я знаю их лично.