В словах его клокотала – так, что даже голос чуть подрагивал, – вера, не ведающая ни колебаний, ни сомнений. Стиль немного наивный, заключил Фалько, и чуточку старомодный, стиль прямоты и рубашек с вышитыми на рукаве ярмом и стрелами, стиль, пришедший из других времен или оттуда, где членство в "Фаланге" было не способом преуспевать и сводить счеты, но делом тайным, опасным и азартным. Стиль избранных и верующих, "старых борцов", еще не сожранных приспособленцами и негодяями. Старо как мир.
– С вами встретимся на берегу, – сказал Фалько. – Постараюсь, чтобы к моменту вашей высадки все было в порядке.
– Надеюсь.
– Успеем к сроку.
– Надеюсь и на это. – Эстевес посмотрел по сторонам. – Мне здесь не по себе, – и, перехватив взгляд Фалько, сказал с той же грустноватой улыбкой: – Не знаю, поймете ли вы… Я солдат.
Молчание затянулось настолько, что обоим стало неловко. Они по-прежнему стояли напротив друг друга, словно сомневаясь, пора ли прощаться. Когда встретимся в следующий раз, подумал Фалько, будет не до разговоров по душам.
– Желаю удачи, Фабиан.
– И вам.
Они обменялись рукопожатием – и каждый постарался, чтобы оно вышло крепким. Потом Эстевес круто повернулся и двинулся вверх по улице, а Фалько смотрел ему вслед. Руки в карманах длинного темного пальто, голова непокрыта, печаль во всем облике – от фалангиста исходила аура, присущая героям, мученикам и безгрешным палачам. Фалько по опыту знал, что они-то опасней всего.
Таблетка уже начала действовать, унимая головную боль и более того – вселяя какое-то светлое чувство в душу Фалько, заглядевшегося на пейзаж. За Римским мостом Тормес делал изгиб, окрашивая в серебристо-перламутровые тона туманную голубизну неба. На другом берегу под башнями, колокольнями, куполами раскинулась охристо-бурая всегдашняя старая Саламанка, Саламанка университетская и церковная, а в последние несколько месяцев еще и патриотическая, и военная: ее студенты сражаются на фронте, а ее профессора доносят друг на друга. Он издали заметил, как, припарковав открытый двухместный "рено", проходит по мосту к ресторанчику Ческа Прието. Короткая куртка в серо-зеленую клетку на плечах, серый берет, туфли на невысоком каблуке, чуть подкрашенные губы, слегка подведенные брови. Косметики ровно столько, сколько надо. Она шла спокойно и была уверена в себе, в своей красоте, в прочности своего положения. Шла на первое свидание, как идет большинство женщин – больше из любопытства и вызова, чем от желания.
– Вы мне еще не объяснили, что делает в Саламанке военный моряк.
Это будет непросто, понял Фалько через пятнадцать минут разговора. Атакой с ходу ничего не добьешься. Она кое-что знала про него – по крайней мере, ту часть его жизни, которую можно было считать публичной. Без сомнения, деверь, сегодня утром вернувшийся на фронт, просветил ее в этом отношении. И чем сильней разжигалось ее любопытство, тем сдержанней становился Фалько. Он заставлял ее применять типично женскую тактику, основанную на том, что называется "активной обороной". Она прощупывала противника и следила за его реакциями – ничего нового из затрепанного учебника жизни не вычитаешь. Но она была умна, а потому могла и рискнуть, оставляя незащищенные участки в линии своей обороны и заманивая в эти пустоты, – кто отважится, в выигрыше окажется.
– Я объяснил.
– Ничего вы не объяснили. И потом, я знаю, что из академии вас в юности исключили.
– Наше Движение все изменило. Нужны были люди. Меня восстановили.
– Судя по тому, что порассказал мне Хайме, если уж вас восстановили, они должны были просто отчаянно нуждаться в людях. Вы были далеко не примерный курсант. Бесконечные интрижки и скандальные нарушения дисциплины.
– Что еще он рассказал?
– Что вы отправились в Америку, а потом в Европу и впутались в сомнительные дела.
– Деверь ваш – большой шутник.
– Да нет, не думаю. Несколько месяцев на фронте отбили у него всякую склонность шутить.
На столе стояли графин белого вина и два бокала. Ческа задумчиво отпила из своего. На левой руке поблескивало золотом обручальное кольцо и рядом другое – простенькое, с маленьким бриллиантом.
– Вы, может быть, не знаете, но мы с вами встречались. Причем дважды, – сказала она чуть погодя.
– Это невозможно. Я бы вас запомнил.
– Нет, серьезно… В гриль-баре отеля "Палас" в Мадриде… Я была с друзьями, вы ужинали за соседним столиком, и кто-то из ваших знакомых рассказал про вас.
– Да? И что же именно?
– Симпатичный, много поездивший, ненадежный. Эти самые слова.
– Вот как… А во второй раз?
– В парке у казино в Биаррице. Около года назад. Вы были в синем пиджаке, в белых брюках, в шляпе-панаме и с дамой под руку.
– Дама-то хоть была хороша?
– Очень даже. Но отзывы о вас были опять же не самого лестного свойства. На этот раз от Пепина, моего мужа. Вы ведь знакомы?
Фалько осторожно кивнул. Зыбкая почва.
– Отдаленно.
– Это я поняла, – в ее улыбке проскользнула едва ли не жестокость. – В тот день в Биаррице он не выказал особенной приязни…
– Нельзя же выигрывать всегда. И у всех.
– Разумеется. Хотя вы не похожи на тех, кто проигрывает.
– Стараюсь по мере сил.
Ческа взглянула на него по-иному. Так, словно отыскивала трещинки в этой бетонной конструкции. Потом закинула ногу на ногу, и Фалько подумал, что настоящая женщина совершать такие движения, курить и заводить любовников должна изящно. Небрежно и непринужденно. У этой, несомненно, получается.
– Это обязательное условие? – вдруг спросила она.
– Что, простите?
– Женщины в вашей жизни обязательно должны быть хороши?
Фалько невозмутимо выдерживал ее взгляд. Он твердо знал, что, если отведет глаза, рыба оборвет леску и, плеснув хвостом, уйдет в глубину.
– Не припомню женщин, столь привлекательных, как вы.
– Это вы мне уже говорили. Вчера. Я думала, у вас найдется другой ответ.
Он задумался на миг. Или на два.
– Ну, поскольку все требуют одинаковых усилий, – сказал он наконец, – хотелось бы, чтобы игра стоила свеч.
– Иными словами, чтобы за ту же цену получить наилучший товар?
– Более или менее так.
– А куда вы относите умных женщин?
– Ум красоте не помеха.
– А если все же они вступают в противоречие?
– Тогда предпочтение отдаю красоте. – И добавил про себя: "А отношу в спальню".
Она протянула руку к бокалу, но не взяла его.
– Вы всегда так брутально искренни?
– Нет, лишь когда женщина не только красива, но и умна.
И увидел, как она слегка, медленно оперлась на стол рукой в кольцах.
– Сеньор Фалько…
– Лоренсо, прошу вас. И уже не в первый раз. Лоренсо.
– Я с вами спать не буду.
– Сегодня?
– Никогда.
– Не хотите отдаваться – дайте право попытаться.
– В ваши права я не вмешиваюсь, – рука ее по-прежнему лежала на столе, у него перед глазами. – Но я замужем.
– Почему же это должно стать препятствием? Напротив.
– Напротив? Вы предпочитаете нас, замужних дам?
– При прочих равных… Замужней даме есть что терять. Она осторожней. Внимательней. Благоразумней.
– Не усложняет жизнь, вы хотите сказать?
Он не ответил на это. Не должен был. Вместо этого взял со стола портсигар, открыл его и протянул ей. Она взяла сигарету, но качнула головой, когда он потянулся через стол с зажигалкой.
– А где же чувства? Куда вы девали любовь и страсть?
– Это вовсе не исключается. – Фалько закурил сам и взглянул на нее сквозь облачко дыма. – Дело, видите ли, в том, что мне никогда не было нужды делать то, что делаете вы… А вы – почти все – в качестве меры предосторожности влюбляетесь.
– Чтобы защититься?
– Чтобы оправдаться.
– О господи, какое бесстыдство. Никогда не слышала, чтобы так хладнокровно планировали адюльтер.
Она осторожно, как что-то хрупкое, положила на стол сигарету, так и не закурив, и поднялась.
– Вы уходите?
– Разумеется.
– Я провожу вас до машины.
– Не затрудняйтесь.
– Нет уж, позвольте.
Под растерянным взглядом официантки он оставил на столе щедрые чаевые и тоже поднялся. В неловком и напряженном молчании они шли по тысячелетней каменной конструкции. Римский мост был безлюден. На другом берегу возносилась Саламанка, монументальная и непорочная.
– Меня тут некоторое время не будет, – произнес он. – Уеду.
– Мне совершенно все равно, где вы будете, а где нет.
– Нет. Не все равно.
Он остановился, и следом она. Лицо было бесстрастно, но рот чуть приоткрыт, и подбородок еле заметно подрагивал. Поддавшись внезапному озарению, а верней по сиюминутному, инстинктивному наитию (порой это бывало как нежданный шахматный ход), он протянул руку и двумя пальцами осторожно прикоснулся к ее шее, словно проверял, нет ли жара, или считал пульс на сонной артерии. Женщина не противилась, стояла неподвижно. И заметив, как вспыхнувшая в зеленых глазах искра теплоты и нежности растопила их лед, Фалько потянулся к ее губам.
– Завтра уезжаю, – сказал он, отстраняясь. – И надеюсь застать тебя здесь, когда вернусь.
– Негодяй, – сказала она.
– Что есть, то есть.
Леандро, бармен из "Гранд-отеля", перестал трясти шейкером и осторожно перелил его содержимое в стакан Лоренсо Фалько. Тот посмотрел на свет и потом чокнулся с адмиралом, который пил скотч со льдом и без воды.
– Ваше здоровье, сеньор.
– Пей на здоровье – оно тебе понадобится.
Выпили неторопливо и молча.
– Хорошо, – сказал адмирал, прищелкнув языком. – Не то что этот клопомор из Порто.
Оба, как обычно, были в штатском и сидели на винтовых табуретах в ближайшем к выходу углу. Бар заполняли завсегдатаи – офицеры, фалангисты в голубых рубашках, иностранные корреспонденты и помещики, не устававшие радоваться тому, что пять лет республиканских треволнений остались позади и теперь можно держать поденщиков в узде или с пулей меж глаз – в придорожных канавах.
– Когда отправляешься? – осведомился адмирал. Он довольно долго медлил с этим вопросом.
Фалько взглянул на часы. В номере уже стоял его собранный багаж – вещевой мешок, полевое обмундирование и сапоги, сигареты, таблетки аспирина с кофеином. А также "браунинг" с тремя запасными обоймами, выкидной нож, шифровальный блокнот с цифровым и буквенным кодами. Бритвенное лезвие он собирался запрятать в поясной ремень.
– Через восемь часов за мной придет машина.
– Непременно встану и тебя провожу.
– Не беспокойтесь.
– Это не беспокойство. Я должен своими глазами увидеть, что ты отчалил. Кто повезет?
– Пакито-Паук. Машиной из Севильи в Гранаду, а дальше – своим ходом.
– Ага… Значит, он уже вернулся из Франции?
– Вчера.
– Хороший кадр… Ты знаешь, что он, хоть и гомик и все такое, был охранником Лерруса в Барселоне? И завалил среди прочих Чике дель Раваля?
– Да, знаю.
– И прекрасно справился со своим… с вашим, я хотел сказать, делом в Нарбонне. Та женщина в поезде…
И осекся, словно проглотив то, что собирался сказать, вместе с виски.
– Не вижу разницы, – сказал Фалько.
– Я знаю.
Фалько раздвинул губы над ободком стакана:
– Всего лишь старые комплексы, поверите ли?.. Когда женщины на своем месте, они убивают и умирают не хуже мужчин.
– А иногда и лучше.
После долгой паузы адмирал спросил, где намечен переход границы.
– В секторе Гуадикса.
– Будь осторожен. Попадешься нашим – они, не дай бог, примут за перебежчика и пристрелят на месте, слушать ничего не станут. Особенно мавры. "Красный? К стенке"… Сам знаешь.
– На этом участке фронта можно пройти, – сказал Фалько. – Есть два-три тихих места.
Адмирал разглядывал людей за столом в глубине. Они как раз вставали, собираясь прощаться. Один был в зеленом мундире Гражданской гвардии.
– Смотри-ка – Лисардо Керальт. "Мясник Овьедо".
Фалько обернулся. Полковнику Керальту было поручено пытать и расстреливать десятки шахтеров во время жестокого подавления мятежа, вспыхнувшего в 1934 году в Астурии, а его военные дарования не шли ни в какое сравнение с его кровожадностью. После путча колонна под его командованием была наголову разгромлена в Навальпераль-де-Пинарес и фактически истреблена. Его сняли с должности, но благодаря хорошим связям в генштабе и полному отсутствию того, что принято называть "чистоплюйством", его сочли идеальной кандидатурой для борьбы с внутренним врагом. Так что Николас Франко, брат каудильо, назначил его начальником полиции и службы безопасности. Тайной, как говорили.
– О-о, какой сюрприз… Мальчики, которые гуляют сами по себе или, по крайней мере, в этом уверены… Вепрь и один из его детенышей.
По пути к дверям Керальт остановился перед ними с треуголкой в руках. Рослый, тучный, с неприятным угрюмым лицом – толстые бледные губы, очень пристальный взгляд. Фалько знал, что у адмирала и Керальта давняя и прочная неприязнь. Соперничество и ревность постоянно прорывались у полковника откровенной грубостью. Однако Николас Франко покровительствовал обоим, а потому друг для друга эти двое были неуязвимы. До поры до времени.
– А я знаю, кто вы, – развязно сказал он Фалько. – Я все знаю.
– И что же ты знаешь? – спросил явно позабавленный адмирал.
– Все, что делает этот твой цепной пес, – Керальт сантиметров на десять раздвинул большой и указательный пальцы. – У меня вот такой толщины досье на него. И как оружием торговал, и сколько трупов на нем. Все знаю!
– Все, да не все, – недобро улыбнулся адмирал.
Фалько смотрел на Керальта, не размыкая губ. А тот метнул на адмирала злобный взгляд:
– Играйте, играйте в шпионов, пока можно.
И с этими словами вышел из бара вместе с остальными. Фалько продолжал смотреть – теперь уже ему вслед.
– Эта сволочь досаждает мне, как гвоздь в сапоге, – заметил адмирал.
– А что это он тут молол? "Все знаю… все знаю"?..
– Пусть тебя это не волнует.
– То есть как это "пусть не волнует"? – Фалько поставил пустой стакан на стойку. – В тыл красных мне ведь идти, не ему. Он что, в курсе дела? Посвящен в план операции?
– Не исключено.
– Не исключено?! Это теперь стало общим достоянием? Сначала "Фаланга", теперь полиция. Остался еще кто-нибудь, не знающий про мою заброску в Аликанте?
Адмирал поглядел по сторонам:
– Не ори.
– Да тут уж ори, не ори… Я просто вижу свою фотокарточку на первой полосе "Аделанте".
– Не преувеличивай. Естественно, кое-кто информирован…
– И на той стороне тоже?
– Хватит! – адмирал взглянул на него сурово. – Без истерик мне тут! Нечего скандалить, как обиженный кот! Сам знаешь, как действует эта система – каждый норовит запустить в котелок свою ложку… Меня, сказать по правде, больше другое беспокоит.
– Да ну? Больше, чем то, что красные устроят мне торжественную встречу с оркестром?
Адмирал позвенел кубиками льда в стакане.
– Упорно поговаривают, что в ближайшие месяцы секретные службы объединят с полицией. Под единым руководством. И если назначат Керальта, мы с тобой окажемся в известном месте… и в самой глубине его.
– Замечательная новость! – сказал огорошенный Фалько.
– Еще бы…
– А что будет с вами? И с НИОС?
Адмирал достал из кармана данхилловскую трубку, кисет и принялся набивать чашечку табаком, приминая его большим пальцем.
– Понятия не имею. Так что очень надеюсь, у тебя все пройдет гладко. Нам совсем не лишним будет всех обштопать, показать, кто тут главный, и вставить фитиль всем остальным.
Фалько обескураженно засопел. Больше всего ему хотелось сейчас оказаться где-нибудь подальше, в тылу врага. Когда проводишь операцию, все, по крайней мере, ясно – кругом враги, они этого не скрывают, и, значит, поступать с ними следует как с врагами. Дело простое – убивать или умирать. И никто не морочит тебе голову.
– Поставьте мне еще одну порцию, господин адмирал, – пожал он плечами. – По крайней мере.
– Ты же сказал, что угощаешь! Поэтому я и заказал виски.
– Я передумал.
Покуда бармен готовил новый коктейль, Фалько заметил, как по вестибюлю прошла к своему номеру Грета Ленц. Он знал, что муж у нее уехал в Бургос по делам. И раньше завтрашнего дня не вернется.
– Леандро, будь добр, "хупа-хупа" для этого сеньора.
– Я эти ваши сиропчики в рот не беру, – пробурчал адмирал.
– Тогда выпейте еще скотча. А мне надо идти.
Он слез с табурета, послал адмиралу прощальную улыбку и двинулся к вестибюлю, на ходу поправляя узел галстука. На миг вспомнил Ческу Прието, но забыл ее через пять секунд после того, как нажал кнопку лифта.
5. Убить нетрудно
Убить нетрудно, думал Лоренсо Фалько. Трудно выбрать удобный момент и способ. Убийство человека похоже на игру в "семь с половиной", потому что одна карта может погубить все. Убить внезапно или в драке может любой слабоумный придурок. Нетрудно убить и в том случае, если уверен, что это сойдет тебе с рук, а такое часто случается в нынешние времена. Но вот убить профессионально, как надо, и с безупречной чистотой – это совсем другое дело. Тут требуются высокая концентрация воли, умение безошибочно определить удобный случай, холодный расчет и хорошая выучка.
И еще терпение. Много терпения. Для того чтобы убить или чтобы не убивать. И потому Фалько уже довольно давно лежал совершенно неподвижно возле опоры моста. Серп молодого месяца освещал из-за туч откос, заросший тростником, и другой берег, где начиналась дорога на Гуадикс. Над головой у Фалько, метрах в десяти, сидели двое, покуривали и разговаривали. В темноте, где обрывались каменные перила, он видел их силуэты и огоньки сигарет. Чуть подальше угадывались очертания караульной будки и мешков с песком.
Он совершил ошибку. Оставив позади траншеи франкистов под Гуадиксом, откуда можно было начать внедрение на территорию противника, он вброд перебрался через Дарро и шел всю ночь по правой стороне шоссе, удаляясь от него, но из виду не теряя. Часа за два до рассвета, решив, что до республиканских аванпостов еще далеко, снова вышел к шоссе и наткнулся на мост и часовых. Наткнулся едва ли не в буквальном смысле – нос к носу. Судя по всему, их было двое. Выговор у них был местный, гранадский. Беседовали они о том, как холодно, что нынешней осенью урожай не собрать и сколько же еще ждать смены. И, само собой, о войне. В сущности, было бы нетрудно подняться к ним и ликвидировать обоих, однако Фалько предпочел запастись терпением. Мало ли что пойдет не так, да и время еще было.