Ладно, хорошо, согласен, поздравляю его с тем, что достал меня, а заодно с нагрядающим Рождеством и со всеми последующими Пасхами! Он молча слушает мою речь, кот в сапогах. И соседи тож. Те, что снизу и сверху. Справа и слева. Спереди и сзади. Я подробно и доходчиво объясняю, что ежели ты дубина стоехреновая, воняющая дохлой рыбой и загнившим опарышем, позволяющая ускользнуть уркам, за которыми поручено присматривать, то тебе следует строго-настрого самому запретить себе раскрывать собственный бедный рот богом обиженного умственно отсталого и поберечь свои подковырки для таких же дебилов, как и сам. Я добавляю до кучи еще пару пригоршней и тройку охапок.
Люретт перестает жевать, Пинюша бьет трясучка и его сталактит пляшет под носом, как йо-йо.
Выплеснув всю ярость, я замолкаю.
Тогда пеликан, лицом зеленоватее своей ново-земельской (ново-земляной, ново-землистой?) одежды, встает.
- Произошла ошибка, - говорит он, - извините меня; откровенная ошибка. Я пришел в вашу дурацкую группу не за тем, чтобы меня отчитывали подобным образом. Я работник, а не холоп эпохи царизма. Я предпочитаю вернуться в более цивилизованные края.
Я хлопаю его по плечу.
- Я никогда не сумею достойно отблагодарить тебя за это решение, Лефанж. Мне нужны охотники. А ты даже не рыбак, ты рыба. У тебя вместо ушей эхолов, а когда ты пытаешься что-нибудь сказать, получается буль-буль. Возвращайся поскорее в свой аквариум. Когда буду проходить мимо, подкину тебе дафний.
В бешенстве он едва не сносит дверь с петель. Но на пороге притормаживает и, обернувшись, бросает мне:
- Хотите, скажу вам, комиссар? Вы просто отстой!
Он исчезает, обрубив дверью хвост густого обонятельного шлейфа на основе мокрой резины.
Поворачиваюсь к Люретту.
- А ты?
- Что я, патрон?
Он нажимает на последнее слово, показывая, что по-прежнему на моей стороне.
- Ты не покидаешь того, кто отстой, малыш?
- Вы знаете давний девиз савойцев, до того как они сделались французами, комиссар?
Я цитирую по памяти:
- Наши сердца стремятся туда, куда текут наши реки?
- Вам приз, - веселится он, - ну а я их продолжатель!
Бравый мальчуган. Однажды я заставлю его выплюнуть этот мерзкий чуин-гам раз и навсегда. Затем причесаться. Потом надеть менее замызганное тряпье. А после… Ну вот, я уже превращаюсь в старую каракатицу, светского сноба, в стиле Папаши. А кстати, что поделывает Ахилл? В какие уединенные места, благоухающие тонкими ароматами, он удалился скрыть свой стыд?
Шарманка стрекочет. Пино, оказавшийся ближе всех к аппарату, отвечает.
- Мда? А, это ты, Толстый! Сана? Сейчас я его тебе дам!
Он протягивает мне трубку, шепча:
- Александр-Бенуа, кажется, перевозбужден, как блоха.
Это вполне нормально, со всеми теми, кто имеет долгосрочный арендный договор на проживание в его крайне запущенной волосатости. Кто-то рассказывал о льве, полностью уподобившемся переваренным ягнятам; Берю же воссоздан из свинины.
Его голос британского дипломата надувает мне перепонку, словно парус.
- Это ты, Прекраснейший? - пыхтит паровоз. - У меня счастливая лапа, дружище. Давайте в срочнейшем порядке в Пятнадцатый, на рю Лекурб возле прериефеерических бульваров, тут кабачок Брюхатый Папаша ; вас ждет охренительный сюрприз, парни!
- Объясни немного!
- Не теряйте моего времени, я вам представлю всю программу с демонстрацией слайдов. Матиас сейчас по дороге в контору. Потому как надо, чтобы кто-нибудь оставался на хозяйстве.
Он вешает трубку.
* * *
Несмотря на чрезвычайно плотное в это время движение, мы тратим не более четверти часа, чтобы добраться до Брюхатого Папаши . Здание, в котором он располагается, сильно обветшало, и я представляю, как где-то при мысли о нем начинают болеть зубы у агента по недвижимости. Ресторан выглядит очагом заражения, из которого разруха расползается по всему дому. Подмалеванный фасад давно забыл, в какой цвет его красили. Желтоватые шторы с прорехами стыдливо скрывают от взгляда снаружи маленький зал в большом запустении. Пять столиков, которые можно определить только как колченогие, крыты бумажными скатертями, давно отслужившими свою самую последнюю службу. Жалкие баночки для горчицы напоминают задний проход обитателей дома престарелых. Зеленоватое раздаточное окошко, разинув рот, открывает вид в глубины зловонной пещеры с застоявшимися запахами. Разит оттуда старой капустой, которую не удалось распределить, сосисками, забытыми в застывшей от жира сковородке, ржавой селедкой и особенно картофелем, жаренным на масле, исправно служащем с самого дня открытия (еще на дверной табличке указано: Заведение основано в 1932 году ).
Толстый восседает за одним из столиков перед бутылкой красного вина фиолетового цвета, сорт греческого божоле, которое, видимо, закончит свой путь в Орлеане .
Посреди зала какая-то пара, убеленная сединами, жирная, разваливающаяся, оплывающая, закутанная в бабушкино вязанье, плачет как из ведра.
Странная сцена, если по правде. Берюрье обращен к ним лицом. Он дует свой нектар не говоря ни слова, глаза навыкате, полужелтушные, полурастроганные, но в центральной части, там, где зрачок, совершенно неумолимые.
Он встречает нас кивком головы.
- Присаживайтесь, ребята, я угощаю.
Мы молча занимаем места, Пино, Люретт и я.
- А король нахлыста? - беспокоится Неспешный.
- Мы только что оформили развод, - объясняю. - Он почел мои методы отстойными.
- Тем лучше, - произносит поминальную речь Толстый. - Не терплю тех, кто воняет.
Последнее соображение наводит его на мысль ненавязчиво испортить воздух. Он проделывает это с осторожностью, перенеся вес тела на одну ягодицу, и замерев с прикрытыми глазами, как Мария Каллас, приготовившаяся перейти в самый верхний регистр. Ну вот, все происходит как по маслу. Довольный своим достижением, никогда ранее не удававшимся, Берю объясняет:
- Не знаю, говорил ли Пин тебе, Прекраснейший, но куртка приконченного парня мне кое-что подсказала. Я побывал в морге, где Матиас помогал айболиту снимать шлем с мотоциклиста. Ну и я сразу же опознал пацана.
- Пацана?
- Всего двадцать годков, как кот накакал! Я видел его здесь, где хавал с Бертой в пятницу, день рубцов по-лионски. Кстати, что вы кладете в рубцы, мэм Брюхатая, чтобы придать этот вкус дерьма на травах, который им так здорово подходит?
Несчастная пытается ответить, но, увы, рыдания мешают.
- Конечно, я понимаю вашу боль, мэм Брюхатая, - отступается Необъятный. - Будь ты матерью самого последнего шакала, но сын есть сын.
И добавляет, слегка понизив тон:
- Если бы вы принесли еще бутылку и три стакана, несмотря на горе, было бы очень любезно с вашей стороны.
Бедная женщина отрывает свои двести двадцать фунтов, включая варикоз вен, от стула, чтобы отправиться за заказом. Берю продолжает:
- Так что я имел случай заметить их сорванца. Его куртка с наклейкой, где Белоснежка откачивает у Э. Т., показалась мне забавной, потому и запомнилась. Опознав субчика, я тут же ринулся сообщить новость этим бедным людям. Э, хватит реветь, папаша Брюхатый, он плохо начинал, ваш шалопай; скажите лучше себе, что так или эдак, он по-любому бы плохо кончил!
Эти теплые слова усиливают рыдания старика. Толстый шмыгает носом, тронутый за душу.
- Подите же отрежьте нам несколько ломтей холодца и ветчины с петрушкой, вместо того чтобы тут томиться, папаша Брюхатый, это вас отвлечет!
И тучный тип, привыкший к работе, идет присоединиться к своей старухе в вонючую кладовую.
Его Величество нашептывает:
- Я из них все вытянул еще до того, как они прочухали, что произошло, бедные старики. Эдмонд, их засранец, уже набрал себе послужной список: кража в магазине, угон автомобиля и прочая мелочевка в том же духе. Два месяца назад он сказал им, что нашел себе работенку у антиквара в качестве грузчика. Папаша Брюхатый, мужик такой же простой, как Делор, на прикол не купился. Поручил своему другому сыну, Гастону, старшенькому, который у него работает в страховании и упорен, как олень во время гона, собрать сведения об этом неком Ахилле Пармантье, торговце рухлядью с бульвара Гувьон-Сен-Сир. Тот узнал, что данный тип на самом деле та еще гнида, осужденная за сбыт краденного в разных отвратных делах.
- Фантастично, Толстый! - хвалю я.
- Действуем, патрон? - спрашивает Люретт, уже бия своими парными копытами (и левым, и правым).
- Действуем, - соглашаюсь я. - Но не в одиночку!
- Да нас и так четверо! - возражает неотразимый мистер Чавк из Голливуда.
- Недостаточно для штурма.
Мой "последователь" хмуреет ликом.
- Вы собираетесь вызвать еще и элитных бумагомарак из Главного Сарая?
- Нет, нет, у меня есть идея получше, сынок: попросим подсобить трех америкосов; в конце концов, ради них мы рвем себе в клочья зады, разве нет? Немножко гимнастики после большого перетраха только на пользу.
Направляюсь к телефону как раз в тот момент, когда притаскивается мадам Брюхатая, по-прежнему заливаясь слезами, с винцом и мясцом.
- На это уже не остается времени, бедняжка моя, - говорит ей Берю. - Положите нам все в пакет, отведаем по дороге.
Глава XXV
ОНО ДЕРЕТСЯ!
Это был не то чтобы магазин, но и не совсем склад; скорее, необъятное и причудливое помещение с бесконечно высокими потолками, застекленное со стороны бульвара, в котором годами накапливался потрясающий хлам.
Там находилось старое и древнее, и даже современное в прежние времена, но все с заметной интерьерной доминантой. Подставки с гнутыми ножками, стулья из бамбука или слоновой кости, рояли, принадлежавшие некогда Мессажеру, столы в вычурном стиле, камины, разобранные и собранные заново, как пазл, каждая деталь которого пронумерована белой краской; скатанные ковры: китайские, несколько персидских; люстры моравские или голландские; портшез, купленный, вероятно, у роскошной куртизанки; мавританские штуки, черт, как их? из кованой меди; а затем и все прочее, уложенное стопками, наваленное вперемешку, подвешенное, прислоненное, штабелированное, возвышающееся пирамидами, устилающее слоями, загромождающее проходы…
Чтобы пробраться в это место, перегруженное описанным ужасом, следовало пересечь дворик перед парадным крыльцом, выходившим на бульвар Гувьон-Сен-Сир; но данная дверь была забаррикадирована изнутри Гималаями вещей совсем уж убогих, и потому, видимо, сосланных подальше от случайного взгляда снаружи сквозь серую витрину с разводами. Так что для входа пользовались служебным подъездом с раздвижными воротами для приема объемистой мебели. Сразу же направо была проложена дорожка сквозь этот бедлам, ведущая в комнату, исполнявшую роль кабинета. Вопреки ожиданиям, она была светлой, чистой, со стильной обстановкой, включая софу, покрытую оранжевым шелком, с расположившимся на ней целым выводком подушечек ультрамаринового цвета.
Хозяин здешних мест, Ахилл Пармантье , пятидесятилетний мужчина, несколько плешеватый и брюховатый, вел обсуждение с двумя не очень симпатичными парнями. Один имел бельмо на глазу, не красившее ни его самого, ни его характер, другой смотрел на всех и каждого с таким видом, словно обдумывал, сколько это ему принесет, если его завалить.
- Вас обули, как последних лохов, - объявил собравшимся Пармантье.
Собеседники опустили головы, признавая правду.
Антиквар продолжил:
- Малыш Брюхатый был застрелен без предупреждения, и они забрали с собой Задига.
- Кто это, "они"? - спросил Белый глаз, но ртом.
- На первый взгляд, люди из лаборатории.
- Люди из лабораторий не располагают разъездными бригадами убийц, - заметил другой персонаж, имевший в качестве фамилии Жюльен. - Мне кажется, они подключили фликов.
- Я мало представляю себе фликов, стреляющих без предупреждения при всем народе; это было бы больше, чем превышение полномочий…
- Ну, если вы верите, что они этого боятся. Послушайте, а Месрин, разве они посылали ему заказное письмо с уведомлением, что собираются его уложить?
- И тем не менее, - вздохнул Пармантье, - я тут чую кое-что другое, более сложное. Как бы то ни было, но чертов чемоданчик должен представлять огромный интерес для некоторых людей. И это еще не все: я ожидаю скорого визита. Задиг не трус, но все же сомневаюсь, что он скорее позволит вырвать себе яйца, чем продаст меня.
- Мы вас прикроем, патрон, - заявил Пусто-один, поглаживая припухлость своего костюма в районе подмышки.
- Спасибо. Но без лишнего шума. Даже если у нас возникнет какое недопонимание, не вмешивайтесь, пока оно не перерастет в откровенный скандал. Я бы предпочел переговоры.
- Вы, что, собираетесь договариваться с типами, которые, еще и не объявившись, замочили ваших лучших парней? - проскрипел Жюльен.
Он достал из кармана коробочку леденцов Вальда, взял один и засунул себе в пасть с благоговением, словно речь шла об облатке. Пармантье смотрел на него в ожидании, когда он взлетит, как в рекламе, но человек, похожий на стервятника, даже не оторвал зада от стула.
Ахилл Пармантье был человеком решительным; он не ведал страха вопреки своему облику пузанчика, источающего обывательское благополучие.
- Результат не заставил себя ждать, - пробормотал он, глядя в застекленный проем, выходящий во двор.
Пеоны последовали его примеру и увидели у ворот двоих мужчин, вероятно, иностранцев. Один был рыж, массивен и имел вид бывшего боксера, более богатого на полученные удары, чем на нанесенные; второй смахивал на цыгана. По всей очевидности, этот тандем появился здесь не за тем, чтобы подкупить мебели, и даже не за тем, чтобы ее продать.
- Ну, а теперь надо держаться наготове, - объявил Пармантье, - предчувствую, что эти господа прибыли с дурными намерениями.
Пусто-один снова положил руку на выпуклость пиджака.
- Мне не нужно много времени, чтобы его выхватить, - заверил он с ужимками из вестерна.
Борис в сопровождении Стевена, пробрался по тропе, проложенной сквозь джунгли запустения, к застекленной двери кабинета, в которую и постучал.
- Входите! - отозвался Ахилл Пармантье.
Вместо того чтобы послушаться, Борис отодвинулся в сторону, освобождая место Стевена. Последний уже держал в руках автомат и без тени раздумья выпустил очередь через стекло в направлении Жюльена и Пусто-один. Те повалились на пол с жалобным воем. Они не успели достать свое оружие, настолько действие оказалось молниеносным.
Борис толкнул дверь.
- Вы действительно пригласили нас войти? - переспросил он с учтивостью.
Ахилл Пармантье почувствовал, как мужество скатывается в самые глубины его существа и там тяжелым грузом давит на сфинктеры. Его испугала перспектива испачкать штаны, и он совершил над собой неимоверное усилие.
Посетители выпутали два стула из ног своих жертв, перенесли к столу, Борис даже поставил свой по другую сторону, иными словами, рядом с Ахиллом Пармантье.
Длилась жуткая тишина, прерываемая лишь последними хрипами умирающих. Борис и Стевена не выпускали хозяина кабинета из виду. Пармантье двигал головой, смотря на них поочередно. Он гадал, с какой стороны придет смерть. Ибо уже не сомневался в своей неминуемой кончине. Посетители были людьми крайней жестокости. Безжалостная манера, с которой они расправились с его телохранителями, говорила сама за себя.
Когда убивают, даже не поздоровавшись, значит, готовы на все.
- Ладно, давайте покончим с этим, - выговорил он.
Он думал о своем пистолете, находившемся в нижнем ящике стола. Сейчас оружие казалось таким же бесполезным, как, например, авторучка. Посетители не позволят совершить ему ни одного лишнего движения.
Стевена указал на Пусто-один и Жюльена.
- Вашим охранникам повезло: они не успели помучиться.
От очевидного намека в животе толстяка заледенело. Что ж, он готов умереть. Он всегда держал в уме эту перспективу. Когда обделываешь свои делишки в стороне от закона, облапошивая всех и каждого, включая своих сообщников, следует свыкнуться мыслью о подобном финале. Он спросил себя, а не лелеял ли он в течение всей своей жизни этот губительный соблазн: закончить жизнь резко. Погибнуть от ножа в спину или пули в затылок. Но он, кажется, зашел чересчур далеко. По лицам посетителей можно было прочесть, что "это" будет трудным, даже ужасающим.
- Догадываетесь, за чем мы пришли? - спросил Борис со своим странным акцентом.
Пармантье кое-как сглотнул и пробормотал:
- Да, но все же скажите сами…
- За чемоданчиком, естественно!
- Естественно, - согласился Пармантье.
- Быстро! - подстегнул Стевена.
- А вы не думаете, что он где-нибудь в другом месте? - рискнул скупщик.
- Нет, мы думаем, что он здесь, - спокойно ответил Стевена.
Его взгляд, черный, напряженный, походил на буравчики, вгрызающиеся в глаза терроризируемого человека.
- Послушайте…
- Встать! - прервал его Борис.
Пармантье поднялся, слегка изогнувшись буквой "зю" между креслом и столом. Борис отодвинул сидение, затем потянулся к животу собеседника и стал распускать его ремень.
- Да что вы делаете? - попытался возмутиться человек.
Не ответив, Борис взялся за брюки; он расстегнул их полностью, так что они упали на туфли Пармантье; затем стянул плавки, обнажив жирный бледный зад, вспузыренный целлюлитом.
- Навалитесь немного на стол.
Хозяин остался неподвижен.
- Я хочу всего лишь раздавить ваши яйца. Если вы не примете положения ad hoc , я выстрелю не целясь, все ваше хозяйство разлетится, и вам нечем будет больше писать.
Пармантье пролепетал:
- Зачем? Хорошо, я отдам чемоданчик и все, что пожелаете. Вам так уж хочется меня помучить?
- Наказание, - коротко ответил Борис, - не стоило затевать споры; за все надо платить.
Левой рукой он схватил антиквара сзади за шею и толкнул вперед.
- Минутку, - вмешался Стевена. - Если он обрубится, мы потеряем время. Где чемоданчик?
- В одном из сейфов, в магазине их много, старые модели на продажу; он в черном с окантовкой из латуни.
- Ключ?
- В нижнем ящике стола.
- Давай!
Толстенький человек наклонился. Он чувствовал себя спокойным, отрешенным. Испытанный страх слегка пьянил.
Борис по-прежнему держался позади него. Он смотрел на открывшиеся тестикулы своей жертвы, затем возликовал:
- У него гусиные яйца! Знатный получится омлет!