- А надо бы. Как раз твою страну этот предмет очень заботит. Кто чем владеет? Сколько американских банков контролируется деньгами ОПЭК? Сколько предприятий принадлежит европейским или японским корпорациям? Сколько сот тысяч акров земли куплено капиталом, переведенным из Англии, Италии, Франции? Мы все этим озабочены.
- Правда?
Мари рассмеялась:
- Ну как же! Ни от чего человек так не впадает в национализм, как от мысли, что его страной владеют иностранцы. Со временем он может привыкнуть к тому, что проиграл войну - это означает только, что враг был сильнее. Но если он проиграл экономику своей страны, это значит, что враг оказался ловчее. В этом случае оккупация длится дольше, рубцы заживают медленнее.
- Ты, должно быть, много думала об этих вещах?
На какой-то миг взгляд Мари утратил всякий налет юмора, и она ответил серьезно:
- Да. Я думаю, это очень важные вещи.
- В Цюрихе ты что-нибудь разузнала?
- Ничего особенного. Деньги летают из страны в страну. Профсоюзы стараются изыскать внутренние источники инвестиций, а бюрократический аппарат ищет другие пути.
- В телеграмме от Питера сказано, что твои ежедневные отчеты превосходны. Что он имел в виду?
- Я нашла нескольких экономических прилипал, которые, полагаю, могли использовать важных лиц в Канаде для покупки канадской собственности. Я не называю тебе их имена просто потому, что они тебе ничего не скажут.
- А я и не собирался их выпытывать, - возразил Джейсон, - но думаю, что ты и меня причисляешь к таким прилипалам. Не в отношении Канады, а вообще.
- Я тебя не исключаю. Схема тут такая: ты можешь быть участником финансового картеля, созданного для всевозможных незаконных закупок. Это я могу легко проверить, но не хочу делать это по телефону. Или по телеграфу.
- А вот теперь я хотел бы знать поподробнее. Что ты имеешь в виду?
- Если за дверью какой-нибудь транснациональной корпорации есть некая "Тредстоун-71", то можно узнать, какая это компания и за какой дверью. Я хочу позвонить Питеру из Парижа по телефону-автомату. Скажу ему, что в Цюрихе мне попалось название "Тредстоун-71" и что оно меня беспокоит. Попрошу его провести ТР - тайное расследование - и скажу, что перезвоню.
- И если он найдет?
- Если она существует, он ее найдет.
- Тогда я войду в контакт с кем-нибудь, кто у них числится в "уполномоченных директорах", и всплыву на поверхность.
- Но очень осторожно, - добавила Мари, - через посредников. Через меня, если угодно.
- Почему?
- Принимая во внимание то, как они действовали. Или, вернее, бездействовали.
- То есть?
- Они не пытались связаться с тобой почти полгода.
- Ты этого не знаешь. Я не знаю.
- Это знает банк. Миллионы долларов лежат нетронутыми, неучтенными, и никто не потрудился узнать - почему. Этого я не могу понять. Словно тебя бросили. Именно здесь могла произойти ошибка.
Борн откинулся в кресле, взглянул на левую руку, вспомнив, как рукоять пистолета снова и снова обрушивалась на его пальцы в темной машине, несущейся по Штепдекштрассе. Он поднял глаза на Мари:
- Ты имеешь в виду, что если меня оставили в покое, то потому, что управляющие в "Тредстоун" приняли ошибку за настоящую операцию?
- Возможно. Они могли подумать, что ты втянул их в незаконные трансакции - с криминальными элементами, - которые могут им обойтись еще во много миллионов, к тому же не исключено, что эти миллионы может экспроприировать разгневанное правительство. Или же - что ты действуешь заодно с каким-нибудь преступным международным синдикатом, вероятно, сам того не зная. Да что угодно. Может, поэтому они не объявляются в банке. Чтобы не оказаться соучастниками.
- Стало быть, независимо от того, что узнает твой друг Питер, я все равно остаюсь на первой ступеньке.
- Мы остаемся, и не на первой, а на четвертой или пятой, и их всего десять.
- Пусть даже на девятой, это ничего не меняет. Меня хотят убить, а я не знаю - почему. Другие могли бы остановить убийц, но не остановят. Этот человек из "Трех альпийских хижин" сказал, что на меня расставил сети Интерпол, и если я попаду в одну из них, то уже никакого ответа не получу. Я виновен в тех преступлениях, в которых меня обвиняют, потому что не знаю, в чем виновен. Когда ничего не помнишь, защищаться трудно, и, возможно, мне нечем защищаться. Точка.
- Я отказываюсь в это верить, и ты не должен.
- Благодарю.
- Я действительно так думаю, Джейсон. Перестань.
Перестань. Сколько раз я себе это говорил. Ты - моя любовь, единственная женщина, которую я знал, и ты не веришь. Почему я сам себе не верю?
Борн встал, как всегда пробуя свои ноги. Подвижность возвращалась, раны были менее серьезны, чем допускало его воображение. На этот вечер он договорился встретиться с врачом в Болене, чтобы снять швы. Завтра все изменится.
- Париж, - сказал Джейсон, - ответ в Париже. Для меня это так же ясно, как ясно я видел те треугольники в Цюрихе. Просто я не знаю, с чего начать. Это какое-то помешательство. Я жду какого-нибудь образа, слова, фразы - или упаковки спичек, - которые бы мне что-то подсказали. Куда-нибудь меня бы направили.
- Почему не подождать, пока я не узнаю что-нибудь от Питера? Я могу позвонить ему завтра. Завтра мы можем быть в Париже.
- Потому что это ничего не изменит, разве ты не, понимаешь? Что бы он ни сообщил, того, что мне нужно, он не скажет. По той же самой причине "Тредстоун" не обращалась в банк. Эта причина - я. Я должен узнать, почему меня хотели убить, почему некто по имени Карлос готов заплатить… как он там сказал… целое состояние за мой труп.
Больше Борн сказать не успел, его прервал звон разбившейся чашки. Мари уронила на пол свой кофе и смотрела на Джейсона, побелев, словно от головы отхлынула вся кровь.
- Что ты сказал только что? - спросила она.
- Что сказал? Сказал, что мне надо узнать…
- Имя. Ты только что назвал имя Карлос.
- Верно.
- Все эти дни в наших разговорах ты его ни разу не упоминал.
Борн смотрел на нее, стараясь припомнить. Она была права: он рассказывал ей обо всем, но как-то упустил Карлоса… почти намеренно, словно отступая перед этим.
- Наверное. Ты, похоже, что-то про него знаешь. Кто такой этот Карлос?
- Ты что, шутишь? Если да, то шутка не из самых удачных.
- Я и не думал шутить. Я не вижу здесь повода для шуток. Кто такой Карлос?
- Бог ты мой, ты не знаешь! - воскликнула она, всматриваясь в его глаза. - Это часть того, чего тебя лишили.
- Кто такой Карлос?
- Убийца. Его прозвали убийцей Европы. На него уже двадцать лет идет охота. Считается, что он убил от пятидесяти до шестидесяти политических и военных деятелей. Никто не знает, как он выглядит… но говорят, что действует он из Парижа.
Борн почувствовал, как его окатила волна холода.
Такси на Волен оказалось английским "фордом", принадлежавшим зятю консьержа. Джейсон и Мари сидели на заднем сиденье. За окном быстро проносился темный сельский ландшафт. Швы были сняты, заменены мягкими повязками, закрепленными с помощью клейкой ленты.
- Возвращайся в Канаду, - тихо сказал Джейсон, прерывая молчание.
- Вернусь, я тебе говорила. Но у меня есть еще несколько свободных дней. Хочу посмотреть Париж.
- В Париже ты мне не нужна. Я позвоню тебе в Оттаву. Ты можешь заняться поисками "Тредстоун" сама и передать мне информацию по телефону.
- Кажется, ты сказал, что это ничего не изменит. Тебе надо узнать - почему. А кто - не будет иметь значения, пока не узнаешь причины.
- Я найду какой-нибудь способ. Просто мне нужен один человек. Я его найду.
- Но ты не знаешь, с чего начать. Ты ждешь какого-нибудь образа, фразы, упаковки спичек. Можешь не дождаться.
- Чего-нибудь дождусь.
- Уже дождался, но не видишь. А я вижу. Поэтому я тебе нужна. Я знаю слова, подходы. Ты не знаешь.
Борн взглянул на нее.
- Не говори загадками.
- Банки, Джейсон. "Тредстоун" связана с банками. Но не так, как ты можешь предположить.
Сутулый старик в потертом пальто и с черным беретом в руках шел по крайнему левому проходу между скамьями в сельской церкви городка Арпажон, в десяти милях к югу от Парижа. Колокольный звон утреннего "Ангелюса" отдавался эхом под сводами из камня и дерева. Человек занял место в пятом ряду и ждал, когда перестанут звонить. Это был условный сигнал. Он знал, что, пока колокола звонят, другой человек, помоложе, - самый безжалостный из живущих, - обходит небольшую церковь кругом, изучая каждого входящего и выходящего. Стоило этому человеку заметить что-нибудь, чего он не ожидал увидеть, кого-нибудь, кого он счел бы угрозой, никаких вопросов не последовало бы - сразу расправа.
Так поступал Карлос, и только те, кто понимал, что их жизнь будет всегда висеть на волоске, потому что с них не спускали глаз, становились платными посланниками убийцы. Они все были похожи на него: старые люди из старых времен, жизнь которых была на исходе, считанные месяцы оставляли им возраст, или болезнь, или то и другое.
Карлос не допускал никакого риска, и единственным утешением было то, что, если кто-то погибал, выполняя его задание - или от его руки, - деньги доставались старухам, или детям старух, или их детям. Надо признать, что в службе у Карлоса можно было найти известное достоинство. И его нельзя было упрекнуть в недостатке щедрости. Немногочисленная армия немощных стариков понимала: он придавал смысл концу их жизни.
Посланник смял берет и пошел дальше к ряду кабинок для исповеди, расположенных вдоль левой стены. Он подошел к пятой кабинке, раздвинул занавески и, зайдя внутрь, увидел свет одинокой свечи, сочившийся через прозрачную портьеру, которая отделяла священника от исповедующегося. Он сел на небольшую деревянную скамейку и взглянул на силуэт святого отца. Как обычно, то была фигура в монашеском одеянии с капюшоном. Посланник старался не думать о том, как выглядит этот человек без церковного облачения. На его месте о подобных вещах не рассуждают.
- Ангелюс Домини, - произнес он.
- Ангелюс Домини, сын Божий, - прошептал человек в капюшоне, - благостны ли дни твои?
- Они близятся к концу, - ответил старик как положено, - но они стали благостны.
- Хорошо. В твоем возрасте важно иметь чувство уверенности, - сказал Карлос. - Но к делу. Есть что-нибудь из Цюриха?
- Филин мертв, двое других тоже, возможно, и третий. Еще у одного серьезно ранена рука, он не может работать. Каин пропал. Они думают, что женщина с ним.
- Страшный поворот событий, - сказал Карлос.
- Есть еще кое-что. О том, кто приказал ее убить, ничего не слышно. Он должен был доставить ее на набережную Гизан. Никто не знает, что там произошло.
- Если не считать того, что вместо нее убили сторожа. Возможно, она была вовсе не заложником, а просто приманкой в капкане. В капкане, который захлопнул Каина. Я над этим подумаю. А пока - вот мои инструкции. Ты готов?
Старик вынул из кармана огрызок карандаша и клочок бумаги:
- Слушаю.
- Позвони в Цюрих. Мне к завтрашнему дню нужен в Париже человек, видевший Каина, способный его опознать. Кроме того, пусть в Цюрихе найдут Кёнига из "Гемайншафтбанка" и скажут ему, чтоб он послал свою пленку в Нью-Йорк. Он должен использовать почтовый ящик на Виллидж-Стейшн.
- Пожалуйста, - прервал его пожилой посланник, - эти старые пальцы уже не могут писать, как когда-то.
- Прости, - прошептал Карлос, - я поглощен своими мыслями и невнимателен. Сожалею.
- Ничего, ничего. Продолжайте.
- И последнее. Я хочу, чтобы наши люди сняли помещение рядом с банком на улице Мадлен. На сей раз банк погубит Каина. Комедианта возьмут прямо у источника его неуместной гордыни. По сходной цене, такой же жалкой, как и он сам… если только он тот, за кого мы его принимаем.
Глава 11
Борн наблюдал издали, как Мари прошла таможенный и иммиграционный контроль в бернском аэропорту, стараясь заметить признаки интереса или узнавания у кого-нибудь из толпы, стоявшей вокруг зоны отправления компании "Эр Франс". Было четыре часа дня, самый напряженный час для рейсов на Париж - время, когда преуспевающие бизнесмены спешат вернуться в Город Света после скучной обыденной работы в банках Берна. Мари оглянулась, проходя через ворота. Он кивнул ей, подождал, пока она скроется из вида, потом повернулся и пошел к отделению "Суисэйр". На имя Джорджа Б. Уошберна был заказан билет на рейс 16.30 в Орли.
Они должны встретиться в кафе, которое Мари запомнила со времен своих посещений Парижа в оксфордские годы. Называлось оно "На углу Клюни" и было расположено на бульваре Сен-Мишель, недалеко от Сорбонны. Если же окажется, что его там уже нет, Джейсон сможет найти ее около девяти часов на ступеньках музея Клюни.
Борн опоздает, будет рядом, но опоздает. Сорбонна располагает одной из самых крупных библиотек Европы, и где-то в этой библиотеке есть подшивки старых газет. Университетские библиотеки не относятся к местам, посещаемым государственными служащими в рабочее время, студенты пользуются ими по вечерам. Так же поступит и он. Ему предстоит там кое-что узнать.
Каждый день я читаю газеты. На трех языках. Полгода назад был убит человек. О его смерти сообщалось на первых страницах всех этих газет. Так сказал толстяк в Цюрихе.
Он оставил свой чемодан в камере хранения библиотеки и поднялся на третий этаж. Повернув налево, прошел через арку в большой читальный зал, расположенный в этом крыле здания. На стеллажах лежали прикрепленные к держателям выпуски газет ровно за год до сего дня.
Он прошел вдоль стеллажей, отсчитав шесть месяцев назад, и взял номера за первые десять недель до этой даты. Перенес их на ближайший незанятый стол и, не садясь, пробежал глазами номер за номером первые страницы.
Большие люди умирали в своих постелях, другие в это время делали разные заявления. Доллар падал в цене, золото повышалось, забастовки приносили урон, правительства колебались между деятельностью и параличом. Но не был убит ни один человек, который заслужил бы заголовка новостей. Не было такого происшествия, такого убийства.
Джейсон вернулся к стеллажам и стал проглядывать более ранние номера. Две недели, двенадцать недель, двадцать недель, около восьми месяцев. Ничего.
Потом он спохватился, что идет только назад, а не вперед от этой даты полугодовой давности. Ошибиться на несколько дней, неделю, даже на две можно было в обоих направлениях. Он вернул подшивки на стеллажи и отобрал газеты четырех и пятимесячной давности.
Происходили авиакатастрофы и кровавые революции. Святые люди высказывались только ради того, чтобы заслужить порицание от других святых людей. Нищета и болезни обнаруживались там, где каждый ожидал их обнаружить. Но ни одна заметная личность не была убита.
Он начал последнюю подшивку, и с каждым поворотом страницы рассеивалась дымка сомнения и вины. Может, потный толстяк из Цюриха солгал? Может, все было ложью? И он переживает какой-то кошмар, который уйдет с…
В МАРСЕЛЕ УБИТ ПОСОЛ ЛЕЛАНД!
Огромные буквы заголовка на газетной странице ударили по глазам. То была не воображаемая, придуманная, а настоящая острая боль, пронзившая голову. У него прервалось дыхание, взгляд застыл на имени Леланд. Борн знал его. Мог представить его лицо, описать. Густые брови, широкий лоб, грубоватый нос между высокими скулами, под ним - удивительно тонкие губы, прикрытые ухоженными седыми усами. Он знал это лицо и этого человека. И человек этот был убит одним выстрелом из мощного ружья, произведенным из окна какого-то строения вдоль набережной. Посол Говард Леланд прогуливался по марсельскому пирсу в пять часов пополудни. Ему разнесло голову.
Борну не надо было читать второй столбец сообщения, чтобы узнать, что Говард Леланд служил адмиралом во флоте Соединенных Штатов вплоть до временного назначения на должность начальника морской разведки, предшествовавшего его посольскому посту на набережной Орсэ в Париже. Не надо было читать и того раздела статьи, где рассматривались мотивы убийства, ибо он их знал. Основная миссия Леланда в Париже состояла в том, чтобы отговорить французское правительство от выдачи разрешения на продажу крупных партий оружия, в частности истребителей "Мираж", в Африку и на Ближний Восток. Он на удивление удачно сумел рассорить заинтересованные стороны в Средиземноморье по всем пунктам. Предполагалось, что его убили именно за это вмешательство, и такое наказание должно было послужить предупреждением и для других. Покупателям и продавцам смерти мешать опасно.
И продавец смерти, убивший его, вероятно, получил большие деньги, оставшись в тени и упрятав все концы в воду.
Цюрих. Посланец к безногому. Еще один - к толстяку в многолюдном ресторане на Фалькенштрассе.
Цюрих.
Марсель.
Джейсон зажмурился, боль стала нестерпимой. Его подобрали в море пять месяцев тому назад, предполагалось, что он плыл из Марселя. И если так, то набережная была местом, откуда он собирался бежать в просторы Средиземноморья на специально нанятом для этого судне. Все сходилось, одна часть головоломки складывалась с другой. Как он мог бы знать все эти вещи, если бы не был тем самым продавцом смерти в окне дома на марсельской набережной?
Он открыл глаза. Боль мешала думать, но одна мысль, одно решение было совершенно ясным, как ясным было то, что хранила его куцая память. Он не встретится с Мари Сен-Жак в Париже.
Возможно, когда-нибудь он напишет ей письмо, где скажет то, о чем теперь сказать не может. Не может быть никаких письменных изъявлений благодарности или любви, никаких объяснений. Она будет его ждать, а он не придет. Он не смеет приближаться - нельзя, чтобы она была связана с продавцом смерти. Она ошиблась, а его худшие опасения подтвердились.
О Боже! Он явственно представлял лицо Говарда Леланда, а на газетной полосе не было фотографии! Первая полоса с жутким заголовком, так много ему сказавшим, так многое подтвердившим.
Четверг, 26 августа. Марсель. Этот день он запомнит до конца своей исковерканной жизни.
Четверг, 26 августа…
Что-то здесь не так. Что? Что именно? Четверг?.. Четверг ничего ему не говорил. Двадцать шестое августа? Двадцать шестое? Невозможно! Это не могло быть двадцать шестого! Сколько раз он это слышал! Дневник Уошберна - его история болезни. Как часто возвращался Уошберн к каждому факту, каждой фразе, каждому дню, к каждому признаку улучшения! Не счесть. И не припомнить.
Вас принесли к моей двери утром во вторник двадцать четвертого августа, ровно ell часов 20 минут. Ваше состояние было…
Вторник, 24 августа.
24 августа.